Сталин. А это кто?

    А этот вопрос по-настоящему я задал  себе сам прямо перед дверью дома, в котором  родился Сталин. Да и как его было не задать, стоя у входа одноэтажного дома с полуподвалом, в котором  провел свое детство Иося Джугашвили.  Я тогда  впервые в жизни приехал в Гори. Событие. Не рядовое. А дело было так. Работал я в те времена в Интуристе переводчиком. И вот летом как раз накануне августовского путча, положившего начало лихому десятилетию, меня послали в Сочи встретить и потом сопровождать караван кемпингов-каров. Это такие машины – маленькие домики на колёсах, в которых есть всё в миниатюре для автономного проживания в движении. Вот таким караваном из нескольких домиков мы должны были за полторы недели проехать через Абхазию,  Грузию, Ставрополье и всю Украину с востока на запад.   
 
     Я и до сего дня никак не могу понять, почему и кто этот десяток лет назвал «лихим временем». В слове лихой слышится что-то молодецкое, раздольное, отчаянное и безрассудное тоже. Всё как бы от широты душевной. А вот у меня, когда я вспоминаю эти годы конца второго тысячелетия, на ум приходят совсем другие слова. Время мутное, смутное, без царя в голове, время полного раздрая и в душах прежде всего. Время, когда вся грязь, таящаяся в глубинах нашего сознания, пенистым потоком вырвалась наружу и затопила всю страну.

   Ну так вот в самом пике этого раздрая я и поехал к Черному морю встречать гостей из Франции. Я долго ждал их у входа в гостиницу, сидя на бордюрном камне и покусывая какую-то былинку в зубах.  Наконец, увидел, как на площадь стали въезжать эти чудо автомобили А потом из них стали выходить люди, с которыми мне предстояло прожить несколько дней, полных тревоги и неопределенности.
   
      Молодой парень, путешествующий avec sa petite poule (курочкой), тут же при всех с некоторым вызовом спросил у меня, что так ли уж обязательно и впредь держаться им всем вместе. И нельзя ли ему, например, выйти из строя и дальше ехать самостоятельно.  Слегка опешив от такого начала нашего знакомства, и еще не утратив  привычный страх потери туриста даже  во время экскурсии по Кремлю, я, однако, ответил твердо, но со всей учтивостью в голосе:

  - Господа, я здесь, вовсе не за тем, что бы пасти вас, как гусей. Хотя возможно именно в этом желании вы меня и подозреваете. Нет, прошли, может быть, к вашему разочарованию, а к моему огромному облегчению эти времена. Теперь я прибыл сюда из Москвы, только для того, чтобы сопровождать вас и отнюдь не под конвоем. Моя профессия – гид, то есть человек, указующий правильный путь. И не более того. Если вы вознамеритесь искать свои собственные пути, меня это не сильно огорчит. Но должен предупредить. Не такое это простое дело - идти у нас своим путем. И свобода, которую мы обрели-таки, наконец, может тут кое у кого  вызвать непреодолимое желание покуситься на какой-нибудь из ваших замечательных автомобилей. Да и не только на автомобиль. И что вы будете делать в таком случае без меня, без знания языка, в совершенно чуждой для вас среде? Делайте, что хотите. Но при этом помните, что, покинув наш строй, вы снимаете всю ответственность с меня, и совершенно свободно возлагаете ее на себя. Не слишком уверен, что именно такая свобода позволит вам без, мягко скажем, досадных недоразумений вернуться к себе домой. Вот и всё. Решайте сами.

    Произнося все это, я в то же время думал про себя: «Хорошенькое начало. Каково то будет продолжение». Мое участливое предупреждение  с первого же часа пребывания в стране, заворожившей весь мир таким чудесным словом «Perestroika», возымело действие. Оно чрезвычайно сплотило всю эту, как я потом понял, очень политически разношерстную компанию перед лицом общей опасности  в тесную неразрывную колонну во все время путешествия. Это было, конечно, очень хорошо. Плохо было другое. Это вынужденное единение вызывало раздражение в душах  граждан страны, которая во всей Европе отличается особым индивидуализмом ее сограждан и вызывающей нелюбовью как раз к сплоченности и дисциплине.

     Очень скоро я заметил, что внутри мелкой группы не было не только что доброжелательных отношений, но даже и признаков внешней приязни. Парню с его la petite poule, сильно похожую на «плечевую» придорожную  подругу, на всех и на все было просто наплевать. Весь его voyage (вуаяж)  в еще коммунистическую Россию, но все более напоминающую бордель на площади Пигаль, только придавал ему еще большую сексуальную возбудимость, которую он, видимо, начал утрачивать в родных пенатах.

     Хозяевами другого автомобиля были две пары du troisieme age (третьего возраста), насквозь пропитанные ностальгией по временам  Народного Фронта и движения Сопротивления. Все четверо  были отдельным островом среди общей компании, демонстративно не скрывавших левые убеждения. Это были левые западно-европейского разлива, то есть они были приверженцами еврокоммунизма, старательно отмежевывающегося от русского «лагерно-казарменного» социализма.

  В моей практике я уже не раз встречал клиентов подобного рода. И считал их самой невыносимой, тяжелой и скандальной публикой. Я никогда не пускался с ними в полемику, которую эти господа-товарищи часто первыми же старались навязать мне. Я знал заранее , что спорить с ними – дохлый номер. Эти левые были убеждены, что идеи Маркса по несчастью были извращены варварской Россией, а  теперь еще и скомпрометированы этой дурацкой Перестройкой. 

    А вот в следующем автомобиле ехали их антиподы. Это была семья из трех человек, главой которой был зубной врач. Он считал себя голлистом. И не любил коммунистов. То есть не вообще всех, а больше всего именно своих, родных, французских. И как ни странно,  у меня с ним сложились впоследствии наилучшие, уважительные отношения. Нет, свои убеждения дантист интеллигентно не демонстрировал. Он считал, что политические убеждения, как и всё, что относится к вопросу о вере,  каждый должен хранить при себе, и  не носится с ними, как курица с яйцом. И, подозревая во мне политического оппонента, он считал меня просто человеком другой веры. И это не могло быть причиной для того,  чтобы относиться ко мне, как к личному врагу. Зачем? Глупо и не демократично. Потому что, если следовать этому правилу - сторониться всех, кто живет не по твоим правилам и не в соответствии с твоими желаниями, да и вкусами тоже, - то и с кем же вообще жить в этом мире.

      Другой человек со всеми своими чужими и чуждыми тебе мыслями интересен именно потому, что мысли эти не твои, а чужие. Дантист побывал уже и в Японии, и в Египте, и в Израиле. И каждый раз, отправляясь в новое путешествие, он был убежден, что ни в буддизм, ни в ислам, ни в иудаизм он обращаться не собирается. Напротив, он считал, что в соприкосновении с чужими и даже неприемлемыми мыслями, он яснее и глубже разбирался в своих собственных. Важно только, чтобы при этом его никто и не пытался,  мягко ли, жестоко ли, затащить в свой мир понимания жизни.

    Если стоматолог был голлистом, то был в этой группе человек, который ненавидел легендарного генерала всей душой. Это был сухонький, крепкий старичок. Он ненавидел Де Голля искренне и люто. Он был майором в отставке, ветераном войны. Войны в Алжире, где  он родился. В стране, которую он считал своей Родиной. До сего дня он никак не мог простить генералу-патриоту то, что метрополия так жестоко поступила с ним, предав его, да еще и наградив унизительной кликухой  «черноногий»  (pied noir). А всё из-за него, этого долговязого, носатого генерала, который в самый драматичный момент, заявил ему и всем таким же «pieds noirs», как он хорошо их всех «понимает». Всех тех, кто считал  Алжир со всей его необъятной пустыней Сахарой неотъемлемой территорией Франции. То есть частью их общей Родины, за которую истинный патриот должен был и жизни не пожалеть.

    Широко простирая руки, генерал, спасший честь Франции в только что окончившейся большой войне, принимал всех своих concitoyens (сограждан) в свое отеческое лоно, как бог Саваоф. Но вдруг оказалось, что понимал он «черноногих» совсем не так, как им хотелось. И теперь отставной майор был убежден, что в лице этого «гусака» Родина предала его, лишив главного - родимого дома, и убеждения, что он справедливо проливал кровь за достоинство и честь своей страны в Алжире.

    В своей машине он держал наряду с прочим походным багажом трубу, похожую на пионерский горн. Время от времени караван останавливался. Народ выходил из машин поразмяться минут на 15. Отставной майор брал свой горн и, отойдя в сторону, играл что-то бравурное. Мне казалось, что это были военные марши. А еще бывший майор ненавидел Петена и, как ни странно, с уважением относился к Сталину, сокрушившего  врага, которому так позорно его страна проиграл в 40-ом году. Это  смущало меня. Потому что я не знал, как мне – несомненному наследнику Сталина в глазах ветерана алжирской войны, отвечать на эту неожиданную симпатию. Сам же я, стараясь холодно и беспристрастно оценивать прошлое страны, совсем уж записывать себя в наследники отца народов не спешил.
 
    Словом, я очень скоро убедился, что на этот раз компания у меня подобралась более чем оригинальная и неудобная. Каждый день, во главу колонны вставала очередная машина, и я с утра поднимался в нее. И каждый раз я окунался в совершенно особую атмосферу. Работа давно уже приучила меня к тому, что в любых обстоятельствах надо находить общий язык с любым клиентом. Это неукоснительное требование моей профессии. Но на этот раз от такой необычной слишком частой перемены политического климата, в котором я вынужденно проводил каждый следующий день, у меня сильно болела голова.

   
   И вот в один из дней мы подъезжали к Гори. Я никогда  не был в нем, и знал только то, что это был родной город Сталина. Я глядел в окно и  весь был в ожидании, что вот-вот начну чувствовать на себе воздействие необыкновенной ауры земли, отмеченной рождением человека, останки которого покоятся ныне у подножья Сенатской башни Кремля. Я не мог избавиться от мистического ощущения, что место на земле, где родился этот  человек, должно быть отмечено какими то видимыми и ощутимыми приметами. Мне казалось, что его неслышное присутствие должно ощущаться здесь, как нигде. Вся человеческая природа того, чья тень то ли величайшего из злодеев, то ли спасителя и героя все еще нависает над обширной страной, получила свое начало здесь. Я чувствовал, как внутри у меня невольно нарастало напряжение в ожидании встречи с чем-то необыкновенным.
 
    Ждать пришлось не долго. Караван выехал на площадь и мне сразу же стало понятно, что вот оно именно то самое место. Иным другим оно и быть не могло. Все, что на ней было, своей помпезностью и величием поражало воображение и внушало сознанию мысль о зримом различии между вечным и преходящем. Огромный дом-палаццо, построенный, как я прочел в одном проспекте, в уникальном стиле сталинской готики, поражал своим несоответствием со всем, что его  окружало в древнем городе. Рядом с  дворцом – старенькое строение под навесом.Дом Сталина. Не реконструкция  Вот отсюда и начался путь «в прекрасное далеко» третьего, чудом выжившего грузинского мальчика.

 Глядя на невиданный контраст двух строений – символов пышного великолепия и убогой нищеты,  мне невольно подумалось о неисповедимой воле того, кто правит нашими судьбами. Я почувствовал, как всевозможные эпитеты, связанные с этим мальчиком, как из мешка с горохом, посыпались из моей памяти: Мудрейший наставник, вождь и учитель, отец всех народов, гениальный стратег, генералиссимус, верный последователь вождя революции. И при этом еще и чудесный грузин, искренний друг всех физкультурников,  железнодорожников, пионеров и хлеборобов.

   Но тут же, должно быть, черт стал трясти передо мною другим мешком, из которого посыпалось нечто отвратительное и ужасное: Самая выдающаяся посредственность, извратитель ленинских идей,  кровавый диктатор, палач, убийца, изверг, чудовище, монстр, злодей и  параноик с тараканьими усищами. И это все о нем.
 
    Бог ты мой! Да что же это такое? Всё, на что способен человек, чтобы хоть как-то выразить душу словами в высшем накале и ненависти, и любви, все это досталось голопузому, драчливому пацану, бегавшему здесь в своем чумазом нищем детстве. Невероятно.
         
   Выйдя из машины, я нерешительно направился к дворцу. Я подумал о том, что посещение музея моими клиентами станет, несомненно, одним из самых  впечатляющим моментов всего их краткого пребывания в этой горной стране. Надо этот шанс не упустить. Постижение страны идет не столько через любование ее пейзажами, сколько через характер, веру, историю её людей. И как можно говорить о Грузии, и умолчать имя человека, жизненный путь которого начался вот от этой самой двери одноэтажного дома под помпезным навесом.

 Это имя на самом первом месте, да еще и с большим отрывом в списке всех известных личностей, рожденных крохотной страной. Как представить Грузию и весь ее народ без генералиссимуса Сталина! Каким бы он ни был этот «чудесный грузин», он навсегда сын этой страны к великой ее гордости или к несчастью. Невозможно и немыслимо стереть его из исторической памяти, какие бы усилия не делали и какие бы покаянные слова не произносили сегодня. Французов, например, не смущает роскошная помпезность могилы  Наполеона при дворце Инвалидов в Париже, который пролил реки крови в стремлении к мировому владычеству. Здесь та же роскошь в стыдливом забвении и запущении.

     Подойдя к двери дворца, я потянул  ручку на себя и почувствовал в досаде, как массивная дверь уперто даже и не шелохнулась. Казалось, она мистически препятствовала моему желанию проникнуть в святилище бога-человека. Я с  недоумением потянул ее на себя еще сильнее, не теряя надежду преодолеть ее сопротивление. Но дверь с ревнивой упорностью не открывалась. Недалеко стояли двое небритых мужчин, не то дворников, не то охранников музея, и хмуро смотрели на мои попытки справиться с дверью. Мне стало неловко, и чтобы подавить в себе это чувство поражение в безнадежной борьбе с дверью,  я грубовато спросил:
 
   - Ну что, ребята. Закрыт музей что ли. – Один из них  досадливо и раздраженно ответил.
 
  - Да закрыт. Уже давно. Да тебе чего надо то. Ты кого сюда привез?

  - Да вот французов. Интересуются. А почему закрыли? Народ только ради этого музея и приехал сюда, - соврал я.

  - Это ты меня спрашиваешь, почему закрыли? - В его тоне послышалось раздражение, но на этот раз против неведомых начальников, закрывших музей. – Иди посмотри вот там на площади, его настоящий дом. Он в нем родился.
   
   Я сообщил всей собравшейся группе, что им всем к его огромному огорчению не повезло – музей закрыт. Причина тому – очередное брожение в умах, не в первый раз поразившее страну. Опять не знаем, как определиться к нашим вождям. То возносим, то остервенело топчем. Сейчас вот как раз попали в стык неопределенности между любовью и ненавистью к «отцу родному». Даже здесь на его Родине. Ну что же, это удел не только нашей страны. И в своей собственной истории вы найдете немало похожих примеров. Не буду тыкать пальцем.

    Но не все так грустно. Вот, например, на дом,  в котором родился  и провел сопливое детство le petit pere des peuples (отец народов), посмотреть можно. Вот он, рядом. Тот, кого ныне все называют Сталиным,  провел в нем первые 4 года жизни. Вверху – жилое помещение, внизу – сапожная мастерская. Там в окошко можно даже и настоящий самовар увидеть.

   А вот в этом дворце вниманию посетителей предлагается лишь огромное количество подарков и картин. Многие из них сделаны с непостижимой фантазией и мастерством и отражают любовь искреннюю и самоотверженную к вождю. И веру безусловную тоже, как вам возможно, дамы и господа, ни покажется это странным и необычным. Да, мы люди другого времени, другого состояния, а вот всё, что там внутри этого дворца, все это сплошь свидетельства другого времени и другой веры. И именно так ко всему этому и нужно относиться. И когда я говорю веры искренней и неподдельной, то я вовсе не лукавлю, и иронии тоже нет в моих словах.

   Да, конечно, и дворец этот, и все, что там внутри, - это материальные свидетельства созданного уже при жизни мифа об этом человеке. Но человек - то был. А сколько в мире чудесных памятников и необыкновенных строений, возведенных во славу богам, которых и вовсе никто никогда и не видел. Да все самые знаменитые исторические, всемирно известные памятники именно им и посвящены. И это подтверждает только то, что человек нуждается в вере. Даже и в наш безбожный век. Этот дворец - лишь одно из свидетельств тому. Но как бы то ни было, это дом, где родился и провел свои детские годы будущий живой бог. Дом, конечно, так себе. Нищета. Но вспомним Иисуса нашего Христа и место, где он родился. -  Сказав все это, я повел всю компанию к «хижине».

   Хижиной был одноэтажный кирпичный дом с полуподвалом. Перед домом узкая  веранда с ограждением из деревянных балясин. «Неужели все таким было всегда, и при его жизни тоже», - наверное, это было первой мыслью всех без исключения, кто приходил сюда. Над домом что-то вроде огромного мраморного балдахина с четырьмя колоннами впереди.
 
   Клиенты взялся за фотоаппараты. Самые любопытные стали заглядывать в окна, пытаясь что-то во мраке рассмотреть внутри. Я с досадой смотрел на всю эту возню, вышагивая по площади, которая сейчас была так удивительно, неправдоподобно и удручающе пуста. Пустота эта вокруг величественного комплекса казалась непостижимо неестественной. « Интересно, а как должны чувствовать себя все жители этого небольшого городка, живущие по соседству с  величественным мемориалом», - думал я, проникаясь неслышной мощной аурой, давившей на мое сознание.

 Я присел на ступеньку лестницы, ведущую на веранду.  В этот момент ко мне подошел стоматолог, присел рядом и спросил:

   - Вы, наверное, много раз видели этот дом. – В его словах  послышалась  ирония.

   - Нет, и я здесь тоже впервые. И я тоже раньше и представить себе не мог, каким он может быть этот музей. Хотя примерно таким я его и представлял себе. Вы-то, наверное, с удивлением и даже и с иронией смотрите на все это. Вот, дескать, начудили-понастроили. И кому? А имя фараон Хеопса вам что-нибудь говорит? А ведь именно ему создано было самое величественное надгробие - памятник за всю мировую историю. А ведь нам, кроме как имени его, ничего о нем и не известно. Будем смеяться над верованиями или глупостью тех, кто создал эту пирамиду сорок веков назад? Чему же удивляться и над чем здесь иронизировать, если именно так было отмечено место рождения человека, чье имя, как бы вы к нему не относились, будут помнить тоже в веках. По меньшей мере.

  - А как вы вообще относитесь к Сталину, - спросил стоматолог. Я ответил не сразу, потому как почувствовал в наивно заданном вопросе почти требовательное желание искреннего ответа. А иначе ответить на этом месте было бы, пожалуй, и неприлично. Как ему объяснить, что существует огромный зазор несогласия между моим  личным отношением к человеку, чья воля и характер прямо ли – косвенно, но определили мою жизнь и судьбу, и наверняка одномерным отношением иностранца к Сталину. И мне было заранее известно, что самая честная попытка преодолеть этот зазор, будет восприниматься, как попытка зашоренного сталиниста навязать свою точку зрения.

   - Я не знаю, как вам ответить, Это все равно, как если бы я вас спросил, как вы относитесь к Робеспьеру. Прошло почти 200 лет, и скажите честно, есть ли у вас  полное согласие в оценке, в восприятии этого, несомненно, выдающегося деятеля одной из величайших революций в мировой истории, простите за шаблонную фразу. А вы можете вашу революцию представить без Робеспьера? Нет. А ведь спорим и по сей день. Я это знаю точно, поскольку и сам пускался в дискуссии с вашими соотечественниками на эту тему.  Что же вы хотите узнать от меня, когда после смерти Сталина не прошло еще и 50 лет. Или вы думаете, что я сам, как господь Бог, в силах судить о его земных деяниях  вот тут прямо у порога этой лачуги.

   Предвижу, что вас удовлетворило бы, если бы я сейчас сказал, что Сталин был только кровавым диктатором, деспотом, убийцей и все прочее в том же роде. Но я этого не скажу, хотя сталинистом себя и не считаю. Потому что только такая характеристика была бы слишком проста, примитивна и неверна. При этом понимаю, что назови я Сталина только диктатором – и это уже одно извиняло бы меня самого за мое прошлое в ваших глазах.  И у нас было бы полное согласие. Но не могу этого сказать. Почему?  Потому что если следовать логике посыла Сталин - диктатор и все, и более ничего, то придем неминуемо к простой и прощающей нас тут всех мысли. Вот, дескать, был один такой злодей Сталин, а все прочие в ближнем его круге и в самых дальних кругах тоже -  все  сплошь его жертвы. Вот только он один, этот Сталин и несет за все ответственность. А мы тут все были стадом баранов, которых горец Сталин загонял в свой Гулаг. Не слишком ли просто. А ведь именно так абсолютное большинство у вас, да и не в малой степени и у нас думают.

     Скажу больше, именно такая точка зрения – Сталин диктатор - лучше всего удовлетворила бы, прежде всего, нас. И удовлетворяет, да еще и как, особенно крикунов-диссидентов. Меня раздражают их вопли, потому что в менторской позе этих самозваных правдолюбцев, в их пафосном, лицемерном судействе, во всем их фарисействе я вижу претензию чему-то меня научить. Причем учат меня так, как если бы я сам родился не в России, а где-то далеко от ее границ.  Сталин  убийца-тиран и все. И  дело с концом. Вали все до кучи на его голову, и иди вперед с легкой, очищенной от всех грехов совестью.

    Но только я этого фарисейского взгляда не приемлю, каким бы спасительным и лично для меня тоже он не казался. Потому что если все-таки принять такой взгляд, то получается ну просто примитивнейший вывод. Судите сами. Был некий человек именуемый Джугашвили или Сталин. Родился он вот тут за нашей спиной, в этом доме. Родилось это милое дитя в нищей семье пьяницы-сапожника и неграмотной прачки. Это был третий ребенок семье. Двое других мальчиков умерли. Да и маленький Иосиф едва только выжил от поразившей его оспы.

    И что же из этого выходит. А выходит по мысли праведников-либералов как бы даже без их ведома следующее: была огромная страна, создавшая в постоянном борении за тысячу лет свою уникальную духовную цивилизацию. В течение тысячи лет миллионы и миллионы людей строили державу, достигшей размеров шестой части суши, выходившей в начале нашего века на передовые мировые позиции во всех областях. И вот вдруг ни с того ни с сего эта держава вдруг оказалось в полной деспотической власти бывшего семинариста, родившегося на окраине империи, чье голопузое детство прошло у этого дома. Ну смешно это. Что же мы все так тупы, чтобы не понять простую вещь?

   Нет. В начале всего была идея, которая стала появляться с тех пор, как человеческое сознание стало наполняться духовностью, то есть пониманием того, что у всех нас есть тяготение к добру и справедливости. И с тех далёких времен наиболее совестливые стали задавать себе вопрос, почему одни чаще всего по счастливому стечению обстоятельств или по праву более сильного живут вот, условно говоря, в таких вот готическое палаццо, а другие, причем основная подавляющая масса, в таких вот хижинах. Развившиеся сознание и душа тоже протестовали против такого положения вещей. Душа требовала другого порядка, другого жизнеустройства. Впрочем, слово душа можно заменить словом совесть, что, по-моему, одно и тоже.

   И первыми стали развивать мысль о новом справедливом жизнеустройстве и подводить под нее научную базу отнюдь не у нас. К счастью или не к счастью мысль эта получила свое ускоренное развитие, прежде всего, в Европе. Да не просто в Европе, и именно у вас, в прекрасной Франции. Что было побудительным мотивом вашей революции? Да простейший вывод. Почему два верхних сословия – дворянство и церковники - паразитирующие сословия, имеют все, а вот все остальные почти что ничего. Даже и прав никаких не имеют. Ну разве это правильно? А оно - третье сословие, всё производящее, было уже хорошо подогрето и подпитано идеями великих просветителей. Особенно Вольтером и Руссо. Первый призывал давит гадину, то есть церковь. Другой потряс общественность своим Общественным договором. Вот всё и понеслось после этого.  Как? Почитаем «93 год» вашего соотечественника.  Или вы тоже серьезно думаете, что не будь Робеспьера со всей его компанией друзей народа, - и никакой революции не было бы, и голова короля осталась  цела?

     Нет, уж если идея появилась, то будьте спокойны, появятся и вожди. За теоретиками неизбежно следуют практики. И чем справедливей будет казаться идея, тем фанатичней будут вожди. А если эта идея будет иметь все признаки веры, то остановить ее развитие уже не будет никакой возможности.  С верой не шутят. Вера – это то, что единственно оправдывает и придает смысл всему нашему существованию. И тогда какая разница, какое имя будет носить вождь. Робеспьер или Сталин. Сама история востребовала их явление. И у нас  властным проводником идеи  мог бы оказаться человек, не обязательно носящий имя Сталин. Это только игра случая, что им стал хилый грузинский мальчик Иося. А мог бы быть и другой мальчик, Лейба Бронштейн, например, известный всему миру, как Троцкий.  Родившийся совершенно в другом месте. А надо вам сказать, что другой мальчик был бы даже еще и покруче. Вот, что я думаю о Сталине. А какие мысли у вас вызывает это имя?

   - Какие мысли? – переспросил стоматолог, не ожидавший, что и его самого попросят высказаться по поводу столь неудобной темы. Нахмурив брови и с какой-то нерешительностью и неудовольствием на лице, он сказал:

- После того, что вы сказали, трудно иметь какое-то суждение. Ведь в вашем понимании, Сталин явился как бы из пустоты. О чем же тогда и говорить. Не он историю, по вашей мысли, вершил, а история его сотворила. С самых первых его шагов по жизни от этого деревянного порога вплоть до кремлевский ворот.

    Да даже и там где-то в кремлевском кабинете идея продолжала повелевать каждым его движением. И террор, и  Гулаг, и весь тоталитарный режим изобрела некая мадам Клио = муза Истории. А мы так глупо  не видим властной длани этой богини, прикрывающей Сталина своими мощными невидимыми крылами. Очень удобная мысль, потому что, кого же нам судить при таком подходе? Совершенно непонятно.

   И это относится, конечно, не только к Сталину. Да всех тех, кто удерживается во всей нашей исторической памяти. А судить так хочется. Это в природе человеческой. Да не просто хочется. Мы просто не можем жить, без того, чтобы не судить. Потому что иначе мы все окажемся фаталистами, не имея право на малейшее суждение. Мы должны, по вашей мысли, отдать право судить некому всевышнему? Только не глупому безнравственному человеку. Ему это не дано.
 
  Ну, хорошо, всем злодеям в свое время где-то там на небе воздастся. В это хочется верить. Ну а пока мы живем, всем нам, что ж нам делать? Ждать последнего суда, чтобы знать, кто был прав, а кто нет при жизни? А как же нам находить нравственные ориентиры, не раскладывая исторических деятелей на героев и злодеев?
 
   Действительно как? – подумал я про себя, - А ведь этот дантист может быть и прав. Люди совершают героические нравственные подвиги, но и они же творят безобразия. И им всем, возможно, если кто-то в это верит, воздастся однажды от небесного Судии. А нам нужно судить сейчас. Непременно сейчас. Здесь, на грешной земле. Без этого, действительно, никак нельзя. Творить правосудие должны люди, без упования на высший справедливый суд, без ожидания Страшного суда. Каким бы несовершенным не был людской суд. Иначе моментально порушится вся система отношений между людьми.
 
  - Да вы правы, - сказал я. - Люди не могут выстраиваться в какое-то сообщество и не устанавливать правила сожительства. Без правил нельзя. Но вот ответьте мне на такой вопрос, коль уж мы сидим у порога дома человека, имя которого известно всем на Земле. Сталина у нас возносили до невозможной божественной высоты, а потом его же вписывали едва ли не первым в список мировых злодеев. А вот в конце 70-х у нас имя его вновь начинало притягивать народный интерес с молчаливого поощрительного согласия сверху. Шла тихая негласная реабилитация его имени и его деяний. И заметьте, повторяю, это движение шло из самых недр народных, которое, поверьте мне, поднимало его снова едва ли не до прежней высоты.

   А вот сейчас идет новый накат на него, и снова его суют едва ли не в компанию с уголовниками. А как мы отнесемся к нему же лет через 50, через 100 лет? Даже и после смерти,он то злодей, то герой. То вверх, то вниз. Русские горки. Дух захватывает. Только веселья никого. Все это означает только то, что не все так просто с этим человеком. А не просто потому, что за ним стоит идея. Идея бессмертная о всеобщем равенстве и счастье для всех. Идея, которую во всей сложности нашего времени мы пытались, как умели, воплотить в жизнь. И если не держать эту идею в голове, когда вы говорите о Сталине, то во всей  этой нашей исторической круговерти-карусели вы ничего не поймете. И, несмотря на все наши потуги, никакой правды мы не найдём.
 
   А то, что на Западе воспринимают Сталина более – менее единодушно – диктатор, злодей и все такое, так это только потому, что Запад давно стоит в позе боксера против России. Уже давно привыкли смотреть на нас сквозь щель боевых перчаток. А вот не так давно во время войны  едва только не молились на него, на  товарища Сталина. Потому как в нем вся Европа и видела своего единственного спасителя. Или уж забыли совсем?

    Далее мне уже более не хотелось продолжать эту тему. То ли от усталости, то ли не чувствуя в себе больше настроения напрягаться и что-то доказывать. «Нет, хватит. На сегодня хватит. Только как бы выйти из разговора поделикатней»

  - Вы знаете, у меня что-то голова разболелась, - наконец сказал я. - Может быть, и правда, что это место особо отмечено то ли Богом, то ли Чертом, и наполнено особой энергетикой. Вы ничего не чувствуете?

  - Я, нет. Ничего не чувствую, - сказал стоматолог, подняв брови и закатывая вверх глаза, как бы измеряя отрицательную энергетику, окутывающую невидимым облаком дом маленького Иосифа, и проверяя состояние собственной головы.

  - Какой вы счастливый человек. Впрочем, Сталин – это наше внутреннее дело, поэтому его воздействие на мою голову сильнее. Если хотите, мы продолжим наш  разговор позже, ну а пока по машинам.