Писанина

Я внимала скрипу петель той самой расшатанной дверцы письменного стола, он отзывался в моей голове бессмысленным ритмом, превращаясь в подобие какофонии, слепленной из звуков царапающих по стеклу ногтей и скрежета зубов словно некоему третьему лицу во сне воспроизвелся эпизод из хорроров кинематографического искусства, впрочем я не уверена, что упомянутому жанру позволительно носить звание из ряда чего-то творческого, изысканного и, да, искусства - иного слова я подобрать оказываюсь неспособной. Итак, стараясь не вслушиваться в монотонные стоны петель, я предавалась беседе с солнечными зайчиками, моими старыми приятелями, с которыми на днях заключила перемирие и пообещалась не пускать в ход в случае моих экзальтированных настроений магические приемы и не вонзать иголки в их кукольные тельца. Они, мои ушастые собратья, явились нынче, переливающиеся всеми оттенками из цветового спектра будто бы искупавшиеся в лужице с примесями бензина и прочими альдегидами и неведомым образом сохранившие шкуркой все буйство красок. Но на деле таинственности в их новом облике нет и толики, поскольку они вскоре, не увиливая от моих расспросов, простодушно поведали о своей новой дружбе с северным сиянием. Испытав легкое прикосновение чего-то эфемерного к своим солнечным сплетениям и нутром прочувствовав то самое ощущение разворачивающейся хризантемы в уже упомянутом районе, я обозвала происходящее ревностью и поспешила переметнуться к издававшемуся скрипучему голосу петель, попутно отмечая в пространстве, маячащем за приоткрывшейся дверцей, наличие кипы бумаг, чья кожица была испещрена ленивым неаккуратным почерком и пронизана алфавитными символами, но особенно мой взор занимали чистые листы, не таящие в себе ничего мистического и ничего из области запредельного - пустые безинформативные листы. И в какое же волнение пришли мои органы чувств при виде этой пустоты, бездны, сияющей в темноте стола, пасти едва прикрытой раскачивающейся дверцей, аллегорией пропасти молодости, ямы то ли куприна, то ли ника хэмма. Всполошившись, они моментально пробудили импульсами мозговую деятельность, заставив последнюю изобиловать образами, связными и бессвязными. Я отметила проползшего жука по белоснежному листу и изготовилась издать вопль отчаяния, воображая распиливание письменного стола на части и расчленение дерзкого насекомого, поскольку во-первых я не могла потерпеть подобного вольного обращения с моей писаниной, а во-вторых я способна высказать твердую уверенность в том, что давным-давно исписала все листы и за покосившейся дверцей не могла находиться ничего пустого. Находясь в смятении и все еще в неведении по поводу того какой метод расправы учинить, я машинально опустила голову и отметила попискивание солнечных зайчат, предлагавших совершить звонок Лил и выставляющих сие действие за разумное решение. Я же, все еще тяготея нашими с ней поочередными перипетиями о взаимосвязях с искрами бенгальского огня, который следуя неизъяснимым прихотям своей пиротехнической системы, вспыхивал то на кончиках лил-пальцев, то на моих. Я увязала в сомнениях и падала и пропадала в облаках, сотворенных из материи, склонной к соревнованиям, эстафетам и спорам с использованием софизмов. Спасательным пинком, пожалуй, послужило внезапное телодвижение дверцы, представившее собой последние ноты в вакханальном песнопении и последующее падение челюсти с широко распахивающейся пастью, выставляющее напоказ точно шлюха содержимое своего нутра. Произошедшая катастрофа позволила разглядеть еще один вид бумаг, которых дотоле не могло находиться в развалившемся столе - моим, небрежно выведенным, предложениям вторили предложения иного порядка, нахально щеголявшие в одеждах из красной пасты и теснившие тех, что появились прежде, а эти наглецы изъявили смелость представлять собой комментарии к написанному ранее и всяческие примечания в виде свободных толкований моих текстов. Я не смогла более сдерживать слез и набрала номер Лил.

июнь 2013