Другое Солнце. Часть 4. Точка 34

Точка 28: http://www.proza.ru/2013/08/24/1578
Точка 29: http://www.proza.ru/2013/08/24/1693
Точка 30: http://www.proza.ru/2013/08/24/1830
Точка 31: http://www.proza.ru/2013/08/24/1894
Точка 32: http://www.proza.ru/2013/08/25/92
Точка 33: http://www.proza.ru/2013/08/25/176

34. Смена дислокации. Исходная Точка: Воспоминание #4, Ли, Ада, Ирка, Рика.



Правда в том, что я никогда никого не любил.

Может, маму? Но мамы не было, мама была в Китае. И я знал, что, даже согласись я переехать к ней, мамы не будет. Будет два Китая: в одном буду я, в другом — отец и она. Так сложилось, наверное. Поэтому я предпочёл остаться здесь.

Я не любил деда, потому что он любил только водку. Я не любил бабушку, хотя, казалось бы, она-то ничего мне не сделала, заботилась обо мне, переживала. Но однажды я случайно подслушал её разговор по телефону, видимо, с её подругой. Она жаловалась этой подруге на то, что зять с дочерью уехали, а своего пацанёнка ей бросили; можно подумать, у неё других проблем нет. После этого я, конечно, мог относиться к ней как угодно, но только не с любовью.

Потом я сбежал, и там, на этих вписках и вмазках, были люди, такие же уродцы, как я, не нужные никому, не представляющие никакой ценности для этого общества. Отбросы. Среди них я чувствовал себя комфортно; никто не смотрел на меня, как на досадный груз, как на нежданного гостя, от которого бы избавиться, да воспитание и врождённая этичность не позволят. Они не особо заботились друг о друге. Если бы я словил передоз, они бы просто выбросили меня из квартиры, выкинули, чтобы не спалиться самим, чтобы не ломать голову над тем, как бы избавиться от моего трупа. И в этом была пусть и циничная, но логика, и даже какая-то неприрученная, первобытная справедливость.

Когда мама забрала меня на лечение в Германию, мне было неуютно. Я был окружён заботой, притом настолько искренней, — даже при наличии почти что непреодолимого языкового барьера, — что мне казалось, я не заслуживаю такой заботы. Но эти проклятые бюргеры, кажется, по-другому не умели. Ну или им профессионализм не позволял.

Когда я возился с бабушкой, попутно подрабатывая на двух работах, я был в своей стихии. Меня окружала нелюбовь. Начальство воротило от меня нос. Бабушка, позабывшая, кто я такой, ругалась на меня по чём свет стоит. Люди на улицах презрительно морщили лица; «гастарбайтер», «понаехали», и тому подобные слова я слышал каждый день. Наверное, меня принимали за таджика или узбека, с такой-то внешностью. Но я не обижался. Для меня это было нормой. Не любите меня, мне не нужна ваша любовь, мне плевать на неё.

Потом, после похорон бабушки и прощания с мамой, после пустого безвременья, занятого уборкой улиц, я снова вернулся в милые сердцу героиновые райские кущи.

Дюша. Дюша меня не то чтобы не любил — я был для него чем-то вроде почётного клиента, VIP-клиента, но не больше. Мы давно уже не были друзьями. Я даже подозревал, что он имеет виды на мою квартиру. В конце концов, ни одному варщику, да и простому нарку не помешает безопасная запасная берлога, в которой можно залечь на дно. Были моменты, когда Дюша именно так и поступал; например, когда он перешёл дорогу одному распиаренному дилеру, и тот подослал качков переломать Дюше кости. Перец пострелял их из «травмата» и, наскоро упаковав свою передвижную лабораторию, свалил ко мне. Позже он говорил мне, что для него это большая удача — иметь для отхода незасвеченную квартиру.

Милька? Да Милька меня вообще не замечала большую часть времени. Ей, как впрочем и мне, просто нужно было отсидеться где-то, поторчать, толкнуть стыренный у дяди кокс. Да, иногда мы играли, а Милька пела, — но это было… Как бы сказать? Побочный эффект?

И вот — Ирка. Эта глазастая стриженная девчонка-подросток…

Она была симпатичная. Наверное, будь я нормальным… В смысле, не нарком. И лет на десять помладше… Хотя бы на пять — я бы всерьёз обдумал эту тему. А так…

Мне нравилось… Её восхищение мной. Хотя я искренне не понимал, чем тут вообще можно восхищаться. Ну да, я играл на гитаре, я был похож на столь любимого ею Цоя, кроме того, я был нарком, — то есть сочетал в себе все черты образа классического «плохого рокера», «звезды рок-н-ролла». Одно время я даже подыгрывал ей в этой игре, изображая нечто эдакое… Но потом героин брал верх, и мне уже было неважно, кто, что, и почему там меня любит. Она ловила те моменты, когда я был более-менее адекватен и строила из них какие-то отношения… С кем? С «рок-звездой», которую она сама придумала? Честное слово, мне было плевать.

А потом появилась Ада. И вот тут, наверное, что-то внутри меня… Сдвинулось с места. Сошло с мёртвой точки. Эта девочка была настолько нетипичной, настолько… Странной, что казалась сбежавшей со страниц какой-то книги, — или из психушки. Или из закрытого пансиона для благородных девиц. Или проснувшейся после многовекового сна вампиршей. В общем, что-то явно ненормальное. Мне это нравилось. Что-то необычное. Человек, не похожий ни на кого, ни на одного из моих прошлых и нынешних знакомых.

Выходит, это был интерес, — поначалу.

Потом… Героин брал верх, и мне уже было неважно, кто, что…

После случая с облавой… Я понял, что дела мои плохи. Я решился на отчаянный шаг — решил сдаться в больничку, — потому что струсил. Мне не хотелось подыхать в какой-нибудь грязной подворотне от абстинента.

Мы встретились на следующий день. Ирки с нами не было; Ада сказала, что Иркин мобильный не отвечает, а других номеров она не знает. Словом, мы решили, что Ирку и правда посадили под домашний арест.

Делать было нечего. Ада упомянула о том, что она поговорила со своим другом, и тот обещал помочь. Кем был этот «друг», она не сказала, хотя у меня было странное предчувствие. Нехорошее.

В квартире сидеть не хотелось, и Ада уговорила меня погулять по городу. Я согласился, хотя больше всего на свете в тот момент мечтал закинуться чем-нибудь расслабляющим и залечь на дно, на илистое, чёрное дно. Там, где никто не найдёт.

Но увы. Кайфа не было. Был город, и была жара. Казалось, асфальт плавится под ногами.

И эта девочка. И она, похоже, была счастлива! Так странно было видеть её улыбку. Я привык к тому, что её лицо — серьёзная, непроницаемая маска, невозмутимая, неулыбчивая. Но тогда со мной рядом был словно совсем другой человек!

Она мечтательно улыбалась. Ме-чта-тель-но! О чём она думала, интересно? Чем ей представлялась эта прогулка? Свиданием, быть может? Потому что я-то не видел ничего, кроме до боли в глазах синего неба, Солнца, висящего в этом небе огромным, безумным, жареным шаром; пустынных, словно вымерших улиц. Даже в фонтанах никто не топился.

Абстяга подкрадывалась всё ближе, я почти что кожей ощущал её блевотное дыхание за своей спиной. Скоро, совсем скоро всё закончится, — кроме ломки. И хорошо бы мне в этот момент быть дома, а не посреди Москвы. И зачем только я согласился на эту прогулку…

И тут она сказала:

— А ты когда-нибудь кого-нибудь любил?

Серьёзно спросила. Я бы даже сказал, деловито.

Ну и что я должен был ответить, интересно? Правду? Что никого и никогда? Почему-то рядом с этой счастливой девочкой мне было ужасно неуютно чувствовать себя привычным уродцем. Почему-то рядом с ней мне хотелось быть… Не знаю, кем-то другим. Кем-то получше. И, поскольку реальность была сурова, как сибирский лесоруб, я солгал. Банальной такой ложью.

— Ага. Было дело.
— Правда? — напряглась она. — Вот как… А сейчас?
— Что — сейчас?
— Любишь?

Да, я любил. Конечно же. Я любил кайф. И ненавидел ломки. Простая логика. Но Аде, вестимо, был нужен другой ответ. Что сказать? Пошутить зло, сказать, что люблю Ирку? А зачем, тем более, что это неправда? Пошутить ещё злее, сказав, что люблю её? Ну что я, злодей какой, что ли? Да и как, вот кто мне объяснит, тупому: как можно полюбить человека, встречаясь с ним пару месяцев на нарковписке под героином?? Был бы я нормальным парнем — не вопрос. Тогда другое дело. Но, твою мать, я никогда не был нормальным парнем! Потому что я — уродец!

Так что я сказал правду. Ну, почти.

— Нет, не люблю.

Погрустнела немножко. Ты что, серьёзно думала, что я скажу, что люблю тебя?? Девочка, ты с какой планеты?? Неужели за два грёбанных месяца ты так ничего обо мне и не поняла?? Да, я играл вам на гитаре, сначала Ирке, потом тебе. Ну и что?? Дюше я тоже играл, так мне что, и его любить, до кучи?? И Мильке играл, только Мильке вообще фиолетово, она на наших «сейшенах», по-моему, только свой «божественный» вокал и слышала.

Ада, впрочем, времени зря не теряла.

— А вот мне кажется, что я люблю… Одного человека.

И улыбается. Так счастливо, чуточку кокетливо. Ребёнок, одно слово! Ясное дело, кого ты любишь. Не Дюшу же, и не Ёкселя с Маратом, упокой их души кутузка. Впрочем, иногда мне казалось, что она и правда любит, влюблена — в Ирку. Ну, такая детская любовь, восторг, восхищение подругой, судя по-всему, единственной. Но с тех пор как Ирка запала на меня, на Аду она всё чаще цыкала. Дурочка, зачем ты её притащила тогда? Чтобы на её фоне казаться взрослее, что ли? Сущие дети, чесслово.

— Ну что, — отвечаю, — здорово.

Я истекал потом. Рубашка промокла. Кеды отсырели. Джинсы превратились в мокрые, тяжёлые тряпки. И на кой ляд я вообще выполз из дома сегодня? Знал же, что буду подыхать тут от жары. Тупица. Такое ощущение, что я попал в грёбаный ад. Мокро. И потно. В моей голове просто не умещается мысль о том, что такого, как я, можно любить. Особенно сейчас, — потеющую опиатами, трясущуюся от мысли о настигающем абстиненте скотину. Осталось получить солнечный удар и сдохнуть. Самый идиотский нарк на свете: вместо того, чтобы как все двинуть кони от наркоты, этот сдох от солнечного света. Так напишут на моём надгробии. Эпитафия ходячая. Потная, опиатная, и с любовью в ушах.

Что характерно, Аде этот ад (ха-ха, вот в чём дело!) побоку. Она — в толстовке! В джинсах, в «камах» (Иркина мода)! И в панамке. И хоть бы хны! Лёгкой, летящей походкой идёт себе по раскалённому до состояния вулканической лавы асфальту, по улицам, где воздух колышется, словно от сотен костров, где даже тень прожарена до хрустящей корочки.

Любовь, мать её. Наверное, не врут имамы, и у таких, кто действительно любит, кайф сам собой вырабатывается. Эндорфины там, то, сё. И никакого герыча не надо. Счастливые люди.

А я снова мимо…

— Ребята!

Мы обернулись. Точнее, обернулась Ада; я же решил, что оно того не стоит.

— Ребята, что же вы в такую жару на улице делаете? Идёмте, скорее!

Тут уже и я заинтересовался. Ну так, без особого энтузиазма.

Парень был, наверное, мой ровесник, но казался старше благодаря небольшой бородке и усам. Довольно длинные русые волосы были перехвачены на лбу узорчатой лентой. Он был одет в бежевые хлопковые брюки и белую, лёгкую рубашку. А ещё парень был бос.

Не то чтобы это меня удивило; в среде околонеформальной молодёжи такой полуфолковый-полухипповский стиль был довольно популярен. Но я чуял: в парне было что-то странное. Он не был простым фолковиком или хиппарём. Он был чем-то другим.

Он улыбался так открыто и искренне… В уголках глаз собирались морщинки-лучики. Он кого-то мне напоминал, я уже где-то его видел, думалось мне, но где и когда? На этот вопрос у меня не было ответа.

— Ну что же вы стоите? — спросил парень. — Я вас не съем, не бойтесь. Заходите.

О да, был же ещё дом! Старый двухэтажный деревянный дом, многоквартирный, какие строили в советские времена. В этом тоже была какая-то странность; я был уверен, что в Москве, тем более в пределах Садового таких домов попросту не осталось.

— Проходите. Здесь, кроме меня, почти никого нет, — он словно бы оправдывался. — Этот дом несколько лет назад был определён под снос: был пожар, и дом уцелел только благодаря тому, что пошёл дождь. Вот… При том пожаре никто не пострадал, только имущество. Так что жильцам дали новые квартиры, а этот дом просто бросили. Ну как — бросили, несколько человек тут живут. Смешные такие старички. А, ещё брат с сестрой живут, Лёшка и Алёнка. Сироты они. А хорошие такие ребята, простые, честные. А вообще, тут и бомжи жили, и наркоманы прятались… Старички их гоняли, я — никогда. Наоборот, старался помочь, чем могу. Они и сейчас иногда приходят…

Он шёл впереди, мы — за ним, притом я плёлся в хвосте этой процессии. Но отчего-то мне казалось, что всё это как-то подозрительно. И чего это он говорит о бомжах и наркоманах? Он что, понял, кто я? А может, он уже вызвал ментов? А может, стоит несильно стукнуть его во-он той миской по голове, да и сматываться побыстрее?

Спокойно, Капец, тебя просто кумарит. Отсюда и нежно любимая тобой паранойя. А парень просто хочет нам помочь. Видишь, старичьё хотя и смешное, но злое. А он добрый, хотя и странный.

Какие-то лестницы, старые, как сам мир; двери с облупившейся столетней краской, белой, как в больничках древности; скрип половиц — угрожающий, словно пол сейчас провалится прямо под нами. И пустота. Никого в целом доме. Старики либо невидимые, либо по норам попрятались. И эти сироты тоже. Кое-где открыты двери, и в пустых комнатах видны только железные кровати. В коридоре на стене висит «античный» эбонитовый телефон.

— Почти пришли, — говорит парень весело. Какая-то это нездоровая весёлость. Может, он всё-таки хочет нас грохнуть? Заманил чёрти куда, тут и искать никто не станет. За Аду, небось, можно потребовать выкуп, — у неё родители богатые. А меня сразу в расход, ибо для такого мусора, как я, даже помойка слишком хороша.

Спокойно, Ли, спокойно. Не дёргайся.

— Вы здесь живёте, да? — спрашивает Ада. Парень останавливается, разворачивается к нам лицом. Улыбка — от уха до уха.
— Да! Кстати, меня зовут Джуд. Джуд Питирим Игоревич Малионов. Джуд П. Малионов, как я обычно расписываюсь.
— С ума сойти, — качаю головой. Вот с именами парню точно не повезло.
— Странное имя, — улыбается Ада. — Оба. Да и фамилия… Я — Ада, Максимова, а он — Мишка Ли.
— Очень приятно. Да! Мои имена. Это целая история, хотя на деле всё просто. Мой папа очень любил «Битлз». Он мечтал назвать меня в честь песни «Hey, Jude». Мама была против, она была очень верующим человеком, знаете. Говорила, Иудой сына назвать хочешь, богохульник, как он с таким именем жить будет? И добавляла: назовём его Питиримом. Отец возмущался: а с таким, значит, жить без проблем будет? Мол, а сокращённо как? Питя? В общем, спорили они спорили, и в итоге пришли, так сказать, к консенсусу: дали мне оба имени. Ещё долго ссорились насчёт того, какое должно идти первым. Но в итоге успокоились на том, что есть теперь.
— И как тебе живётся? — Аде и правда интересно.
— Легко и непринуждённо, — лыбится парень. — Хотя в детстве было много забавного. Но обычно называли либо Джуд, либо Питер. Я всем говорил, что у меня отец долго жил в Англии. Оттого и имена такие. Некоторые сомневались, но в основном никаких проблем не было. Даже наоборот: запоминали меня везде сразу. Многие, конечно, удивлялись и до сих пор удивляются. А некоторые норовят назвать Иудой. Я не против. Так что, если хотите, зовите Иудой.

Какая прелесть. Иуда. И эта дурацкая улыбка. Но, сдаётся мне, едва ли кто-нибудь отвалит за мою никчёмную жизнь тридцать серебренников. С другой стороны, при чём тут я? Может, всё дело в Аде?

Коридор, снова лестница. Когда же это кончится. Дом кажется бесконечным. Ступени скрипят под ногами, словно мы вот-вот провалимся куда-то в подвал. Или что тут у него. Хотя, судя по всему, мы направляемся на чердак. Один плюс: в доме определённо прохладнее, чем снаружи. Мало того, у меня создалось ощущение, что, чем дальше мы идём, тем холоднее становится. То есть не холоднее, а… Прохладно и сыро. Как в пещере. А ведь на чердаке должно быть жарче, под крышей-то.

— А почему вы живёте тут, э-э, Джуд?
— Вам этот вариант не нравится, я вижу, — придурку весело. — Так что зовите Иудой.
— ОК. Иуда… М-да. В общем, почему?
— Вы сейчас всё поймёте. Конечно, причин несколько. Самая банальная: мою квартиру у меня увели, когда я был наркоманом.

В горле у меня пересохло.

— Ты был нарком?
— Ага. Но это давно было. Ныне я полностью излечился.
— А чем… Злоупотреблял?
— В основном кислотой, хотя её всегда достать трудно было. Так что я запасал мухоморы. Мне всегда нравились галлюциногены. Один раз друг привёз мне из Мексики этот кактус — пейотль. Но знаете, как-то не впечатлило. Вот то ли дело наши мухоморы.
— Да уж… Как слезть удалось?
— Дайте подумать… — Иуда почесал в затылке. — Это… Сложно объяснить. Если в двух словах, то мне помогли.
— Кто?
— А вот сейчас сами и увидите.

Последняя дверь? А что там, за ней? Иуда со своей несмываемой улыбкой слегка поклонился нам:

— Добро пожаловать!

И открыл дверь.

Мы вошли и остолбенели. Зрелище было… Сюрреалистичным.

Комната была довольно большая; вернее, это был небольшой зал, а не комната. Чердак находился в мансарде, своды крыши спускались ломаными линиями. Здесь было практически пусто: у стен кое-где стояли явно самодельные скамьи, небольшой стол, какие-то ящики… Но мы туда не смотрели. Мы смотрели прямо перед собой.

В центре комнаты была… Да, стоит сказать, что прямо над этим самым центром в крыше была проделана довольно крупная дыра, через которую было видно небо.

И вот под этой самой дырой… Стояла статуя, судя по-всему, деревянная. Она изображала девушку в длинном хитоне; волнистые волосы ниспадали с плеч до самого пола. Лицо её — красивое лицо, от которого даже у меня захватило дыхание — было обращено чуть вверх, а руками, воздетыми к небу, она словно пыталась до него дотянуться. Но это был не молитвенный жест, а, скорее, повелительный.

У её ног стояли вазы, кувшины разных размеров, пластиковые бутыли с водой. В них стояли цветы, самые разные, но неизменно белые. Лилии, розы, каллы, астры, и те, чьих названий я не знал. Сама статуя стояла в глубокой круглой бадье, наполненной водой.

— Оху… А это что такое? — других слов я придумать не смог. Но с этим парнем явно было что-то не так. Он проигнорировал мой вопрос и направился к стене, — там стояла целая батарея из бутылей, канистр и прочей посуды, заполненной водой. Подхватив одну баклашку, он подошёл к статуе и облил её водой.

Я смотрел, как вода струйками и ручейками стекает по складкам хитона и думал о том, что, наверное у меня просто-напросто глюки. Абстяга меня нагнала, я отрубился и теперь лежу в бессознательном состоянии в какой-нибудь подворотне. А этот нелепый трип мне просто снится.

— Не стойте, помогите мне немножко, — сказал Иуда. — Богиня нуждается в воде. Только так мы сможем снискать её расположение.
— Богиня?.. — Ада, кажется, была удивлена не меньше моего.
— Да. Это её Храм — Храм Мары, богини дождя и жизни.
— Мара? Это как в «Скайриме»? — заинтересовалась Ада. Иуда разулыбался:
— Нет, хотя там Мара представляется как богиня любви и плодородия, так что сходство есть.
— А откуда тогда?
— А вы думали, боги — это нечто локальное? Понимаете, разных богов в разных странах и называли по-разному. У славянских племён, к примеру, Мара, она же Морена, она же Маржана — богиня плодородия и жатвы, но также олицетворяет смерть. В латышской мифологии — забавно, — богиня, опекающая коров. А иными словами, мифологизированная Дева Мария. Зато в скандинавской мифологии она — ночной демон, а в буддизме — демон, олицетворяющий гибель всего духовного. Но настоящей Мары не знает никто, слишком она многолика и противоречива. Никто — кроме меня.

Он улыбался, но это была уже совсем другая улыбка. Нежная. Добрая. И — чем там его Богиня не шутит! — любящая.

— Она… С характером, конечно. Иногда она может быть грозной, просто неистовой — и тогда город накрывают грозы. Иногда она… Грустит. Но это светлая грусть. И каждый раз, когда она грустит, идёт дождь — несильный, тёплый, «грибной». Иногда она веселится, бушует, танцует до упаду — и тогда разверзаются хляби небесные, и реки выходят из берегов, и радуга сияет в лучах Солнца. Она… Я могу говорить о ней бесконечно…

Он вылил ещё одно ведро воды на статую.

— А откуда… То есть ты что — стал её жрецом?
— Да, — Иуда кивнул. — Я — жрец Мары. Не единственный, правда, но старший. Есть и другие жрецы, но они молоды, и Богиня никогда не разговаривала с ними.
— А с тобой — разговаривала?
— Да!

Он был ужасно горд. А я думал, ну понятно. Увлекаться галлюциногенами — и боги с тобой заговорят, и черти. Дело-то обычное, в принципе. Но этот Иуда, конечно, тот ещё кадр.

— А для чего ты поливаешь её водой?
— Вы ведь на улице были? — Иуда усмехнулся. — Помните ещё, какая там жара?

И правда. Здесь, в этом… Храме, в этом Святилище было настолько прохладно и хорошо, что я уже успел позабыть о уличном аде.

— И что, если поливать её водой, пойдёт дождь?
— Точно, — он кивнул. — Я прошу Богиню о дожде. Город устал от жары. Люди попрятались по квартирам, хотя я не представляю, каково им там.
— Ну, если с кондиционером, то нормально.
— С кондиционером хорошо, — подтвердила Ада.
— И ты думаешь, она ответит? Смилостивится и пошлёт нам дождь?
— Да, — чувак был совершенно серьёзен. То есть либо крыша уехала давно и навсегда, либо… Хотя, нельзя не признать, что мне бы очень хотелось дождя.
— Ладно. Что делать-то? Просто поливать?
— Возьмите по сосуду с водой, — поучал Иуда. — Потом мысленно соберите всё своё желание, все мечты о дожде и попросите Богиню даровать нам дождь.
— А… А что сказать-то?
— Неважно, — он улыбнулся. — Главное — искренне, от души. Как просят дети. Вы ведь помните, как просили о чём-то, будучи ребёнком.

Я ни о чём не просил. Ну да ладно.

Ада взяла кувшин, я — баклашку. Иуда взял какую-то шайку, словно стыренную из бани.

— Становитесь вот так, с трёх сторон. И помните: сначала пожелать, попросить, а потом уже полить.

Ну… Хорошо. Пожелать так попросить. Я крепче сжал баклашку в руках.

«Дождь, — подумал я, — пошли нам дождь. Я не очень-то в тебя верю, если честно. Как по мне, так это изрядная дикость. Но ради дождя я готов поверить. И если дождь пойдёт, я… Может, мне станет легче? Поэтому, пожалуйста. Открой там свои небесные краны, будь добра. Если тебе не сложно».

Вода из баклашки блестящей струёй омыла статую. Тотчас же свой кувшин опорожнила Ада, и последним — Иуда.

— И что? — робко спросила девочка. — Когда пойдёт дождь?
— Зависит от настроения Богини. Но я прошу её о дожде с самого утра… А значит, я думаю, скоро она сменит гнев на милость.
— Так она ещё и гневается?
— Почему нет? Знаете, Миша, зима была долгой и холодной. Весна тоже затянулась. А люди мечтали о лете, о жаре. Ну и вот, их мечты сбылись. А Мара обиделась, потому что её не ценят. Мало кто думает о дожде, когда можно поваляться на пляже…
— …По-моему, на пляже сейчас только равномерно прожариться возможно, — прохрипел я. — Воды не дашь?
— Зачерпни из колодца Богини, — ответил Иуда очень серьёзно. Я недоверчиво поглядел на него, но потом зачерпнул пригоршню воды из бадьи, в которой стояла статуя. Вода оказалась почти ледяной; я с жадностью пил эту воду и не мог напиться, я забыл обо всём на свете, когда вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Ада?

Однако, подняв глаза, я увидел картину поистине безумную: статуя смотрела на меня! Она опустила голову и смотрела на меня, на то, как я пью! При этом Ада и Иуда, кажется, ничего не замечали.

От неё исходило мягкое, но довольно яркое золотистое сияние. Я помотал головой, пытаясь прогнать морок. Богиня рассмеялась — звонко, мелодично, во весь голос. И этот смех моментально заполнил собой всю комнату, весь город, весь мир.

— Получилось! — услышал я едва различимый в этом грохоте крик Иуды. — Богиня снизошла до нас! Глядите!

Из дыры в крыше прямо на статую низвергались струи воды. Казалось, она стоит под водопадом. Она снова приняла свою обычную позу, и я ломал голову, чем было то, что я видел. Может, думал я, этот Иуда растворяет в своей водичке «кислоту»?

Оказалось, в крыше множество прорех; тут и там на пол лилась вода. Радостный Иуда, пританцовывая, подставлял под эти струи всяческую посуду, умывался, пил эту воду. Мокрый и взъерошенный, он, очевидно, был совершенно счастлив.

Я не могу описать того, что творилось со мной. Это было странно. Происходящее казалось сном. Я помню, как поблагодарил Иуду, взял Аду за руку (девочка просияла), и мы пошли к выходу.

Там был дождь. Нет — ливень. Но я слышал в нём только смех Богини.

Потом… Потом я плохо помню. Может, я вырубился? Не знаю. Но когда я пришёл в себя, оказалось, что мы идём по московским улицам, тонущим в воде. Дождь.

Я помнил, что делать было нечего, в квартире сидеть не хотелось, и Ада уговорила меня погулять по городу. Я согласился, хотя больше всего на свете в тот момент мечтал закинуться чем-нибудь расслабляющим и залечь на дно, на илистое, чёрное дно. Там, где никто не найдёт.

Кайфа не было. Был город, и был дождь. Казалось, мы попали в Атлантиду в её последний день, и остров уже начал погружаться под воду, и разверзшиеся небеса льют на него то ли божий гнев, то ли благословение.

И эта девочка. Похоже, она была счастлива! Так странно было видеть её улыбку. Я привык к тому, что её лицо — серьёзная, непроницаемая маска, невозмутимая, неулыбчивая. Но тогда со мной рядом был словно совсем другой человек!

Она мечтательно улыбалась. Ме-чта-тель-но! О чём она думала, интересно? Чем ей представлялась эта прогулка? Свиданием, быть может? Потому что я-то не видел ничего, кроме серого, в лохмотьях облаков неба; бесконечной воды, будто Бог решил принять душ; пустынных, словно вымерших улиц.

Абстяга подкрадывалась всё ближе, я нутром чуял, что скоро мне капец. Скоро, совсем скоро всё закончится, и начнутся ломки. И хорошо бы мне в этот момент быть дома, а не посреди Москвы. Зачем только я согласился на эту прогулку…

И тут она сказала:

— А ты когда-нибудь любил кого-нибудь?

Серьёзно спросила. Я бы даже сказал, деловито.

Ну и что я должен был ответить, интересно? Правду? Что никого и никогда? Почему-то рядом с этой счастливой девочкой мне было ужасно неуютно чувствовать себя привычным уродцем. Почему-то рядом с ней мне хотелось быть… Кем-то другим. Кем-то получше. И, поскольку реальность была сурова, как Чак Норрис, я солгал. Банальной такой ложью.

— Ага. Было дело.
— Правда? — напряглась она. — Вот как… А сейчас?
— Что — сейчас?
— Любишь?

Да, я любил. Конечно же. Я любил кайф. И ненавидел ломки. Простая логика. Но Аде, очевидно, был нужен другой ответ. Что сказать? Пошутить зло, сказать, что люблю Ирку? А зачем, тем более, что это неправда? Пошутить ещё злее, сказав, что люблю её? Ну что я, злодей какой, что ли. Да и как, вот кто мне объяснит, тупому: как можно полюбить человека, встречаясь с ним пару месяцев на нарковписке под героином?? Был был я нормальным парнем — да. Тогда другое дело. Но, твою мать, я никогда не был нормальным парнем! Потому что я — уродец!

Так что я сказал правду. Ну, почти.

— Нет, не люблю.

Погрустнела немножко. Ты что, серьёзно думала, что я скажу, что люблю тебя?? Девочка, ты с какой планеты?? Неужели за два грёбанных месяца ты так ничего и не поняла обо мне?? Да, я играл вам на гитаре, сначала Ирке, потом тебе. Ну и что?? Дюше я тоже играл, так мне что, и его любить, до кучи?? И Мильке играл, только Мильке вообще фиолетово, она на наших «сейшенах», по-моему, только свой «божественный» вокал и слышала.

Ада, впрочем, времени зря не теряла.

— А вот мне кажется, что я люблю… Одного человека.

И улыбается. Так счастливо, чуточку кокетливо. Детёныш, одно слово! Ясно как день, кого ты любишь. Не Дюшу же, и не Ёкселя с Маратом, упокой их души кутузка. Впрочем, иногда мне казалось, что она и правда любит, влюблена — в Ирку. Ну, такая детская любовь, восторг, восхищение подругой, судя по-всему, единственной. Но с тех пор, как Ирка запала на меня, на Аду она всё чаще цыкала. Дурочка, зачем её притащила тогда? Чтобы на её фоне казаться взрослее, что ли? Сущие дети, чесслово. Мальки.

— Ну что, — отвечаю, — здорово.

Я насквозь промок. Рубашка промокла. В кедах хлюпает вода. Джинсы превратились в мокрые, тяжёлые тряпки. И на кой ляд я вообще выполз из дома сегодня? Знал же, что промокну как собака. Тупица. Такое ощущение, что я попал прямиком на генеральную репетицию Конца Света. Мокро. Мокро-о! А в моей голове бьётся мухой в стекло мысль о том, что такого, как я, можно любить. Особенно сейчас, — мокрую, воняющую опиатами и страхом псину, трясущуюся от мысли о настигающем абстиненте сволочь. Осталось заработать воспаление лёгких и сдохнуть. Самый идиотский нарк на свете: вместо того, чтобы как все двинуть кони от наркоты, этот сдох от простуды. Так напишут на моём надгробии. Эпитафия ходячая. Мокрая, кумарная, и с любовью в ушах.

Что характерно, Аде этот потоп как-то побоку. Она — в толстовке, с капюшоном. Пропитка там какая-то, что ли? В джинсах, в «камах» (Иркина мода)! И хоть бы хны! Лёгкой, летящей походкой идёт себе по размокшему практически до состояния болота асфальту, по улицам, где воздух превратился в воду, а у горожан наверняка отросли жабры, где даже тень вымокла до нитки.

Любовь, мать её. Наверное, не врут имамы, и у таких, кто действительно любит, кайф сам собой вырабатывается. Эндорфины. И никакого герыча не надо. Счастливые люди.

И я не знаю, чем бы всё это закончилось, но, собственно говоря, вот тут-то всё и случилось. Я помню это как сейчас. Я тогда поднял голову, — не знаю, зачем, ибо всё это время шёл, уткнувшись носом в асфальт. И увидел.

Прямо навстречу нам шла девушка. Невероятно красивая девушка. Я подумал, что она, должно быть, модель — худая, длинноногая, стройная. На ней был черный кожаный плащ и высокие красные сапоги на стальной шпильке. Большой чёрный зонт укрывал её от дождя. Мягкое море её волос ласкало тёмно-русыми волнами остров бледного, чуть удлинённого лица; под сенью пушистых ресниц жили исчерна-карие омуты глаз; тонким абрисом прочерченный нос не скрывал едва заметной горбинки; чуть ниже ласкали взор маленькие ало-маковые губки, где верхняя, чуть приподнятая, приобнажала аккуратные, белоснежные резцы. Её красота, её осанка и уверенный с примесью лёгкого любопытства взгляд — всё это делало её совершенно для меня недосягаемой. Она казалась пришелицей из другого мира. Нереальной в мире таких, как я. Но об этом я задуматься не успел — я не мог оторвать от неё глаз. Заметив мой ступор, она улыбнулась мне — так мило и непосредственно, что сердце моё на секунду перестало биться. А она… Прошла мимо. Мы с Адой остались стоять там, на тротуаре, провожая взглядами прекрасную незнакомку. Я посмотрел на Аду; она смотрела девушке вслед, казалось, задумчиво, даже рассеянно. Я тронул её за рукав и она, вздрогнув, очнулась. Посмотрев на меня жалобно, она, тем не менее, не сказала ничего, и мы, не сговариваясь, продолжили наш путь.

Что это было? Я готов был поклясться, что видел её где-то, но где? И эти странные мысли, всплывающие одна за другой на бурлящую поверхность моего ума: «если бы только она подняла руки, я бы всё понял…»

Внезапно до меня дошло, что оскаливший зубастую пасть абстинент… Пропал? Я вдруг почувствовал себя так, как будто только вмазался. Меня отпустило. Или наоборот — накрыло. Мир словно перестал существовать. И мокрые кеды, и дождливый день, и скверное настроение. Всё это… Исчезло.

И в довершение ко всему, я поймал себя на том, что улыбаюсь.

Амба.

Частичка того, кто минуту назад был нарком по имени Мишка Ли, вопила, что так не бывает. Что это даже не кайф. Что всё это подозрительно напоминает второсортный романчик. Что я должен думать о том, как уберечь свою задницу от всех этих напастей, которые только и ждут, что я расслаблюсь. Уж не думаю ли я, что это было то самое, неназываемое, то, чем прожужжали мне все уши девчонки-подружки? И вообще, а не спятил ли я часом? Это было бы логично. Поехала крыша на фоне абстинента и общей безысходности. Недаром же в памяти то и дело всплывают необычные галлюцинации…

Но я её не слушал, эту частичку.

Когда я был маленьким, я как-то спросил маму, почему она вышла замуж за отца. За китайца, не за русского. Я был маленький и глупый, а мама — бесконечно добрая и понимающая. Она сказала мне, что влюбилась в отца с первого взгляда. Я тогда не понял, что это значит. Она пыталась мне объяснить, но её слова… Казались мне какой-то глупостью. Как это — увидел и влюбился? Я не могу себе вообразить и обычную влюблённость, до сих пор не могу. А тут — с первого взгляда?

И кем бы ни была эта незнакомка… Наверное, со мной случилось то же самое, что и с мамой когда-то.

Я посмотрел на Аду и заметил, что она стала собой. В смысле, прежней Адой, какой я её знал: невозмутимой и молчаливой. Всё её воодушевление словно дождём смыло.

— Ты промок. Идём домой, — сказала она как-то ужасно равнодушно. Я пробормотал что-то невнятное в ответ. Затем мы развернулись и пошли в обратном направлении, то есть в сторону дома.

И где-то в середине пути я мельком обратил внимание на старое двухэтажное здание, немыслимое для современного центра Москвы. Я даже остановился, чтобы рассмотреть его получше, но Ада решительно потянула меня за рукав:

— Идём. Сам же говорил, что лучше дома быть, когда плохо станет.

Я рассеяно кивнул, и мы пошли дальше.



(Читать дальше: Точка 35. http://www.proza.ru/2013/08/25/1798)