Матрёнина радость. Часть 2

Как ни странно, но узнав свой диагноз Вениамин Александрович не запсиховал, не впал в ступор, не заскулил от страха и бессилия, и не бросился «отрывать» не «оторванное». Именно теперь, для него вдруг, всё встало на свои места. Картинка сделалась чёткой, понятной, словно очкарику, который, потеряв очки, всё же нашел их и снова водрузил себе на нос.
Домой не хотелось. Совершенно. И Вениамин просто шел вперёд, не зная – куда, не предполагая - зачем, и для чего. Он гулял. Наслаждаясь тем, что именно в этот момент, ему можно идти куда хочешь, глядеть куда заблагорассудится, чувствовать, дышать, нюхать и, страшно сказать – плюнуть, если конечно, по близости нет ни кого. Или убыстрится. Либо остановиться вообще. А при желании и подпрыгнуть, предварительно оглянувшись, дабы общество не приняло его эскападу, как «нечто», угрожающее тому самому обществу, своим «неадекватом». Как же всё-таки здорово делать то, что хочешь, а главное – можешь. И вообще – делать всё, что взбредёт в данный момент в твою, пусть и больную(по мнению медицины), голову. Конечно же, в рамках, дозволенных человеку. Как говориться - в человеческом континууме в целом.
И почему так в жизни бывает? Лишь находясь в известной степени - у «самого края», человек начинает вдруг осознавать, насколько упоительно-прекрасна эта самая жизнь. Которая, в обычных условиях воспринимается, как нечто само собой разумеющееся. Повседневное. Рутинное. Ан, нет! Оказывается она, эта самая ЖИЗНЬ(!) и есть - то главное, неисчерпаемое душой и сердцем понятие, которое человек всё своё сознательное существование на этой грешной земле, пытается постигнуть, осмыслить и утрамбовать у себя внутри. Да не всем это дано. Не каждый осмыслит щедро даруемое ему по рождению. И уж тем более - не каждый поймёт своё место в том коротком, но столь ёмком, безмерном понятии, как - ЖИЗНЬ.
И тут, вдруг, Вениамин Александрович почувствовал страшный голод. Такой голод, что желудок сначала заурчал от негодования, а потом вообще стал рычать, «аки» лев. А это было уже антиобщественным явлением. И волей-неволей, пришлось сворачивать свои «изыскания» в области моральных и физических свобод, и срочно ретироваться в сторону дома. Сами понимаете – с урчащим желудком спорить в общественном месте, по меньшей мере - неблагоразумно. Очень кстати - «Мир продуктов» попался на пути. 

В доме была идеальная чистота. Иринины цветы политы, а крупные листья различных диковинных кустов, которые так любила и лелеяла его жена - аккуратно помыты.        Это всё Вера. Вера Николаевна. Давняя подруга жены. Она и её муж Алексей, заядлый рыбак, охотник и вдобавок ко всему, страшный шутник и балагур, душа любой компании, не бросили своего соседа и друга на произвол судьбы. Регулярно навещали в больнице и всячески поддерживали, стараясь в меру своих сил и возможностей, подбодрить. И когда они приходили к Вениамину в палату, все больные, причём не только из их отделения, но и с других этажей, собирались, что бы послушать очередную порцию анекдотов или какую-нибудь смешную байку Алексея, покатываясь со смеху, настолько мастерски он мог это делать. Вам бы, Алексей Николаевич, на сцену. Уверен - Вы бы имели колоссальный успех у публики, говорил, всегда присутствующий при этих посещениях, Пётр Иванович, вытирая слёзы, выступившие от хохота.   

Выгрузив из пакета всё принесённое им из магазина в холодильник, предварительно включив его, Вениамин сел на диван, не зная с чего начать снова осваиваться дома, после столь долгого отсутствия. То ли с готовки обеда, то ли с ванны, что бы смыть с себя явно проступающий через кожу, запах лечебного учреждения. Но ему вдруг не захотелось делать ни того и не другого. Даже желудок перестал бунтовать, почувствовав настроение хозяина. А настроение это, при виде пустоты вокруг себя, стремительно рухнуло ниже плинтуса. И не было в данный момент на земле таких сил, которые могли бы поднять его до приемлемого уровня. Уровня жизни. Квартира сейчас, как и сразу после похорон Иры, сделалась опять вдруг какой-то чужой, казённой. Она словно не принимала своего хозяина, всячески игнорируя, отвергая его своим холодом и безразличием. Пришедшая мысль, словно молния, пронзила Вениамина: без Ирины это уже не его дом и что - этот дом, больше никогда не сможет стать ЕГО домом. Неужели не видно, как «он» отвернулся от своего хозяина? Разве не заметно, как возненавидел Вениамина, без присутствия здесь его второй половины? И как я этого раньше, ещё до больницы, не замечал? Да. Жизни здесь, скорей всего не будет. Не смогут они «договориться». Видишь, как «он» фыркает, глядя на одинокого хозяина? Видишь, как воротит своё лицо, не узнавая, и не признавая своего постояльца? Да и чёрт с тобой, со злостью подумал Вениамин. Вот возьму и уеду куда-нибудь подальше от тебя! Пустуй здесь, сохни в одиночестве!
А что - это идея! Уцепился за неё словно за спасательный круг, Вениамин Александрович. Благо у Иры, ещё от её деда остался дом, где-то в глуши. И то верно. А вдруг с головой станет плохо настолько, что не смогу больше сам себя обиходить?! Кому я буду нужен? Кому будет охота возиться с умирающим? Никому. Конечно, знакомые и друзья, кои остались, будут делать всё зависящие от них, что бы хоть как-то помочь. Возьми к примеру тех же Веру с Лёшей. Но сколько «это», может продлиться? И в какой форме? – Вот в чём загвоздка. Хорошо если сразу. А если нет? Не мог он, Вениамин, доставлять людям лишних хлопот своей немощью. А уж жалости к себе, на дух не переносил - не так воспитан. Так что мысль о деревне начала приобретать в его сознании вполне реальные очертания. Только для этого нужно было снова открывать их с Ирой архив. А это было ох, как не легко. Особенно сейчас, в эту минуту. Но откладывать на потом, он не умел, и потому встав, направился к чулану. Где-то там, глубоко, в его недрах, лежало то, сокровенное, из той, ушедшей навсегда жизни, к чему он не хотел прикасаться больше ни когда.  Слишком болезненным было это. Бывали моменты, когда он хотел выйти ночью во двор и сжечь все их фотографии, письма и прочую макулатуру, в одном из мусорных контейнеров. Но, что-то останавливало его, лишало сил и уверенности в необходимости такого шага. Каждый раз, когда по тем или иным причинам Вениамину всё же приходилось брать в руки фото жены, его так сильно ударяло током, что фотография сама собой падала на пол, выскользнув из пальцев. И потом ещё долго у него не было сил, что бы нагнуться и поднять фотографию, с которой на него глядела Ира и нестерпимым огнём прожигала насквозь своим весёлым, смеющимся взглядом.         
Вениамин Александрович довольно быстро нашел записную книжку жены, среди вороха различных бумаг и писем. На сей раз, не желая пробовать на прочность свои нервы, он не стал разглядывать фотографии. А выложив на стол искомое, быстро покидал остальное назад, в футляр аккордеона, в котором, за отсутствием музыкального инструмента и был оборудован домашний архив. И тотчас отнёс его назад. В чулан. На самую верхнюю полку. Подальше от глаз.