СБ. 2. 8. Под Горою вишня...

2.8. Под Горою вишня...


Смешанным народным хором при Дворце культуры имени профессора Силантьева год назад взялся руководить знаменитый Гремибасов из оперного, народный артист под шестьдесят. До юбилея ему оставалось года полтора, всего ничего. С годами ему, как всякому творческому человеку, захотелось еще и поруководить. С годами надо чаще разводить руками, распрямляя грудь и стряхивая сутулость.

Народный хор уже существовал двадцать лет и ему требовался лишь руководитель. Прежнему хормейстеру Серикову уже не хватало сил на руководство. Двадцать лет назад, незадолго до пенсии, он покинул оперный театр с идеей создать в Нежинске достойный его народный хор. Корреспонденту «Правды» он тогда сказал: «Иду в народ. Там одни таланты».

Двадцать лет, увы, прошло, и здоровья ни они, ни народные таланты не добавили. Если бы руководить без репетиций — еще куда ни шло, но в семьдесят семь лет заниматься сразу двумя делами было утомительно. Да и слышать плохо стал Сериков, развилась тугоухость.

Собственно, кроме Гремибасова, других претендентов на хор и не было. Хлопотливое это дело. Тут и способности нужны, и связи, и непробиваемая ничем человеческая порода. У Гремибасова все это было. И голос бас, и с годами доведенное до виртуозности умение со всеми находить общий язык, и способность, выпив литр водки, реветь на банкетах, как иерихонская труба. (Впрочем, почему иерихонская? Иерихон где? В Нежинске, если кому-то хотели сказать, что он ревет, как иерихонская труба, говорили: что ты ревешь, как Гремибасов?) К тому же, у него была специальность хормейстера. Что еще надо? Короче, хористы и хористки стали у него за год как шелковые, а хор просто замечательным. Разумеется, среди них были хористы и хористки со средненькими данными, так, для фона, но были просто Кармен или Фигаро.

Гремибасову очень нравилась Настя Анненкова. Голос, в котором от природы была страсть. Даже не цыганская. Больше испанская. Редкий голос. И что удивительно, сама Настя казалась другой. Не Кармен, нет. Более недоступной, величественной, отстраненной от собственной страсти. Это рождало удивительную иллюзию ее многослойности, что ли. А может, оно было так и в самом деле? Нравилась Гремибасову Настя. Глядеть на нее — глаз радуется, а слушать — душа млеет. Еще бы самому лет эдак пятнадцать-двадцать скинуть, вообще можно было все позабыть! Такую Гранаду с Валенсией устроить!

Гремибасова знали далеко за пределами города. А на птицефабрике имени Мартина Лютера Кинга гордились им, как собственными успехами. Дело в том, что Гремибасов родом был из поселка Лазурный на берегу Нежи, что в пятнадцати километрах от города. В поселке и располагалась птицефабрика. Собственно, фабрика и была поселкообразующей структурой. Босоногим мальчишкой Гремибасов ушел из Лазурного в музыкальное училище, а вернулся во фраке сразу на «Доску почета» птицефабрики, где оказался «почетным» членом орденоносного коллектива. Два-три раза в год Гремибасов наведывался в поселок один или с коллегами и устраивал жителям настоящее шоу. Этой весной познакомил земляков и с народным хором.

Директором птицефабрики пятый год был Иван Гора, сын гремибасовского друга детства Федьки Горы, «Бугая», как его называли всю жизнь. Иван Гора был еще крупнее бати и в делах хват, каких мало. Фабрика при нем процветала, каждый год завоевывала первые места в соцсоревновании и каждый год награждалась всякими наградами из арсенала наград.

Гремибасов коротко сошелся с ним. Они любили крепко выпить, закусить, чем бог послал в тот день с птицефабрики, и до глубокой ночи распевать народные песни. У них это выходило просто здорово. Слушать собиралась вся округа. У Горы голос был еще гуще, чем у Гремибасова. Может, только не так хорошо поставлен.

Иван был холост и Гремибасов отечески хотел ему посодействовать в обретении семейного счастья.

— Ваня, — как-то сказал он, — а не жениться ли тебе? Девка есть — сам бы женился.

— Женись, — одобрил Гора.

— Тебе, тебе справиться с ней. Я не осилю.

— Брось? — не поверил Гора, сдирая крепкими белыми зубами упругое мясо с куриной ноги. — Не доварили.

— Не осилю, не осилю. Года не те.

— Какие наши годы, — Гора вытер руки о полотенчик. — Споем?

— Да постой. Ты ее видел. Помнишь хор? Девушек?

— Хорошие девушки, — согласился Иван. — Так как?

— Ну что заладил? Успеется. Ее сразу видно было, ладная, голос, огонь!

— Это что «рябину кудрявую» с «тонкой рябиной» пела?

— Вот-вот, она! — обрадовался Гремибасов.

— Хорошая девка! — припомнил Гора и грянул «Степь да степь кругом», так грянул, что и впрямь показалось, что не поселок это Лазурный на берегу Нежи в июне, а глухая-преглухая степь в январе.

— Вези сюда девку, — кончив петь, сказал Гора. — На катере прокачу! В следующее воскресенье, как? Весь хор вези. Встретим. Только предупреди. Закажу пароход.

— Попробую. В среду позвоню. Автобус за тобой.


Через неделю Гремибасов повез в Лазурный свой хор. Ночью прошел дождь, и всю дорогу от города до поселка радостно блестело солнце в лужицах и на листве.

Перед концертом Гремибасов представил Настю и Гору друг другу.

— Как дела? — спросил Гора.

— Хорошо. Прекрасно. Но я не жалуюсь! — ответила Настя.

Гора крякнул, а Гремибасов топнул ногой. Знакомство состоялось.

А концерт состоялся в обед. Он был, как положено, в двух отделениях и имел шумный успех. После концерта всем участникам хора преподнесли объемистые свертки с продукцией птицефабрики и тут же спрятали их до отъезда хора в холодильники. А хор посадили на двухпалубный пароход и повезли по Неже. По замыслу устроителей, прогулка была совмещена с трапезой, и так уж получилось, само собой, что Настя оказалась за столиком рядом с Гремибасовым и Горой. Столик был на троих. То есть буквально треугольный, в углу носового ресторана. Настя поймала себя на том, что думает о Суэтине.

— О, — сказала Настя, — тарталетки, волованы!

— Вы знаете эти блюда? — удивился Гора. Гремибасов тоже удивился, так как поедал их, не интересуясь названиями.

— Да, мама у меня кулинар.

— В ресторане, наверное, — сказал Гора и тут же махнул, чтоб несли горячее.

— Вы уж меня извините, — сказал он, — не люблю церемониал: закуски, оттопыренные пальчики, сю-сю о погоде. Люблю сразу и конкретно — горячее. Оно душу греет. А потом прочее. И вы не церемоньтесь. Вам, Настя, может, тоже сразу горячее?

— Сразу! — сказала та. — Чтоб обжигало!

— Ценю! — одобрил Гора. — Только так и нужно есть. Чтоб жгло.

— Надо все так делать, — заметила Настя.

Гремибасов с удовлетворением следил за развитием беседы и подмигнул Ивану.

— Знатный голос у вас, — сказал Гора, — учились где?

— Самоучка.

— Да? От природы, значит. Это самое верное, от природы. А, Фрол Ильич?

— Да-да, — кивнул Гремибасов. — У тебя, Ваня, тоже, кстати, от природы чудный голос. Идеальный вокальный слух. Вы его, Настя, слышали когда-нибудь?

— Три чуда природы, — засмеялась Настя, — за одним столом!

— За кур! — поднял рюмку Гора. — За радость, которую несут они людям искусства!

— За взаимную радость! — добавила Настя. — За резонанс!

— О, вы знаете такие термины? — опять удивился Гора, а Гремибасов подумал: «Ну, теперь точно Ваню зацепило».

— Некоторые другие тоже знаю, — блеснула взором Настя.

— Какие, например? — благодушно спросил Гора. Ему было приятно, черт возьми, очень приятно сидеть за одним столиком не просто с работниками птицефабрики, даже трижды заслуженными, а с народным артистом, гордостью и знаменитостью, можно сказать, всей страны, и с такой замечательно красивой, обаятельной и, что даже странно, умной женщиной.

— Например, существует ли связь, и если да, то какая, морфологических признаков яиц с полом развивающихся в них эмбрионов. Или — в каких яйцах в первую половину инкубации идет более интенсивное развитие зародыша — крупных или мелких.

— И каких? — Гора положил ложку на стол.

— В мелких.

Гремибасов подумал: «Н-да-а...»

— Я бы отдал предпочтение крупным, — сказал он. — Вот картошка, например...

— Вы птицевод? — спросил Гора.

— Скорее птицевед.

— А я птицеед, — неудержимо засмеялся Фрол Ильич, заразив своим смехом сотрапезников.

— Для птицееда вы достаточно крупный, — заметила Настя. — Предлагаю тост за птице-вода, птице-веда и птице-еда.

— Что-то цезарианское, — заметил Гремибасов, — вода, веда, еда.

— Пришел, увидел, съел, — засмеялась Настя.

Прогулка положительно удалась! Гора был сражен, Фрол Ильич потрясен, а Настя подумала, что не так уж и плох директор птицефабрики в качестве... своего количества... Представительный мужик, с голосом, фигурой, да еще такое хозяйство тянет, и тянет, похоже, дай бог каждому. Шутка ли, весь поселок на его широких плечах. Далековато, правда, от города, зато машина своя. А что машина: захотел — целый пароход его! А Евгений — что Евгений? Где он? Хоть бы объявился разок! А тоска — что тоска? Тоску прогоняют весельем!

Когда женщине за двадцать пять, она начинает разглядывать мужчин с высоты пятидесяти.

Когда высадились с парохода, Гора повел Настю и Гремибасова в вишневый сад, где залез на самую большую вишню, верхушку которой украшали уже начавшие созревать ягоды, и стал рвать их в ладонь. Ствол на глазах ушел на два дюйма в землю.

— На горе стоит ольха, под горою вишня, — речитативом выкрикнул он, чуть не свалившись с дерева, — полюбил девчонку я, она замуж вышла!

— Под медведем вишня, — засмеялась Настя.

Она вдруг вспомнила, как мать (когда же это было — на третьем курсе, что ли, да-да, они тогда познакомились с Гурьяновым) облегченно вздохнула: «Гора с плеч». Гремибасов подмигнул ей.

Гора тяжело спрыгнул с развилки ствола, протянул Насте огромную пухлую ладонь, в которой было десятка два красных вишен.

— Ты смотри, уже спелые! — она наклонилась и стала губами брать по вишенке.

Гремибасов замурлыкал песенку и деликатно направился вглубь сада. Оглянувшись, он увидел, что Настя с Горой направились к реке, о чем-то беседуя. Через каждые два-три шага Настя наклонялась к ладони Горы и брала в рот очередную ягодку. Вот и славно, подумал артист. Дар восприятия у них есть, значит, есть и дар воспроизводства.

А вечером, после того, как хор усадили в автобус и увезли в город, Настя позвонила матери и предупредила ее, что остается по научным делам на птицефабрике. Гора пригласил ее и Гремибасова в свое просторное холостяцкое жилище, и весь вечер они кутили, пели, танцевали под магнитофон; а уже за полночь катались на моторке с дикой скоростью по реке и орали во всю ширину серебристой глади.