На другом берегу

Подошли к лесу. Машина стояла в условленном месте, у реки. Одна присела на большой камень – отдышаться после быстрой ходьбы. Другая потянулась за сигаретами, шарила по карманам в поисках спичек. 
- Я не могу, – сказала та, что сидела на камне. – Сходи ты.
- Мама…
- Заткнись!
Дочь жадно затянулась сигаретой, сдерживая злость. Смотрела на сгорбленное дерево у самой воды: ветер нещадно хлестал его по спине, но оно ничего не имело против.
- Пойми же ты…, - сказала мать устало, словно просила прощения.
Дочь посмотрела на ее осунувшееся лицо, сдалась: 
- Хорошо. Как скажешь. 
Мать ковыряла носком обуви рыхлую землю, бормотала что-то себе под нос, тихое, как молитва и настойчивое, как приказ. Просила: 
- Только спроси. Спроси сама. 
Дочь испугалась, что она заплачет: никогда раньше не видела материных слез, только искры, которые она метала из глаз. Сейчас эти глаза были похожи на глаза дохлой рыбины. 
На другой берег вел мост, упирался в брюшину заката. Дочь смотрела на гаснущее небо вдали, и вдруг вспомнила чьи-то слова: хочу уйти бродить в закат, и заблудиться в нем, как в лесу. Кто говорил? Когда?
Сигарета сыпала пеплом в траву, шипела и плевалась дымом. Камень безмолвствовал, скучал. Сверху теплый, нагретый солнцем, а под ним – плесень, гниль. 
- Иди уже, - торопила мать. 
Дочь шла через мост медленно, тот шатался под ногами, скрипел. Подобрала несколько камешков, бросала их в воду. Река лежала внизу тихая, покорная. Круги расходились широкие, сколько хватало глаз. Оказавшись на другом берегу, оглянулась. Мать сидела на прежнем месте, а рядом сидело ее ожидание, маленькое и пушистое, захотелось протянуть руку и погладить.
Вот и машина. Протянуть руку и открыть дверцу. Через секунду дочь была на заднем сидении. Перед ней сидела женщина, она почти не изменилась с тех пор, с того далекого времени, когда они встречались. Всего несколько раз, случайно, обменялись пустыми фразами. А ведь могли поближе узнать друг друга. Даже подружиться.
- Как ваше замужество? – женщина заговорила первой, голос был колючий, словно начиняла слова былыми обидами.
- Что? – дочь не ожидала, растерялась, потянулась к волосам, чтобы поправить челку, как всегда делала, когда нервничала.
- Вы, кажется, были замужем.
- Когда-то.
- Не сложилось?
- Вроде того.
- Жаль. А говорили: у нее хорошая жизнь, есть квартира, машина, норковая шуба. Полный комплект для счастья, - женщина говорила, будто резала, и была не умелым хирургом, а безразличным мясником.
Дочь потянулась за сигаретами, но в пачке было пусто. Женщина протянула ей свои:
- Берите. Берите, берите! Забирайте все.
Дочь закурила, но напряжение не спадало, шло рябью по воде. Сказала:
- Не нужно так сильно меня ненавидеть.
Женщина отвернулась. Молчали. Внизу молчала река. Вверху готовилось умереть небо, а пока еще истекало кровью. Та, что сидела на камне, там и сидела, а ее ожидание водило вокруг нее хороводы.
- Как она? – спросила женщина, глядя на противоположный берег реки, на ту, которая не могла, или не хотела.
- Постарела, но еще держится, - дочь тоже наблюдала за матерью. – Ее питает собственный яд.
Знала, что не должна так говорить при этой женщине, но не могла сдержаться, или не хотела.
Пауза становилась все глубже, доставала корнями до подземных вод.
- Я думала, это ты меня ненавидишь, – женщина смотрела прямо в глаза, ее взгляд смягчился.
- Нет. Уже нет, - она уперлась лбом в стекло, мысленно складывала слова в предложение, примеряла его на себя, оно не шло ей, как плохое платье, но это было ее платье, ничего не поделать: – Однажды утром я проснулась и поняла, что больше не люблю мужа. Но ушла от него много лет спустя. Ушла к другому. Думала, он меня ждет… Тебе повезло больше.
Женщина смотрела на нее так, словно хотела вцепиться в лицо и расцарапать его в кровь, но сдержалась:
- Дело не в везении, а в любви. Она либо есть, либо ее нет.
- Как у тебя все просто! – она чуть не подпрыгнула на сидении. Ее всегда раздражали люди, которые так говорили, но еще больше те, у которых на самом деле все было просто. Она им завидовала, и была не единственной, им завидуют все. – Есть еще обстоятельства разные, трудности всякие…
- Разные города, – сказала женщина.
- Чужие мужья, - она тут же запнулась, знала, что говорить так не честно, но хотела объяснить: – Мне нравилась Таня.
- Тебе ведь обстоятельства не помешали.
- К тому времени у нас уже не было никаких обстоятельств. Только ненависть.
- А у них? – женщина швырнула пригоршню гвоздей ей в лицо.
Она не ответила, но знала: нет, не было. Когда ее брат оставил семью – Таню и сына – ради этой женщины, они с матерью были заодно: это непозволительно, на чужом горе счастья не построишь и т.д. и т.п. А потом она сама ушла от мужа к другому, и о непозволительном никто не вспомнил. «Конечно, ругались, – думала о брате и Тане. – Не ладили, но это у всех бывает. Нет, не у всех… А они очень плохо жили, все это видели, и все молчали. А потом появилась она, говорившая громко, и все ее осудили». Брат был счастлив с новой женой, она это знала: когда видела его, слепла от исходившего от его лица света, таким она помнила его в юности. Но вместе со зрением, к ней возвращалась ненависть: чужое счастье больно ранит, если у тебя его нет. Она корила себя за подобные мысли, но не могла справиться со своими чувствами, именно не могла. Мало кто может.
- Прости, - сказала она и подумала, что мать, услышав подобное, взбесилась бы.
- Мне плевать, что думают обо мне другие. Мне вы боли не причинили, - женщина опять отвернулась, помолчала, добавила: – Только ему.
«Спросить? – думала она. – А имею ли я право?»
Брат с тех пор не общался ни с матерью, ни с ней. Сначала он, конечно, делал попытки, но крепость их ненависти была неприступной. Она помнит их последний разговор, мать тогда не пришла. Брат был сдержан и спокоен, сказал о рождении ребенка, о том, как улыбаются ее глаза, о снеге, который никогда раньше не был таким белым. Она делала вид, что не слушает, и когда не видел, смотрела на него во все глаза. С тех пор они больше не общались. Много лет и ни одного слова. Такого рода безмолвие самое тяжелое, оно разъедает душу, как ржавчина.
- Какое небо… - женщина смотрел на реку, и сама становилась пурпуром, рябью на ней. – Заблудиться бы в закате.
И тут она вспомнила. Тогда они случайно встретились в автобусе и проехали вместе несколько остановок. Разговор не клеился, одна была слишком зла, другая – слишком счастлива. «Ты только посмотри на небо!» - воскликнула счастливая и добавила еще что-то, такие слова сразу забываются, но когда годы спустя роешься в сундуке памяти, находятся именно они. Вот и она откопала, подумала: раз жизнь закончилась, можно и солнцем полюбоваться. Но почему-то не получалось.
- Только счастливые могут наблюдать небо, - сказала она и обращалась к себе самой.
Женщина, казалось, была далеко. Неужели заблудилась? А потом неожиданно:
- Я все жду снега. Раньше терпеть его не могла, а теперь люблю.
- Она тоже ждет, - она указала на мать. – Ждет весточки от сына.
«Вот и спросила, - подумала дочь. – Мать жалко. Она сама виновата, но все равно жалко».
«Сказать? – подумала женщина. – Ведь для того и приехала, чтобы сказать». Но сказала другое:
- Эта мать сыпала проклятьями сыну вдогонку.
- Она раскаивается. Столько лет прошло…
- Почему же сама не пришла?
- Ты знаешь.
Та, что сидела на камне, поднялась, какое-то время стояла неподвижно, словно раздумывала: оглянуться, подойти? Не оглянулась. Прошлась вперед, словно в знак протеста. В сумерках ее фигура казалась чужой и далекой.
- Скажите, что у ее сына все хорошо, - и женщина вышла из машины, давая понять, что разговор окончен.
Дочь смотрела вслед отъезжающей машине. Пыль стояла столбом.
Мать тоже смотрела ей вслед. Пыль улеглась на дорогу, раскинув руки.
Ожидание отбыло вниз по реке. А небо… небо умерло.