Другое Солнце. Часть 4. Точка 32

Точка 28: http://www.proza.ru/2013/08/24/1578
Точка 29: http://www.proza.ru/2013/08/24/1693
Точка 30: http://www.proza.ru/2013/08/24/1830
Точка 31: http://www.proza.ru/2013/08/24/1894

32. Смена дислокации. Исходная Точка: Воспоминание #3, Ирка, облава.


В детстве я была слабым, болезненным ребёнком богатых родителей. Мой отец, Сергей Эдуардович Максимов — замминистра в Министерстве Юстиции. Мама, Ангелина Юрьевна Савицкая — совладелица частной картинной галереи в Москве. Мой дедушка, Эдуард Владимирович Максимов — доктор психологических наук, профессор, академик РАМН. Словом, мне просто сам Бог велел быть «золотым ребёнком».

Однако я никогда не была маленькой принцессой. Ну, может немножко. Но с самого детства дедушка говорил мне, что заслуги моих родителей — не мои заслуги, и для того, чтобы задирать нос, мне сначала нужно заработать собственные. Эту простую истину я запомнила на всю жизнь.

Школа, в которой я училась, была самой обычной, — родители не доверяли тем, кто спешил приклеить на себя ярлык «элитная частная школа» или «элитный центр образования». Так что моя школа была рядовой средней школой с гуманитарным уклоном.

Но, наверное, моё воспитание всё же давало о себе знать, потому что ребята из простых семей частенько меня сторонились, называли принцессой и богачкой, и я умоляла папу не присылать за мной машину с водителем. Так что в школу меня обычно провожала бабушка, Берта Марковна Максимова, — между прочим, заслуженный учитель Российской Федерации, доктор педагогических наук, — хотя я упрашивала её одеваться попроще, чтобы больше походить на бабушку, а не на заслуженного учителя. Она ворчала, но в итоге соглашалась.

Друзей у меня не было. Наверное, это неудивительно. Но в детстве я искренне этому расстраивалась. Единственным человеком, который был мне другом, но не родственником, был Герман. Однако он вечно где-то пропадал, а потом и вовсе уехал в Африку (или где он там запропал на самом деле).

Дедушка говорил мне, что это нестрашно, что это временно, что однажды у меня обязательно появятся друзья, а пока что мне можно заполнять свободное пространство книжками и учёбой. Примерно так я и поступала.

А когда мне исполнилось 16, отец предложил мне перейти в колледж при Минюсте. Он сказал, что там учатся дети людей, принадлежащих к тому же социальной группе, что и мы: чиновников, адвокатов, депутатов, военных высокого ранга. Там, сказал он, ты наверняка найдёшь себе друзей, таких же, как ты сама, и с ними тебе будет комфортно, не то что с этими «нищебродами»…

Помнится, за это слово дедушка папу страшно ругал. Говорил, что это недостойно культурного, образованного человека. Говорил, что классовое неравенство в нашей стране и так слишком болезненно воспринимается. Что для своей дочери он должен быть примером, что дети в моём возрасте бывают категоричны и неэтичны, что ему с бабушкой стоило немалых усилий воспитать во мне вежливость и терпимость в условиях разлагающегося в своём бескультурьи общества… Он ещё долго говорил, а папа стоял и слушал, — когда-то дедушка с бабушкой и ему дали надлежащее воспитание. Вот такие вот они у меня.

Так или иначе, я перешла в этот колледж.

Там и правда превалировала «золотая молодёжь», однако я с удивлением замечала, что они, эти ребята, вовсе не такие, как я. Дефицит выдающихся дедушек-бабушек и достойного воспитания был виден невооружённым взглядом. Но я не унывала. Во всяком случае, рассуждала я, уже никто не станет обзывать меня богачкой, и можно даже уступить папиным просьбам, и снова разрешить ему присылать за мной машину.

Но время шло, а я никак не могла прижиться на новом месте, и у меня по-прежнему не было друзей (а Германа я видела только во снах).

И как знать, чем стала бы моя жизнь, если бы не один случай.

Помню, был сентябрь — тихий и ещё по-летнему тёплый. Я сидела с книжкой на скамеечке возле колледжа в ожидании Алексея — нашего водителя. Мимо шли студенты; кто-то к парковке, вертя ключами на пальце, кто-то при велосипеде и даже иногда велошлеме, кто-то просто так; по одному или стайкой, девочки и мальчики, обычное дело.

Я не обращала на всю эту жизнь практически никакого внимания, однако внезапно чья-то тень легла на книжные страницы, нависнув надо мной. Я подняла глаза и увидела двух девчонок: это были сестры Ларины. Они вроде бы учились в параллельном классе, а ещё считались хулиганками, и робкие ботаники, завидев сестёр, делали крюк через пару кварталов, чтобы только не попасться им на глаза. В прошлом году они сильно побили одну девочку, но угрозами вынудили её ничего не говорить учителям и родителям. В итоге она перевелась из колледжа и даже, кажется, переехала куда-то.

И вот теперь эти девицы стояли передо мной, ехидно улыбаясь.

— О, да это же Адочка! А мы давно хотим с тобой поговорить. Говорят, ты нереально богата, а?

Сами сёстры вроде бы тоже не были бедными, но, очевидно, мой социальный статус изрядно задевал их самолюбие.

— А правда, что у тебя личный шофёр есть?
— Неправда, — ответила я, сохраняя спокойствие. — Он не мой личный, он просто работает на моего отца.
— Ошизе-еть! — ответ, похоже, их не совсем устроил. — И ты, значит, сидишь тут, такая спокойная, да? И ждёшь своего шофёра? А чё за тачка-то у тебя?
— «Мерседес». Но я повторяю: он не мой, он принадлежит моему отцу. А вы, между прочим, заслонили мне свет. А я, если вы не заметили, читаю. Это довольно невежливо с вашей стороны. Так что я была бы вам очень признательна, если бы вы отошли.

У сестёр отвисли челюсти — в прямом смысле. А я подумала, что Алексей должен уже подъехать. Или, сдаётся мне, у меня могут быть неприятности.

Правда, я не боялась. Это была моя странная особенность: я никогда ничего не боялась. Ни в детстве, и в юности. Иногда это выходило мне боком, и сейчас, кажется, был именно такой случай.

Сёстры тем временем понемногу стали приходить в себя и одновременно из себя выходить.

— Ну всё, довыпендривалась!

И, наверное, в следующее мгновение мне было бы, как минимум, очень больно. Но.

Неожиданно всё остановилось. Точнее, остановилась рука одной из сестёр, занесённая для удара. И я увидела Её.

Она была вся какая-то жилистая, поджарая, словно борзая; короткий «ежик» светло-русых волос, невиданные жёлто-зелёные глаза. Веснушки, курносый нос, большой рот. Штаны «милитари», футболка и жилетка с миллионом карманов, грубые «берцы». Сильные руки, цепкие пальцы, сжавшие запястье нападавшей.

— Не советую.

Сёстры замерли. Я не знала свою спасительницу, но они, видимо, знали; впрочем, природная бесцеремонность слегка притупляла их инстинкт самосохранения.

— Не лезь не в своё дело!

Однако в результате неловкого нападения одна сестра обнаружила себя лежащей на земле, а вторая увидела окованный носок «камелота», застывшего в паре сантиметров от её носа.

— Я же сказала: не советую. А если хотите совета, то вот вам мой совет: валите отсюда, и быстро. Ещё раз узнаю, что вы на неё наехали — отмудохаю так, что родная мать не узнает. Я ясно выражаюсь?

Ворча под нос, они покивали и ушли, отряхиваясь на ходу.

А Она обернулась ко мне своими фантастическими глазами, белозубо улыбнулась, протянула руку и сказала:

— Привет. Я Ирка.

Так у меня появилась первая в жизни настоящая Лучшая Подруга.

Это было ни на что не похоже. Моя прежняя жизнь вдруг показалась мне скучным старым фильмом, который я смотрела, в котором я играла последние 16 лет. Настоящая жизнь начиналась сейчас, настоящая жизнь раскрывала передо мной бесконечные горизонты. У этой новой жизни были твои глаза и твоя улыбка, Ирка.

Я смотрела на тебя, затаив дыхание. Я никогда не думала, что бывают такие, как ты. Я не могла понять, за что мне такое, мне — золотой канарейке из дедовской клетки? За что ты, сама того не сознавая, подарила мне свободу?

Оказалось, у Ирки тоже не было друзей. Она вообще была довольно необщительным, замкнутым человеком. Девочки её раздражали своей манерностью и беспардонностью, мальчишки — ограниченностью, узостью кругозора. Она сама была диковинным андрогином, сочетавшим в себе, пожалуй, лучшие черты обоих полов. Но эта уникальность делала её бесконечно одинокой.

Она с раннего детства занималась карате и достигла немалых успехов. Она, как и я, ничего не боялась, но эта смелость была истинной и шла от уверенности в собственных силах, и от грустного знания о том, что ей не на кого больше рассчитывать, кроме себя самой.

И, наверное, её привлекла моя отчуждённость; хотя она никогда не говорила об этом. Она просто спросила меня тогда: «может, будем дружить?», и я с радостью согласилась. Дедушка был прав, думала я. Всему своё время.

Мы любили бродить по городу. Оказалось, Ирка была родом из Питера, но здесь, в Москве, жили её дедушка с бабушкой, и она переехала сюда с родителями и сестрой, потому что её отцу предложили хорошую должность в московском УВД. Она много рассказывала мне о своём родном городе и удивлялась Москве, её непохожести на северную столицу.

Эта осень была нашей осенью. Папа поначалу волновался из-за моих долгих прогулок, волновались и мама с бабушкой. И только дедушка был невозмутимо спокоен. Он говорил, что я уже достаточно взрослая, что рано или поздно это должно было случиться, что держать меня под родительским крылом и дальше просто бессмысленно. Но папа всё равно тайком посылал Алексея наблюдать за мной, в чём сам Алексей, с которым у нас всегда были доверительные отношения, мне и признался. Тогда мы договорились, что я буду сообщать ему свои координаты, чтобы он смог отчитываться перед папой, а он в свою очередь не будет вести за мной слежку.

И мы бродили до упаду, до боли в ногах, до стёртых пяток; мы гуляли под дождём, когда весь город замирал, словно спрятавшаяся в листве муха. Нам подмигивали светофоры, нам улыбались лужи и витрины, нас целовал грубоватый городской ветер. Ты делала стойку на руках на спинках скамеечек, а я в восторге хлопала в ладоши, как маленькая девочка. Мы таскали с собой гитару, хотя не умели играть, и, засев в безлюдном скверике, терзали струны, пытаясь изобразить не то латиноамериканские ритмы, не то Цоя. Мы фотографировали друг друга везде, где только можно, и иногда — где нельзя. Мы катались на колесе обозрения в открытой гондоле, зависая над Москвой, словно учились летать в воздушных потоках её дыхания. Мы были счастливы, как никто не был счастлив, ни до нас, ни после.

И была осень. А потом зима — и мы катались на коньках и на лыжах, лепили снеговиков, строили снежные крепости, а потом с хохотом и гиканьем ломали их. Бродили под зимним ночным небом, подсвеченным миллионами огней, ловили губами снежинки. Потом весна — и прогулки по тонкому льду, на грани; ты всегда была сорвиголовой. А я водила тебя любоваться цветением яблонь в Тушинский парк, на выставку бабочек на ВДНХ, и на бесконечные киносеансы.

А потом наступало лето, и ты уезжала в Питер, а я, не сумев уломать родителей, чтобы они отпустили меня с тобой, просто сбегала из дома, и мы ехали на забитой людьми, душной плацкарте от Ленинградского до Московского. И там уже был Питер, Петербург, и ты водила меня всюду: от туристических маршрутов до грязных подворотен; знакомила со своими друзьями-музыкантами, и мы пили дешёвый портвейн с фанатами «Пилота» на чьей-то на вписке.

Жизнь бурлила, жизнь мелькала перед нашими глазами яркими пятнами театрального шоу. Но ценней всего было то, что мы не были зрителями этого шоу, — мы были его участниками. Его сценаристами и режиссёрами. То были два самых сочных, самых безумных, самых бесшабашных года в моей жизни.

Но в одночасье всё изменилось.

Как-то Иркина сестра, Милька, взяла её на репетицию группы, в которой она играла. Ну, репетиции как таковой там не случилось, просто Мильке нужно было алиби на случай, если родители спросят, где она была.

А были они в Чертанове, в квартире парня по имени Дюша Перец.

Сама «группа» представляла собой квинтет, но из пятерых «участников» присутствовали трое: Милька, Дюша, и ещё один чудик, русский китаец, похожий на Цоя, парень по имени Мишка Ли. Кстати сказать, они и правда что-то играли: Ли, будучи самоучкой, играл на гитаре, притом довольно неплохо; Дюша терзал синтезатор, басист с ударником где-то пропадали, а Милька была «вокалисткой». Она убедила Ирку, что та сможет попеть на бэке, или даже поиграть на второй гитаре, и доверчивая Ирка согласилась.

Когда она узнала, как обстоят дела, узнала, что её сестра и остальные «музыканты» просто наркоманы, она, конечно, расстроилась. Но тот парень, Ли… Видимо, ему стало жаль Ирку. И он играл ей, и пел ей песни, и вскоре она позабыла о своей обиде, о Мильке, о наркотиках, обо всём на свете. Она была в восторге от Ли. Позже подтянулись ещё ребята, но она не обращала на них внимания. Она готова была слушать его бесконечно.

В общем, Ирка влюбилась, первый раз в жизни влюбилась. Она никогда не встречала никого, похожего на Ли; кроме прочего, он был почти на 10 лет её старше, но, несмотря на это, не пренебрегал ей, не смотрел на неё, как на малолетку.

Она стала часто бывать в Чертанове, — но ничего не сказала мне. Точнее, она сказала, что Милька предложила ей попеть в её группе. Я с Милькой почти не была знакома, и мне, конечно, было ужасно обидно, что у меня нет такой сестры, и что Ирка не попросила за меня, и что она так легко променяла наши прогулки на эти репетиции… Но я ничего ей не сказала. Наверное, напрасно.

Я грустила, гуляла в одиночестве, читала, как когда-то. И, наверное, Ирке всё-таки стало совестно; впрочем, потом-то я поняла, что дело было не в этом. Но, так или иначе, Ирка пригласила меня в Чертаново. А заодно рассказала о том, что ребята из группы любят «побалдеть», и чтобы я на это не обращала внимания. Я согласилась. Я согласилась бы, наверное, на что угодно, лишь бы она не оставляла меня снова одну.

Так я побывала у Дюши, попробовала «молочко-плюс» и, главное, познакомилась с Ли, — пусть даже это было довольно эфемерное знакомство, так как китаец почти всё время пребывал в наркотическом тумане. Но я заметила, что и он, и Дюша явно мной заинтересовались.

Надо сказать, у меня не было никакого опыта в этой области, — даже меньше, чем у Ирки. Поэтому я вела себя сдержано, — потому что не знала, что сказать и как себя вести. Однако такая «тактика» неожиданно вызывала куда больше интереса, чем Иркино обхаживание китайца, и я видела, что она злится, но поначалу не могла понять, почему. А когда поняла…

Помню, был синий июньский вечер. В квартире, кроме нас с Иркой, был Ли, Дюша, Милька и ещё двое ребят, братья-татары, басист и ударник самодеятельной группы. Кажется, один откликался на прозвище «Ёксель» (настоящего имени я не знала), а другого звали Марат (хотя это тоже могло быть прозвище).

Перец колдовал на кухне, Милька наигрывала что-то на гитаре, мурча себе под нос какой-то мотивчик, Ёксель и Марат резались в нарды, а Ли, Ирка и я сидели на балконе.

Надо сказать, что Дюшина квартира располагалась на первом этаже. Балкон был не застеклён; тут стояло старое кресло, в котором расположился расслабленный Ли, и пара стульев, на которых устроились мы с Иркой.

Ирка хандрила. Ли в последнее время совсем не обращал на неё внимания. Зато каждый раз принимался рассматривать меня, отчего я ужасно смущалась, а Ирка злилась ещё больше. Иногда мне казалось, что коварному китайцу доставляет удовольствие дразнить её, что он пытается стравить нас; хотя Ирка, надо отдать ей должное, понимала, что я не виновата. И терпела.

Время текло неторопливо и сонно, а мы молчали. Ли — потому что дремал, Ирка — потому что дулась на Ли, на меня, и вообще, а я — потому что в такой ситуации лучше промолчать. Ну, во всяком случае, мне так казалось.

Внезапно ритмичный нардовый перестук и гитарное мурлыканье прервал резкий, словно электрошок, звонок в дверь.

Все замерли. Дюша прислушался. Подходить к двери было опасно, потенциальный враг мог услышать шаги. Но у него была принята система звонков, по которым он распознавал, кто пришёл. И если звонок был неправильным, это могло означать проблемы разной степени тяжести: от непрошеных нарков, занесённых Дюшей в чёрный список тех, кому он больше не продаёт и случайных визитёров типа соседей, и до ментов и бойцов Наркоконтроля, естественно. Последние были наихудшим вариантом.

Звонок прозвенел ещё дважды. Дюша слушал. Длинный, затем два коротких — буква «Д», переданная морзянкой, от «Дюша». Использовать азбуку Морзе — этой придумкой Перец очень гордился. А букву «Д» передавали нарки из белого листа, но не из нашей группы, — у каждого из нас был свой звонок.

Итак, бояться было нечего; во всяком случае, выглядело всё именно так. Дюша расслабился. Он пошёл к двери и, не снимая цепочки, открыл её.

В тот же миг от страшного удара дверь слетела с петель и вместе с Дюшей отлетела к стене, разбив зеркало. Тут же квартира начала наполняться «спецназом».

В это время Ли очнулся. Не говоря ни слова, он схватил нас с Иркой под мышки и прыгнул с балкона. Первый этаж — это ерунда, но для расслабленного китайца это было, пожалуй, даже слишком аккуратное приземление, особенно учитывая его «груз». Приземлившись, он быстро отполз под балкон, утащив нас за собой, и затаился. Я открыла было рот, но он приложил палец к моим губам. Краем глаза я заметила, как закусила губу Ирка — даже в такой ситуации!

Сверху слышались крики, звон стекла, звуки ударов. Потом всё стихло. До нас доносились только приглушённые стоны и обрывки фраз. Потом кто-то вышел на балкон. Мы замерли. Человек наверху хмыкнул. Потом, кажется, подошёл второй.

— Никого, товарищ майор?
— Никого… — голос показался мне знакомым. — Но, кажется, гнездо ещё тёплое. Значит, птички недалеко улетели.

И вдруг он спрыгнул!

Я видела две ноги в чёрных штанах и тяжёлых ботинках. Человек, видимо, оглядывался по сторонам.

— Видно что-нибудь? — спросил тот, второй голос.
— Нет…

Внезапно он опустился на корточки и заглянул под балкон. Я видела только его фигуру — плечистую, но не накачанную, как у обычных «спецназовцев». В тусклом свете луны его волосы серебрились сединой. Он смотрел прямо на нас. Ирка и китаец замерли, я затаила дыхание. Я понимала, что мы раскрыты, но он почему-то не спешил нас хватать. Он зажёг фонарик — в глаза мне ударил яркий свет.

— Нет, — повторил мужчина. — Как я и думал, ничего.

Он встал; луч фонаря заскользил по двору.

— Товарищ майор?
— Что?.. А, нет, отбой. Оформляйте тех, что в квартире. С девчонкой поаккуратнее — она полковника Петрова дочь. Остальных можно и помять. Хотя они и так уже…
— Может кинологов вызвать? Поискать их.
— Не нужно, Слава. Понимаешь, они наркоманы. Они не могут вечно быть в бегах. А это значит, что рано или поздно они найдут другую квартиру. Что, в свою очередь, говорит о том, что её найдём и мы. Если верить крысёнышу, девчонок должно быть ещё двое. Кроме того, у Петрова было две племянницы. Если взяли старшую, младшая рано или поздно попадётся. И та, вторая. А, пацан говорил, был ещё китаец.
— Китаец?
— Ага. Экзотические гадёныши. Но главное — тот, дверью прибитый. Егоров его фамилия. Барыга он и варщик.
— Редкое сочетание.
— И не говори. Ладно, — Седой вздохнул и одним махом взлетел на балкон, — сворачиваемся. Каков улов, кстати?
— Знатный, товарищ майор, — с гордостью ответил Слава. — Героин, кокаин, метамфетамин, два кило травы и ещё разная химия, видимо, для «коктейлей».
— Нормально, — одобрил Седой. — Егорову хватит надолго, да и остальным останется.
— И девчонке?
— Девчонке, думаю, сделаем условный. Женька ублюдок, конечно, но Серёжа Петров — хороший человек и достойный офицер, и за брата не в ответе. А Мильку я давно знаю, девочка она хорошая. Если бы не Женька, ничего бы не было. А теперь, видишь? Марью жалко, она и не знает, что её дочери — наркоманки.

Я посмотрела на Ирку. Она сидела неподвижно, но я понимала, что ей сейчас куда хуже, чем мне. С другой стороны, она ведь не Милька, она ничего кроме «молочка-плюс» не пробовала. Как и я, кстати. Так что Седой поспешил… А может, он нарочно? Почему он не сдал нас? Может, решил таким образом поучить уму-разуму? А Ли? Его почему не тронул? Странно всё это.

— Герман Сергеевич! — донёсся голос откуда-то из глубины квартиры. — Егорова, кажется, в лазарет надо! Он, когда падал, башку проломил.

Я дёрнулась — Ли сделал на меня страшные глаза. «Герман Сергеевич»?! Так это Герман!! Мой Герман! Так вот кто нашу квартиру накрыл!

— Так везите скорее! — крикнул Герман. — Не хватало, чтобы эта сволочь сдохла раньше срока.
— Так точно!

В квартире завозились, загрохотали шаги. Зашипела рация.

Герман был на балконе — я слышала его дыхание. Чиркнула зажигалка, зашипела сигарета, — в небо потянулся дымок. Он стоял там и курил. Интересно, о чём он думал? Что я — наркоманка? Расскажет ли он дедушке? Впрочем, если бы он хотел меня сдать, он бы не стал делать вид, что нас здесь нет.

Наконец он затушил сигарету. Окурок прилетел вниз и упал в пыль.

— Всё у вас?
— Так точно, товарищ майор.
— Тогда поехали. Первая группа, доложите обстановку.
— Подъезжаем, — прошипела рация, — Парню оказана помощь, состояние стабильное, но в себя не приходит.
— Принято. Так, вторая группа, на выход.

Он вздохнул, и его шаги вскоре растворились в недрах квартиры. Потом где-то заворчал двигатель, и машина отъехала.

Ирка было дёрнулась, но Ли удержал её.

— Жди, — прошептал он. — Нужно убедиться, что они уехали. Ещё минут пять сидим тихо и не высовываемся.

Она не стала спорить. Видимо, она была слишком подавлена.

«Марью жалко, она и не знает, что её дочери — наркоманки».

Темно. Темно и… Нет, не страшно, — я ведь не умею бояться. Но грустно. Меньше всего мне хотелось, Герман, чтобы мы встретились при таких обстоятельствах…

— Кажется, уехали, — Ли осторожно выполз из-под балкона и огляделся. — Всё чисто. Вылезайте.

Мы с Иркой выбрались. Ли медленно побрёл туда, где свет от одинокого фонаря чертил на земле круг, в который не могла войти нечисть, прятавшаяся во тьме. Зайдя туда, он поманил нас к себе. Мы послушно вышли на свет. Китаец смотрел — на меня. Серьёзно.

— Почему он не повязал нас?

Он спрашивал меня, он явно определил связь между произошедшим и моей реакцией на имя «Герман Сергеевич».

— Знаешь его, да?
— Да.
— Так и думал…
— Это плохо?
— Плохо? Если б я знал. Ну, сейчас-то это очень даже неплохо. Приятно быть здесь и дышать свободным воздухом, вместо того, чтобы отсиживаться в кутузке или даже больничке. Вопрос в том, почему он так поступил. Может, он что-то замыслил? Может, он думает, что ты нас ему сама сдашь? Хату-то уже кто-то сдал, видать, из Дюшиных «поклонников».
— Я не знаю, что он замыслил, — честно ответила я. — А про «сдашь» — глупость. Сам подумай, какой мне-то с этого прок? Тут другое, нам с Иркой надо каким-то образом домой вернуться…

Ирка покачала головой.

— Я не могу домой… — прошептала она. — Отец меня убьёт, когда узнает. А он узнает, — потому что Мильку взяли.
— Её отпустят… А может, они нас на живца хотят поймать? — задумчиво произнёс Ли. — А что, логично. Они её отпускают, она идёт к нам…
— Она идёт домой, а там, получив люлей от отца, садится под домашний арест, это как минимум, — перебила китайца Ирка. — И то, это в том случае, если отец не сдаст её в больничку сразу же, лечиться. Так что вряд ли. Только если этот майор с ним договорится. Тогда она и правда может искать нас, найти и вывести их на нас, сама того не зная.
— Ну, вам-то что, — горестно произнёс Ли. — Ну всыплют вам родители по первое число, ну домашний арест там, денег карманных лишат, ещё что. А меня сразу в каталажку или в больничку, и я даже не знаю, что хуже.
— Мы что-нибудь придумаем.

Они воззрились на меня с изумлением.

— Оптимистка, — пробурчал Ли. — Мне бы так. И что же ты придумаешь, детёныш?

Детёныш. Так меня Герман называл, а я возмущалась. Эх, Герман…

— Думаю, нам всё-таки надо сдаться.
— Да ты крышей поехала, что ли??
— Не ори ты. Я говорю — нам с Иркой. Нам и правда ничего не будет, ничего ужасного.
— Это ты отца моего не знаешь…
— Но Ир, ты же не наркоманка. Ты ничего не принимала, только «молочко» пила. Думаю, отец поймёт. Тем более, на контрасте с Милькой. У меня та же ситуация. Отец с мамой, конечно, пошумят, но дедушка, я уверена, в обиду меня не даст.
— Допустим. А потом что? А как же Ли?
— Точно, — сказал китаец, — а как же Ли? Ему в тюрягу не хочется.
— Спокойно. Я поговорю с дедушкой и с Германом. Они наверняка смогут найти выход из положения. Уверена, если бы Герман хотел тебя упрятать за решётку, ты бы уже сейчас там был. Он очень мудрый человек. И понимающий. Но на твоём месте я бы готовилась к больничке.
— Офиге-еть перспективка…
— Тюрьма лучше?
— Не-не, базара нет, но… Эх, что ж так-то…
— А нефиг было гадостью всякой себя травить. Сейчас бы и разговора не было, — сердито ответила я. Мне было обидно за Ли, обидно, что он — такой. Он мог бы стать отличным музыкантом, настоящим, играть в группе, записывать альбомы, давать концерты в клубах. А что вместо этого? А вместо этого чёртов героин.

Ли ничего не ответил. Не огрызнулся, не фыркнул возмущённо. Может, и правда понимал, что я права. Ирка тоже молчала, но я видела, что она недовольна. Видимо, я сделала то, что хотелось сделать ей: придумала выход из положения.

— Знаешь, Ада… — Ли почесал в затылке. — Спасибо. Если ты и правда сможешь это уладить, я буду тебе благодарен. Я не знаю, что со мной будет дальше… Если Дюшу закроют, мне придётся искать другого дилера, а у него, вестимо, цены будут выше, ибо Дюшка-то мне другом был с детства, а там… В общем, посмотрим, что у нас получится в итоге. Ну что, значит вы сейчас по домам?
— Да. Ирка, я с тобой пойду, — я смотрела на тебя, смотрела и ждала. Что ты скажешь? — Я подтвержу, что ты ничего не принимала, что ты не наркоманка. Может, отец к тебе мягче отнесётся…
— Не стоит.

Резко брошено, словно плевок в душу. Я тебе больше не нужна, ты меня больше не любишь. Да, Ирка?

— Сама справлюсь. Тебе со своими ещё разбираться. И с этим… Майором. И давай там, не затягивай. Мишке надо как-то перекантоваться, ибо потом начнутся ломки, и будет только хуже.
— Ага! Я поняла! Я сразу же… Ли, а ты куда теперь?
— К себе, — он пожал плечами. — Куда ж ещё? У меня там схрон есть, можно продержаться какое-то время, даже если абстинент застигнет… Так что давайте, покеда.
— Пока.
— Пока…

Мы разошлись в разные стороны из того круга, и с тех пор, кажется, мы продолжаем идти в разные стороны, — даже если со стороны кажется, что мы идём вместе.

Дома… Никто не удивился даже, что я пришла. Словно ждали. И первые слова — не обвинения, не ругань, ничего такого. Просто мама сказала:

— Ада, дедушка попал в больницу. У него случился инфаркт, когда он узнал… О тебе.

Внутри меня всё сжалось.

— Знаешь, дочка, я понимаю, молодёжь… Жизнь бьёт ключом, всё хочется попробовать… — папа был бледен. — Но ты, знаешь, ты просто помни о том, что каждое твоё действие имеет свои последствия. Иногда — вот такие. От твоих «экспериментов» страдаешь не сколько ты, сколько твои родные и близкие. Я не знаю, что ты там принимала, но я очень надеюсь, что ничего серьёзного.
— Нет, папа… — пролепетала я, — ничего серьёзного…
— Хорошо. Кстати, Герман хотел с тобой поговорить. Он-то, собственно говоря, всё нам и сообщил. Даже выкроил время, чтобы приехать… А дедушка… Герман очень расстроился. Он не ожидал, что всё так обернётся. Словом, он тебя ждёт.
— Где?..
— В дедушкином кабинете. Ада, ты сказала правду, так ведь? Дедушка с бабушкой… Они могут и не пережить, если ты солгала.
— Нет! Я сказала правду! — крикнула я. Папа улыбнулся — слабо, едва заметно, но улыбнулся.
— Хорошо, дочка. Я тебе верю. А теперь иди, не заставляй его ждать. Ступай.
— Да…

И вот я иду по коридору; стены тут сплошь заставлены книжными шкафами, между которыми то и дело попадаются двери. А там, в конце коридора — дверь из тёмного дерева, за которой находится дедушкин кабинет. Необычная планировка — результат давней дружбы дедушки с одним архитектором, который и спроектировал ещё в пятидесятых годах прошлого века этот интерьер.

Вот она — дверь, массивная дубовая дверь. Я тянусь к колокольчику, висящему возле двери и дёргаю за верёвку.

«Дзенн!» — говорит колокольчик.

— Входите!

Я толкаю дверь от себя, чувствуя её тяжесть. Внутри — полумрак, горит только лампа под зелёным абажуром на огромном дедушкином столе, обитым таким же зелёным сукном.

Герман сидит в кресле за столом. Он серьёзен, но уголки его губ едва заметно улыбаются.

— Здравствуй, малыш, — говорит он.


(Читать дальше: Точка 33. http://www.proza.ru/2013/08/25/176)