Халиф на час

Все великие и невеликие люди в этом мире, рано или поздно, в начале или в конце своей жизни задают себе один и тот же вопрос «Что останется после меня? Какой величины и размеров, а главное, на какой исторической срок протянется мой след? Этот след историки называют «память».
Именно это слово и стало той искрой, благодаря которой и произошло событие в нашей небольшой деревушке Карагалы, затерянной в бескрайней казахской степи, а еще точнее в нашей одноэтажной, постройки еще 50 — х годов, восьмилетней школе.
Вообще — то это и было возможно только в нашей школе и только   на уроке учителя истории   и   географии Нуралы Кожахметовича.     Небольшого     роста,     вечно     суетливый, фанатичный    поклонник    Римской    империи    и    творчества Уильяма   Шекспира,   среди   земляков   был   знаменит только
благодаря необъятным размерам и характеру своей жены, за которой все в деревне и только за ее спиной звали «Миледи».
Дело было в конце четвертой четверти и наш 7 - класс, изнывая от майской жары в тесном кабинете только и мечтал о скорых каникулах, о мутной речке и о танцах в сельском клубе, куда нам впрочем, из — за нашего несовершеннолетия попасть,
удавалось крайне редко.
Поэтому и. никто, кроме меня не обратил внимание на странное поведение хронического тройшника, так все учителя школы называли моего приятеля и соседа по парте Борамбая . Косолапый, черный, вечно лохматый в потрепанном, залатанном  костюме доставшемся вместе с портфелем в наследство от старшего брата, обычно не проявлявший никакого интереса ни к Риму, ни к Шекспиру на сей раз, окаменев с глубоким интересом, слушал восторженный как обычно монолог Нуралы Кожахметовича. Очевидно, тон, с которым на свое горе учитель истории повествовал о легендарном монгольском полководце, который, возвращаясь из похода по Европе, скоропостижно скончался от ран, и вместе с богатой добычей был похоронен своими воинами, где — то в районе нашей родной Костанайской области, размеры которой, подчеркнул с гордостью Нуралы Кожахметович превышают размеры Франции, Германии и Италии вместе взятых. И уж совсем напрасно Нуралы Кожахметович добавил насчет того, что обнаружение места захоронения великого монгола, имя которого ленивые историки не донесли до нас, стало бы огромным историческим открытием мирового масштаба.
Именно  после этой добавки узкие глазенки Борамбая вспыхнули священным огнем имя, которому «Славолюбие». Думаю   именно  тогда  и  возник  в   его,   незнакомой
С расческой голове авантюрный план, по сравнению, с которым гипотеза Тома Сойера о маршруте побега  «Графа Монте — Кристо» является исторически доказанный фактом. Спустя пару дней Борамбай отозвал меня после занятия и предложил прогуляться. Заинтересованный его поведением я послушным осликом поплелся за ним , так как ослику в конце пути был обещан шоколадный батончик, который был постоянной мечтой бедного травоядного.
Пройдя километра три на северо-запад от поселения, мимо ничего не подозревающей отары овец, мы вышли к оврагу с искусственной плотиной и странным Китайским названием «Шанцай», что лично у меня всегда вызывало удивление, поскольку до ближайшей Китайской провинции по моим неоднократным расчетам было несколько сот тысяч километров, и что самое главное я никогда не встречался в  нашей округе ни с одним китайцем. Борамбая этот факт очевидно, не смущал, поскольку он с торжественным видом взобрался на небольшой холм, неизвестного происхождения и с видом археолога, откопавшего первого в истории человечества мамонта, заявил, что он Борамбай нашел могилу  того батыра. о котором  говорил несчастный Нуралы
Кожахметович. Увидя изумленное лицо ослика поедавшего вместес шоколадом бумажную обертку, он, косолапя, больше обычного  снизошел и посвятил сообщника в свой заговор.
Ослик от природы обладал очень ценным качеством, он был
осторожен. Но соблазнитель, пообещав в качестве оплаты банку  консервированных болгарских яблок, серьезно пошатнул  природную склонность ослика к самоанализу.
В конце концов, после напряженных переговоров я принял
предложение Халифа стать его придворным скульптором.
План Борамбая был прост, как и все гениальное
Этим же вечером, терпеливо подождав, когда усталые крестьяне и крестьянки, а так же немногочисленный отряд деревенской  интеллигенции разойдутся по своим хижинам. Мы на арендованной  у местного кузнеца тачке перетащили осколок жернова, который  валялся на месте разрушенной мельницы еще I с гражданской  войны  семнадцатого  года на верхушку будущей могилы знаменитого монгола. Дальше было и легче и интереснее. На следующий день, вооружившись, превосходным зубилом из гусеничного пальца и молотком, правитель  и вдохновленный скульптор принялись за работу. Предварительно и Халифу, и его слуге пришлось взять уроки арабской грамматики на местном мусульманском кладбище. Арабский алфавит оказался не так недоступен, как казалось на первый взгляд. Но к несчастью именно здесь и возникло противостояние между тираном и его скульптором, по поводу имени покойного.  Борамбай по праву первооткрывателя настаивал на том, что он и только он вправе назвать имя исторической личности. Возмущенный скульптор утверждал, что и он имеет основания внести свой вклад в находке века.               
После жаркого спора и короткой рукопашной схватки Халиф и слуга пришли к компромиссу. Имя монгольскому завоевателю даст Борамбай, а девиз полководца придумаю я. Так и появилась на осколке собственности купца Парамонова надпись сделанная  затейливым арабским шрифтом.
 Борамбай — Батыр
Родина или Смерт             "
Честное слово, я советовал и убеждал своего приятеля не торопиться с обнаружением исторического места, но слава и честолюбие не любят долгого ожидания. На следующий день были отменены занятия в школе, полевые работы, остановилась ферма. В нашей деревне не было телефонов, не печатались газета  «Правда»,  не  издавался  журнал  «Огонек»  и не стояла Останкинская   телебашня.
Поэтому до сих пор  непонятно как полутысячное население практически одновременно узнало о мировой сенсации в области археологии.
Еще поразительней была скорость, с которой поселенцы,  вооружившись  лопатами  и  ломами  спешили ознакомиться с историей родного края. Возбужденная, охрипшая, с безумными блеском в глазах толпа окружала курган сокровищ и замирала при виде того, с каким ожесточением и яростью учитель истории Нуралы Кожахметович вбивал метровые колья вокруг могилы Борамбай — Батыра тяжеленной кувалдой, а его верный ученик тут же соединял их кусками красной ленты с внушительной надписью «Ударник социалистического труда».
Всем своим видом и учитель и Борамбай  демонстрировали
готовность умереть, но не дать алчной толпе разграбить достояние Родины и мировой культуры. С прибытием деревенского участкового открытый ропот и недовольство угнетенного класса перешел в молчаливый глухой протест, а разнокалиберные инструменты, с помощью которых трудящиеся намеревались претворить в жизнь лозунг 1917 года. «Грабь награбленное и долой богатых» стали исчезать
под простым   платьем  рабочих и   крестьян. Окончательно   же надежда хотя   бы   на минуту прикоснуться к несметным  сокровищам Борамбай — Батыра рухнули, после того как участковый, многозначительно похлопывая волосатой пятерней по кобуре, обычно используемой в качестве овощехранилища, вытащил из дряхлого «УАЗА» кошму и седло, и начал неторопливо   устраиваться   на   ночлег   у подножия Госсобственности.
Скорость звука равна 1 800 м/с. Скорость славы измеряется в сутках. К вечеру Борамбай стал национальным героем в пределах деревни. К обеду следующего дня в масштабе района. Когда же к исходу третьих суток к месту мировой археологи подкатил невиданный по красоте в наших местах малиновый «Икарус» и пулей вылетевшая из него фото репортерша республиканского издания, спотыкаясь, на бегу начала короткими очередями палить из «Зенита» фиксируя каждый сантиметр на вспотевшей, чумазой физиономии Борамбая, то перспектива увидеть «Хронического тройшника» среди членов Академии Наук  Казахстана перестала быть фантастикой даже для учителей школы. Следом  за  растрепанной  репортершей из дворца на колесах вышел седовласый профессор, по слухам из самой Москвы и свита в составе пяти сотрудников Областного краеведческого музея. Помятый, но бодрый участковый, уже третьи сутки исполнявший свой долг, взяв под козырек, доложил делегации о полной сохранности исторического памятника.
Толпа с угрюмым выражением, в гробовом молчании следила за происходящим. У всех в глазах царило горе от того, что прямо сейчас   груды золота, драгоценных камней , ну и конечно священные останки Борамбай- батыра достанутся голубоглазому иноземцу   в потертых джинсах.
Простые   человеческие   мысли    витали   у всех   в головах. Нечеловеческим было только поведение профессора. Ведя пальцем   по арабской надписи, он, словно   проглотив ложку змеиного   яда, вдруг остановил его   у   девиза  монгольского завоевателя. Прочитав надпись   еще раз, столичная   знаменитость повела  себя   не   совсем   интеллигентно, она вдруг сломалась надвое и   начала  издавать   сквозь истерические   рыдания длинное   и замысловатое словосочетание.
До меня доносились   только   окончания   фраз. Я не понимал   чью   мать, чью   душу и   какого   бога вспоминал   профессор, тыкая   пальцем   в памятник, топая ногами и хватаясь поочередно за   бока, тощие ляжки и   седую голову   поочередно. Придворные   по очереди читали   изречение и повторяли   те   же телодвижения, но уже   без   комментариев. Толпа замерла от ужаса, в полной уверенности, что дух великого Борамбай- батыра  наказал неверных, посмевших   побеспокоить его покой и посягнувших на его   частную собственность. Спустя некоторое время профессор с   видом   новоиспеченного   Нобелевского лауреата  проследовал к «Икарусу» . Остановившись возле растерянного Нуралы Кожахметовича, он сочувственно похлопал   его по плечу и что-то чиркнул на листке бумаги.
Как потом   я узнал, это был полный   перевод с арабского на русский язык  девиза Борамбай-Батыра со всеми  орфографическими ошибками.
С лицами египетских сфинксов в автобус прошагала и вся свита. Последней уже в отъезжающий дворец запрыгнула фоторепортер,   на  ходу  сматывая провода. Среди недоумевающей толпы первым почуял неладное я. Вторым был Борамбай. Напрасно убитый горем и раздавленный в пыль Нуралы Кожахметович искал страдающим взглядом своего злого гения. Напрасно, в кровь искусанный комарами участковый   яростно  и  громогласно выкрикивал его по имени.
Следы Халифа на час затерялись в густых камышах по берегам Шанцая.
Той же ночью обиженный и не понятый своим народам Халиф удалился в изгнание к родственникам в соседнее село за 15 километров, где благополучно пробыл до конца учебного года.
Что произошло этой же ночью между учителем истории и обладательницей аристократического титула так и осталось тайной. Известно только то, что еще два месяца несчастный поклонник Шекспира успешно прятал лиловое пятно под левым глазом, что в народе называют фонарем, за женскими пляжными   очками шикарного розового цвета.
Имя скульптора, увы, так и осталось неизвестным. Что ж клятвы на то   и клятвы, что их должны сохранять и Халифы и их слуги. А что касается исторического следа, то мой приятель оставил его. Уже прошло больше 30 лет, но до сих пор и в нашей деревне и во всех поселениях в радиусе   50 километров, на всех торжественных мероприятиях будь то Новый год, свадьбы, дни рождений или похороны, имя Борамбая обязательно   всплывает в благодарной памяти и его современников и их  потомков.