Еж

Давно эта история случилась. Фроська тогда еще малой была, ленты в косы не заплетала.
На дворе июль был, как помнится. Коров на луг гоняли, а она все со мной ходила. Старшой внук пастухом работал, так мы ему в обед каши овсяной в глиняном горшке и хлеб с маслом таскали. Дорога через лес шла да на луг и выходила, где стадо гуляло.
Взял я ее с собой, раз второй, верно. Идем, она песни поет, коим мать научила. Про яркое солнце да про быструю реку. Словно соловушка заливается.
И вдруг видит, в траве под  деревом что-то копошится и тихонько так фырчит. А бугор словно гриб вырос. Ну ей и стало любопытно. А самой-то подойти боязно, мало ли, какое дело. Тянет меня за рукав, а у самой сил-то и не хватает.
- Эй! Деда – деда, глянь-ка! Что это? – и тыкает пальцем в самого обыкновенного ежа. Так уж случилось, что некому ей было сказки читать, вот и не знает толком ничего.  Да и чего там знать-то? Малая еще…
- Еж. С колючками он, как игольница у мамки, не трогай, уколешься.
- Э, кое чудо! Тяжко ж ведь всю жизнь с собой столько иголок таскать! – удивилась Фроська.
- Нет, ему не тяжко. Для него они не тяжелые.
- Но как же так, деда? А куда он нитки дел? – все недоумевает она.
- Это другие иголки, как у елки, которую мы зимой, в праздники рубим и ставим.
- Это когда мамка кутью готовит, да? – начинает вспоминать внучка. В канун Рождества мать всегда готовит кашу из целых зёрен пшеницы, поливает мёдом, добавляет изюм и орехи.
- Да, - немного погодя, отвечаю. Стар стал уже.
- Ладно получается! Ай, ладно! – причитает Фроська. Любит она эту кашу очень. Изюм с  орехами любит. Помню, проходил отряд Красных мимо нашей деревни, а в отряде посчастливилось отцу ее быть. Ну и зашел он, недолго, правда, пробыл. Обрадовались все ему. Айседора, матерь Фроськи, так и вовсе кобылкой молодой скакала.
Устал он с дороги, устал от боев да и отдохнуть на родной печи хотел, а Фрося к нему все лезет с вопросами, любопытно ей. Три года ей тогда было… Спрашивает его: «Как там дела-то у наших? Все ли живы? Все ли целы?»  - невдомек ей, что война – тетка злая, не щадит людей.
Не стал сын мой ей все говорить, а вытащил из кармана потрепанной куртки мешочек маленький шелковый и дал:
- На, - говорит – Фроська, не забывал про тебя, подарок тебе прикупил, – и развязал ленточку, а там орехи грецкие да изюм. Обрадовалась девчонка да как кинется к нему на шею, а потом и к матери – подарком похвастаться. Понравились ей орехи и изюм, с тех пор и любит. Жаль, отца так и не дождалась, не увидела. Да и не увидит больше.
- Деда, смотри! Куда это он? – восклицает Фроська и тянет меня следом за убегающим ежом.
- Не балуй, Ефросинья! Видишь, не нравится ему, что мы на него смотрим да пальцами в него тычем. А ты еще и листья разворошила, не нравится ему свет, ночной он житель.
 - Эка невидаль! Как же ночью-то быть? Спать ведь надо! – искренне возмущается.
- Отличается он от нас, ой, как отличается. Ночной он охотник.
- Разве кто-то еще ночью не спит, деда?
- А как же цепной наш, во дворе? Он ведь тоже ночью не спит – дом охраняет.
- И то правда. – Тяжело вздыхает Фрося, видимо, жалко ей, что не спит ночью еж и наш Бравый, и еще кто. – Чудные, ай, чудные!
- И правда, действительно чудные! – соглашаюсь я.