Ольга. Часть 16

Часть 16




После тридцати шести часов счастья и удивительных открытий я вернулся в отряд так, словно целый месяц отдыхал на самых лучших и шикарных курортах. Ушла, словно её никогда и не было, мучительная усталость, стало вдруг невыносимо легко и приятно не только душе, но и телу. Всё разом встало на свои места. Я не знал, хорошо это или плохо, но всё внутри вдруг начало обретать логически понятный смысл. Снова окунувшись с головой в тяжёлую работу, я уже знал и  чувствовал, что в эти тридцать шесть часов начался новый отсчёт нашей запутанной жизни.
Я вернулся осенью в пустую и холодную квартиру и сразу получил расчёт за лето каторжного труда. Нет, никогда ещё я не держал в своих руках такого количества денег и всё ещё не верил, что эта пачка толстых и заклеенных банковскими бумажками, разноцветных стопок, теперь моя. Что я честно заработал её потом и кровавыми мозолями и теперь могу потратить всё это так, как захочу и как давно уже решил и задумал. До приезда сестрёнки с бескрайних колхозных полей оставалось всего пару дней, и я, уже не представляя, как можно жить, ничего не делая, перевернул пока вверх дном всё своё жилище, сделал генеральную уборку и переставил мебель так, чтобы нам было удобнее жить здесь вдвоём.
Она пришла неожиданно утром, когда я, как убитый, валялся в кровати, отсыпаясь за все сто дней каторги. Только-только приехав, быстренько смыв колхозную грязь и переодевшись, Олька тут же побежала в мою квартиру, даже не надеясь застать меня, просто, чтобы немного убраться и приготовить поесть своему любимому братику, который написал ей в письме на бабкин адрес, что вернётся из отряда в эти самые дни. Я проснулся от долгого и горячего прикосновения её губ и, не открывая глаз, захватил всю сестрёнку в долгий плен своих стальных объятий.
-- Гошка... Солнышко моё... Как же я соскучилась по тебе...
Трудно было понять, что сильнее прозвучало в её голосе - радость неожиданной встречи или стон долгожданного облегчения после недель и месяцев мучительной тоски.
Всем своим истосковавшимся нутром, всей душой, всем телом мы неистово дарили друг другу радость и упоение нашей близостью и взаимностью, с невыносимо приятным сумасшествием ощущая, что каждый нас просто упивается счастьем от того, что щедро дарит бесстыдное и жуткое наслаждение самому близкому и самому дорогому на свете человеку. Мы ни о чём ещё не говорили, но уже ясно ощущали, что сейчас, в это утро мы лежим в постели и ласкаем друг друга уже не как жених  и невеста, не как муж и жена и не как любовник с любовницей. Мы встретились, мы ласкаем друг друга, мы дарим друг другу счастье и радость нашей близости, именно как брат и сестра. Пусть это тысячу раз грешно, пусть так не делают ни один брат и сестра на свете, но нам нравится именно ТАК любить друг друга, и мы будем делать это, как сами того хотим и желаем, уже не задумываясь о правилах и приличиях.

Ранним воскресным утром мы полетели на городскую барахолку. Сестрёнка, узнав о моём желании, всё уже увидела, всё поняла и всё приняла.  Тёмно-синие "монтаны" сели на её стройную фигуру, как влитые, лишь чуть подшить по длине, но это мелочь. К ним теплая и легкая красивая финская курточка, сапожки, туфельки, водолазочка. Исключительно для института - случайно подвернувшийся, новенький и дорогущий  кожаный "дипломат"... Олька с горящими глазами крутились во всём этом дома перед зеркалом, и моя душа взлетала под самые небеса от сладкого и щемящего счастья видеть сестренку такой радостной, такой модной, такой красивой и слышать то, что сладкими мечтами звенело в моих ушах всё трудное стройотрядовское лето.
-- Гошка! Какой ты у меня сумасшедший братик... Учти, баловать сестрёнок - это очень вредно... Ты знаешь, что они после этого делают со своими братиками???
Моё тело полностью растворилось в её ласках, и где-то в сладкой и невесомой неге пьянящим вином без конца звучали искренние негромкие слова "братик мой, моя кровиночка, моё солнышко". И я уже готов был перелопатить еще тысячи кубометров нещадно утрамбованного щебня, разгрузить сотню вагонов шпал, забить тысячи и миллионы упрямых стальных костылей... Нет, все мои труды были не зря, и наша жизнь после этого сумасшедшего лета начала приобретать новый и уже немного понятный смысл.
Перешагнуть через все родительские и свои собственные табу, чтобы расписаться и, несмотря ни на что, родить ребенка, мы уже не могли. Девять месяцев невыносимого ожидания сожрут нас  мучительной неизвестностью и, даже если ничего страшного с нашим ребенком не случиться, мы сами, и я, и Оля, сойдем за это время с ума и наживем на свои головы другие ужасные болезни. Жениться и взять ребенка из детдома? Нет, в наши восемнадцать такое было не для нас. Тайком, по сговору, родить ребенка от другого мужчины и потом воспитывать его, как родного? Но Олька сама на моих собственных глазах выросла в такой же ситуации. Я всю свою жизнь не завидовал дяде Коле и теперь сам откровенно боялся оказаться на его месте. Нам оставалось лишь одно - жить как брату и сестре, заботясь друг о друге и деля по-братски откровенно всё - и дом, и быт, и радости, и заботы, и постель с её обычными и необычными наслаждениями. Жить и ждать, когда у каждого появится своя семья и свои дети. Ну а дальше? В восемнадцать лет задумываться об этом "дальше" совсем еще не хотелось, хотелось пока просто жить, как есть, и просто наслаждаться этой жизнью и нашей странной родственной любовью друг к другу.

Во второй отряд я уже ехал бригадиром. Артур сам предложил мне взять бригаду, и я с радостью согласился. Ведь у бригадира гораздо выше зарплата, да и есть возможность самому организовать работу десяти человек так, чтобы всем, всему отряду лучше поработать, и больше заработать за нелегкий труд. Первая возможность заскочить на полдня в деревню к сестренке появилась лишь в самом конце июля, проездом на путейской машине. И отец, и мать были дома, но Оля уже почти ничего не стеснялась - в её доме все знали, что к Оле приехал брат, которого она просто любит, как своего брата, и на всё остальное ей теперь совершенно наплевать. После первых радостных объятий и первого скромного поцелуя сестрёнка вдруг с совершенно искренней грустью поведала, что, если бы я приехал вчера, то смог бы застать здесь Лизочку, которая целую неделю гостила у Оли, приехав к родителям в воинскую на каникулы. Лишь вчера к вечеру отец почти насильно увез её домой на машине, потому что уже сегодня они уезжают в Крым отдыхать. Вот это да! Я знал, что Оля с Лизочкой переписываются, как старые школьные подружки, что Лизочке нравится учиться в столице, только она всё никак не найдет себя в этом огромном городе и большом коллективе. Но что после Москвы она с радостью и надолго вернется вдруг сюда, в нашу глухую деревню?
Дядя Коля протянул мне свою волосатую клешню, я в ответ пожал её по-железнодорожному, на что он даже довольно улыбнулся.
-- Ну... Здоров стал, бычара!
Мать с дочерью тут же засуетились, усадили гостя за стол, накормили, напоили чаем. После скорого чаепития Оля уже совершенно бесцеремонно уволокла меня в свою комнату и, задернув плюшевые занавески, тут же повалила на кровать.
-- Олька, что же ты творишь!!!
-- Тихо... Молчи и не дергайся...
Через полчаса моя "путеремонтная" уже призывно забибикала под окнами, и я, не успев даже заскочить в родной дом, запрыгнул в будку, помахав рукой сияющей сестрёнке и понимающе удалившимся в сад тёте Кате и дяде Коле.
Уже к самому дню рождения мне, всё-таки, удалось достать Оле в подарок мою давнюю страсть и заветную мечту - сережки в виде тоненьких золотых колечек. В её маленьких волшебных ушках в обрамлении темных и длинных волос эти серьги на совершенно голой сестрёнке выглядели просто потрясающе. Но  тут же до дрожи охватило вдруг жуткой волной возбуждения, когда я представил, как ужасно приятно и извращенно эти колечки смотрелись бы вставленными не в проколотые ушки, а в её упрямо торчащие сосочки. Я тут же прогнал эту назойливую мысль. Ведь сестренке предстоит ещё рожать детишек и, к сожалению, не от меня. И не только рожать, но и выкармливать из этих прекрасных грудок, которые прикасаются к моей коже и этими прикосновениями каждый раз до жути сводят меня с ума.

Учебная чехарда особо не напрягала. Лабораторные, курсовые - всё давалось легко и сходу. Оля, как и все её "математички", носилась с полным "дипломатом" тяжеленных пачек перфокарт и рулонами черно-серых распечаток. Я помогал ей осваивать "фортран" и сочинять какие-то невообразимые алгоритмы, а она постоянно бегала в вычислительный центр с целыми кипами бумаги и заодно гоняла через ЭВМ мои простенькие лабораторки. Последний день и последнюю ночь до экзамена, как всегда, врозь. Сразу после экзамена торжественная встреча и бурное празднование вдвоём очередной нашей "пятёрки", поскольку и у неё, и у меня все оценки были одинаковыми и только общими. Мы вместе получали "отлично" и по моей электронике, и по её "терверу" или ещё какой-нибудь математической ерунде, в которой я не соображал совершенно ничего.
Как комиссар "Арктура", я был освобождён от производственной практики после третьего курса, а сестрёнка осталась на  практику в родном институтском ВЦ отлаживать какую-то суперпрограмму, в которую она по собственному желанию ввязалась по заданию кафедры теоретической механики.
В сентябре она укатила в очередной колхоз, а мы с бригадирами торопились закончить отрядовский сезон, чтобы успеть уехать и получить расчёт к началу занятий. Теперь, уже в третий раз, приводить в порядок дом, покупать конфеты с шампанским и готовиться к долгожданной встрече с сестрёнкой стало моей приятной обязанностью и традицией. Я ждал её со дня на день, с часа на час, с минуту на минуту. Но когда в двери знакомо щелкнул замок, и Оля тихо перешагнула порог квартиры, я сразу понял, что ЭТО всё-таки случилось.

Не раздеваясь и не включая в прихожей свет, она вцепилась в мои плечи и уткнулась холодным лбом в горячую грудь.
-- Братик... Милый мой... Прости меня...

==========================================
Часть 17:  http://www.proza.ru/2013/08/28/1515