Антон Чехов. Страх

РАССКАЗ ЧЕХОВА «СТРАХ»

«Наша жизнь и загробный мир одинаково непонятны и страшны», — говорит Силин рассказчику. Здесь идет противопоставление понятий «жизнь» и «загробная жизнь» (загробная жизнь как обозначение того, что после жизни), которые одновременно сопоставляются своей необъяснимостью, непостижимостью. Силин говорит «загробный мир», но не «загробная жизнь», таким образом усиливая, усугубляя непонятность мира действительности, мира живых. Загробная жизнь – это продолжение жизни на земле, загробный же мир – это далекое, то, что противоположно жизни.
«Мне страшна главным образом обыденщина»,- объясняет Дмитрий Петрович, вероятно, имея в виду те вещи, которые кажутся всем простыми и понятными, обычными. Обыденщина - это определение жизни, где все повторяется, где все привычно и кажется правильным, но на самом деле бессмысленно и не нужно: «Я не понимаю, для чего и кому всё это нужно». Так и семейная жизнь тяготит его своей неоправданностью, бесцельностью. Жена Силина пять раз отказывала ему, когда тот звал ее замуж, однако на шестой раз дала свое согласие. «Я вас не люблю, но буду вам верна»,- ответила ему Мария Сергеевна. Их брак так же бессмыслен, как и все остальное. Почему она дала ему согласие и почему отказывала раньше? «Это туман, потемки»,- говорит Дмитрий Петрович. Именно так можно определить и все существование Силина: он как слепой, который никогда не увидит света и никогда к нему не выйдет.

Можно предположить, что страх перед непонятностью бытия зародился в Силине после женитьбы на Марии Сергеевне: ее внезапное согласие, которое никак ею не объяснилось, заставило Дмитрия Петровича задуматься о смысле всего, что происходит в мире. Вероятно, именно тогда он заболел «боязнью жизни»: «- Если б я мог рассказать вам, какого я дурака разыграл в жизни!- сказал он.- Мне все говорят: у вас милая жена, прелестные дети и сами вы прекрасный семьянин. Думают, что я очень счастлив, и завидуют мне. Ну, коли на то пошло, скажу вам по секрету: моя счастливая семейная жизнь - одно только печальное недоразумение, и я боюсь ее».

Силин противопоставляет два типа страха. Это страх перед действительностью, перед непонятностью бытия, присущий только человеку, и страх обыденный, страх-опасение, то есть страх чувственный, животный: «Кто боится привидений, тот должен бояться и меня, и этих огней, и неба, так как всё это, если вдуматься хорошенько, непостижимо и фантастично не менее, чем выходцы с того света».
Стоит отметить, что Силин не боится смерти как таковой: «Я иногда в тоскливые минуты рисовал себе свой смертный час, <…> и это, уверяю вас, не казалось мне страшнее действительности». Но ему «страшно от мысли», что он «до самой смерти» не выберется «из этой лжи», то есть смерть пугает его как граница между тем периодом существования, когда человек может что-либо предпринимать, и тем, когда человек отвечает за свои действия.

Неоднократно в тексте подчеркивается бесконечность, повторяемость ненужных действий: героя Сорок Мучеников постоянно увольняют за пьянство, вечерние сцены в доме Силиных происходят постоянно в течение полутора лет. Длительность, повторяемость событий, действий усиливается за счет употребления глаголов прошедшего времени в форме несовершенного вида («волновало», «случалось», «скучал», «продолжалось»).

Именно действительность пугает Силина. «Нормальному, здоровому человеку кажется, что он понимает всё, что видит и слышит, а я вот утерял это «кажется» и изо дня в день отравляю себя страхом». Силин утерял «кажется», которое способствует обретению спокойствия других людей. Он говорит это «нормальному, здоровому человеку», указывая тем самым на свою отличность от других. Он чувствует себя лишним в мире действительности, чужим. Возможно, этим можно объяснить его странное поведение в тот вечер, когда он застал свою жену и друга вместе. «Если вы понимаете что-нибудь,- говорит Дмитрий Петрович рассказчику,- то… поздравляю вас». Он словно уступает дорогу тем, кто действует, совершает поступки. Сам Силин спрятался в деревне, ничего не предпринимая. Когда Дмитрий Петрович приходит за своей фуражкой, он становится свидетелем того, что происходит за маской счастья, супружеской верности и дружбы. А ведь до этого Силин всячески избегал той правды, которая скрывалась за внешним благополучием его семьи. Он невольно пришел к тому, от чего пытался спрятаться.

Так в рассказе Антона Павловича Чехова «Крыжовник» повествователь недоумевает: «Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился <…> мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами».

«Извольте-ка вы понять вот этого субъекта!» - указывает Силин рассказчику на Гаврилу Северова, известного пьяницу. «Мне страшно смотреть на мужиков, я не знаю, для каких таких высших целей они страдают и для чего они живут». Дмитрий Петрович не может понять Гаврилу Северова, человека привилегированного положения, который прожигает свою жизнь бесцельно, не заглядывая вперед. Силин берет Гаврилу на работу, уволив его один раз за «слабость» и зная, что рассказчиком он также был уволен. Так Силин не только не борется с бессмыслицей, но обессмысливает всё еще больше своими действиями или же бездействием: он лжет окружающим и самому себе, при этом осознавая неверность своих действий. Дмитрий Петрович считает себя бессильным, и, возможно, этим объясняется выбор фамилии героя - Силин. И бессмысленность жизни становится неизбежной.
Один бороться с действительностью Силин не может, а вокруг нет людей, которые бы понимали его страх, и Дмитрий Петрович уединяется в тиши с женой, где часто принимает друга - рассказчика. Положение Силина неизбежно, и он закрывает глаза на обман, который его окружает: он заваливает себя работой, живет с женой, которая его не любит, и, наконец, он уезжает, оставив друга и жену самих решать будущее.

Ложь настолько проникла в жизнь, настолько пропитала мысли людей, что не воспринимается как нечто отдельное от жизни. Именно поэтому Дмитрий Петрович тонет в пошлости жизни, в обыденщине. Материальна его первая характеристика: это «загорелый, серый от пыли, замученный работой» человек. С другой стороны, мы узнаем позже, что Силин занимает свои дни работой, что объясняет его измученный вид, его серость. Серость - это также скука, болезненность, усталость. Но к Дмитрию Петровичу понятие «скука» неприменимо. Труд для Силина - это времяпрепровождение, и именно этим занимаются другие - пусто проводят время, только уже не из страха, но потому, что они не умеют придать своей жизни смысл. Более того, они даже не задумываются об этом. Так, в новелле современного норвежского писателя Юстейна Гордера «Диагноз» героиня размышляет: «Движение, машины - бессмысленное, абсурдное движение… Как это понять? Ведь дело в том, что людям надо все время спешить. Она сама спрыгнула с карусели. Разумеется, отнюдь не добровольно. Ее сбросили. Должно быть, это было необходимо, прежде чем она поймет, сколь бессодержательна эта оглушающая пляска жизни» (перевод с норвежского  Л. Ю. Брауде). Именно «бессодержательна» жизнь всех, кто окружает Силина, и его собственная. Героиня Ю. Гордера осознала бессмысленность жизни перед тем, как узнала, что смертельно больна, и она нашла смысл в единении с природой: «И следует подавить свое возмущение и хорошенько поразмыслить, дабы отказаться от иллюзий, будто мир - нечто непонятное, будто он нечто непостижимое». Героиня норвежского автора видит детей, постигающих новую для них жизнь, и понимает, что и она снова осознает бытие, словно очнувшись от глубокого сна. Силин же видит только один страх и предполагает в новых существах именно ужас перед неизведанностью: «Когда я лежу на траве и долго смотрю на козявку, которая родилась только вчера и ничего не понимает, то мне кажется, что ее жизнь состоит из сплошного ужаса, и в ней я вижу самого себя». И рассказчик сравнивает героя с маленьким, неразумным существом: «Жена его уводила спать, как ребенка». Это сравнение говорит о беззащитности, бессилии героя. Это подтверждается характеристикой его голоса: «мягкий, душевный, точно умоляющий». В данном описании, на наш взгляд, знак смирения, спокойствия Дмитрия Петровича и в то же время некоторой надежды. С другой стороны, слова «чтоб день прошел — и слава богу» — говорят о равнодушии героя к происходящему. Образ Силина сопровождает мотив усталости, сна, болезни: «за ужином боролся с дремотой», «серый от пыли, замученный работой», «бледное худощавое лицо». Его «боязнь жизни» вызвала и физическую болезнь, физические страдания. Не зря в описании своего состояния Дмитрий Петрович употребляет слова, обычно используемые для характеристики физического состояния человека: «отравлять», «болезнь» («болеть»).
Повествование Дмитрия Петровича о своих страхах рассказчику — это своего рода мольба, надежда на то, что есть человек, который если не понимает жизни, то поймет его самого. Но Силин не находит должной поддержки в своем друге и напускает на себя веселость: «Дмитрий Петрович, довольный тем, что наконец высказался перед другом, всю дорогу держал меня за талию и уж не с горечью и не с испугом, а весело говорил мне, что если бы у него в семье все было благополучно, то он вернулся бы в Петербург и занялся там наукой». Возможно также предположение, что Силину действительно было достаточно, чтобы его просто выслушали, к тому же мы знаем, что рассказчик называет Силина человеком искренним.   
Дмитрий Петрович бежит от правды, но и Мария Сергеевна пытается ложью скрыть свои истинные чувства: она постоянно пытается убедить рассказчика в том, что ему скучно в ее обществе, без Дмитрия Петровича: «— Вам скучно без вашего друга. Надо послать за ним в поле. — И когда приходил Дмитрий Петрович, она говорила: — Ну, вот теперь пришел ваш друг. Радуйтесь».

Позже мы узнаем, что жена Силина давно любит рассказчика. Но она пытается соблюсти внешние приличия в отношениях с рассказчиком. Но когда правда проясняется, Мария Сергеевна открыто проявляет свои чувства, высказывает желания: она становится свободна от оков, которые ее постоянно сдерживали и которые сдерживают всех остальных, в том числе и ее мужа. Но рассказчик пугается этой искренности, открытости: перед ним вдруг встает та действительность, которой он не видел. Так же и Силин после женитьбы понимает, как ложно все вокруг: брак, дружба, даже любовь лишь кажущаяся. Для рассказчика связь с Марией Сергеевной — это только временное увлечение, которое ни к чему не обязывает. То, что и в памяти не отложится. Так же дело обстоит и с дружбой Силина: она тяготит рассказчика, так как он привык играть, обманывать. Ему непривычна ситуация откровения. Даже когда рассказчик признается Марии Сергеевне в своих чувствах, он не говорит ничего конкретного, прячась за намеками: «Я не хочу спокойной ночи… — сказал я, смеясь и идя за ней в гостиную. — Я прокляну эту ночь, если она будет спокойной». Его смех выдает не столько напряжение, сколько привычку прятаться за ужимками, смешками, насмешками.
Рассмотрим подробнее сцену, в которой происходит объяснение рассказчика с Марией Сергеевной. «Мария Сергеевна ложилась спать поздно, по-петербургски, и теперь почему-то я был рад этому». В нейтральной оценке героини («ложилась спать поздно, по-петербургски») появляется ирония из-за наречия «почему-то». Мария Сергеевна, вероятно, живет по тогдашней моде и не задумывается над своими действиями, тогда как для рассказчика в тот вечер именно этот факт становится важным. «Мне не хотелось музыки, но я не знал, как начать разговор», — герои здесь совершают множество неоправданных поступков. Ложь проникла и в священное, чистое чувство любви.  Это сцена имеет очень напряженный характер, что создается засчет описания движений героев, их поведения: «я засмеялся», «она чему-то улыбнулась и поглядела на меня», «я встал и в волнении прошелся из угла в угол. Она тоже встала и отошла к камину». Лживость ситуации мы можем также наблюдать, сопоставляя внешние характеристики героев с внутренними. Рассказчик пишет: «Я уже был уверен, что разговор наш будет самый ничтожный и что ничего особенного мы не сумеем рассказать друг другу». Рассказчик, как и Дмитрий Петрович, сам нагнетает обстановку своей игрой, своей ложью, обессмысливая каждое свое движение, каждое свое слово и тем самым всю свою жизнь. С другой стороны, если взять во внимание слова Алехина из рассказа Чехова «О любви»: «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе», — то ответственность за исход произошедшего несет Мария Сергеевна, но не повествователь, который как раз избегал объяснений, серьезных отношений. Ведь рассказчик признается: «Это была большая, серьезная любовь со слезами и клятвами, а я хотел, чтобы не было ничего серьезного — ни слез, ни клятв, ни разговоров о будущем. Пусть бы эта ночь промелькнула в нашей жизни светлым метеором — и баста». Но при этом жена Силина отказывается от той лжи, которая определяла всю ее семейную жизнь: «Встретясь с ним [с супругом], она вздрогнула и дала ему дорогу, и во всей ее фигуре было написано отвращение». Отвращением, выказанным ей своему мужу, Мария Сергеевна как бы перечеркнула всю свою прошедшую жизнь с ним, отказалась от лжи, который был скреплен их брак. Между тем рассказчик любуется моментом, счастлив минутами любви: «Я то и дело подводил ее к окну, чтобы посмотреть на ее лицо при лунном свете, и она казалась мне прекрасным сном, и торопился крепко обнять ее, чтобы поверить в действительность. Давно уж я не переживал таких восторгов…», «и мне хотелось не верить этому, дразнить себя, и было жаль, что она меня так мало мучила и так скоро сдалась». 
Вероятно, именно связь с Марией Сергеевной, как и в случае с Дмитрием Петровичем, пробудила в рассказчике страх перед непонятностью бытия, осознание бессмысленности жизни. Настроение повествователя во время сообщения своей истории мы можем наблюдать еще в начале рассказа: «Должно быть, я любил и его самого [Силина], хотя не могу сказать этого наверное, так как до сих пор еще не могу разобраться в своих тогдашних чувствах». Далее рассказчиком употребляются неопределенные местоименные наречия: «зачем-то», «почему-то», «где-то».
Нам кажется нужным обратить внимание на выбор автором времени суток: это поздний вечер, ночь. Ночь — это мрачное, страшное время суток. Темнота скрывает то, что видно при свете дня. Создается некая таинственность, чувство опасности и неприятия, что проглядывает в портрете Дмитрия Петровича: «В вечерних сумерках его бледное худощавое лицо казалось еще бледнее, а темная борода — чернее сажи». Гаврилу Северова рассказчик показывает следующим образом: «за нами молча и с таинственным видом, точно сыщик, следовал человек, имевший у нас в уезде довольно странное прозвище: Сорок Мучеников». Возможно, в этом описании есть ирония: сначала перед читателями предстает значительная фигура, образ которой постепенно принижается.
Герой Гаврила Северов утопает в грязи. Занимательно уже его прозвище — Сорок Мучеников. Здесь проглядывает ирония: пьяницу, пропащего человека как будто соотносят со святыми, принявшими мученическую смерть во имя Христа. Имя героя связывает его с библейской историей: с историей архангела-благовестника, который оповестил Марию о рождении Божьего сына. Здесь смех можно угадывать в употреблении уменьшительной формы имени — Гаврюшка. Это принижение, опошливание, придание материального, земного.
Казалось бы, мы встретились с простым, совершенно искренним героем.  Но вот он «стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть в нее, когда понадобится», и подсадил Дмитрия  Петровича и рассказчика «с таким выражением, как будто давно уже ждал случая, чтобы прикоснуться» к их «драгоценным телам».
Гаврила, застрявши в уезде, «служил в лакеях, лесниках, псарях, церковных сторожах, женился на гулящей вдове-кухарке и окончательно погряз в холуйскую жизнь». У него иное проявление страха, он ведет другую игру, хотя и прячется от действительности за своим пьянством, женится «на гулящей вдове-кухарке», которая пропадает где-то без вести. Но в его истории нет той видимости счастливой жизни, на которую жалуется Силин. Гаврила человек образованный, он привилегированного происхождения, но он не пытается улучшить свое положение: «Он называл себя образованным и рассказывал, что учился в духовном училище, где курса не кончил, так как его уволили за курение табаку; затем пел в архиерейском хоре и года два жил в монастыре, откуда его тоже уволили, но уж не за курение, а за “слабость”». Не зря его привычка пить названа «слабостью»: слабость его в том, что он бежит от реальности, прячется от нее.
Герой Сорок Мучеников не может назвать словами свое состояние, но он страдает по той же причине, что и Дмитрий Петрович, а позже и рассказчик. «— Ну, жизнь! — проговорил он. — Несчастная, горькая жизнь!» Силин говорит рассказчику о простых людях: «Если жизнь есть наслаждение, то они лишние, ненужные люди; если же цель и смысл жизни — в нужде и непроходимом, безнадежном невежестве, то мне непонятно, кому и для чего нужна эта инквизиция».
П.Н.Долженков объясняет положение людей в мире действительности таким образом: «Человеком постоянно должен владеть первобытный ужас перед “ночью жизни”, но существовать при таком условии свыше человеческих сил, поэтому люди сами для себя выстраивают понятную картину мира и изо всех сил держатся за нее, защищаясь таким образом от страшного мира. Но в глубине души они знают, что все их знание — всего лишь ими же выстроенная защитная конструкция, и в их подсознании таится безотчетный страх перед жизнью». Но в таком случае пробуждение страха перед неизведанностью, непонятностью бытия неизбежен, но герои Чехова становятся лишними людьми именно потому, что они одиноки в своем страхе, то есть этот страх присущ далеко не всякому. Например, герой Сорок Мучеников вряд ли когда-нибудь дойдет до разумного объяснения своих чувств, своего положения. Мы не говорим, что Дмитрий Петрович или рассказчик ясно излагают свою позицию в жизни, но они могут изложить свое восприятие жизни, в отличие от Гаврилы Северова. Именно поэтому Сорок Мучеников мается, не может найти себе место: он не определился со своими понятиями, он не может найти причину своего несчастья. Гаврила Северов испытывает свою жизнь. Казалось бы, он прячется за своей «слабостью», но он и играет своей судьбой. И он не перестает бороться, как это делает повествователь. С другой стороны, как нами уже говорилось, эти постоянные смены работы можно принять за попытки найти убежище, но безуспешные попытки.
 «Это был лютый пьяница, да и вообще вся его судьба была пьяною и такою же беспутною, как он сам», — пишет рассказчик. Представляя этого героя, он снова использует неопределенные местоименные наречия, такие, как  «зачем-то», «где-то», тогда как судьба самого повествователя, история его жизни нам неизвестна. Мы знаем, что он по нескольку дней гостил у своего друга, вплоть до случая с Марией Сергеевной, знаем, что он проживал в Петербурге, но остальная его жизнь остается за пределами рассказанной нам истории, соответственно мы не можем знать, какое место в жизни занимает повествователь, как он проводит свои дни, чем занимается. Но мы можем полагать, что рассказчик впустую тратит свое время: в течение полутора лет он постоянно посещает своего друга, и при этом нет ни одного упоминания о каких-то делах, тогда как Силин уезжает на лесные торги, уходит в поле (и сам Силин признается, что занимает свои будни тяжелой работой, изнуряет себя трудом). После истории с Марией Сергеевной и ее мужем рассказчик уезжает в Петербург, при этом, вероятно, не предполагая никаких забот в городе.
Из всех героев нам известна биография только Гаврилы Северова, и она также делает соображения Силина о мужиках, о смысле их существования более наглядными. Менее всех раскрыт образ Марии Сергеевны: мы наблюдаем ее в браке и в любви, причем эти две составляющих ее жизни не сливаются в одно. Эта «молодая, красивая и изящная женщина», как о ней говорит повествователь, не любит своего мужа, но всячески пытается оградить себя от неправильных действий, от отступления от своих обязанностей как жены, как уже было сказано нами ранее, и она долго пытается противиться своим чувствам, но дает им волю. По-видимому, перед нами героиня, которая представляет собой человека общественного, чем можно объяснить ее вступление в брак с нелюбимым человеком. И ее трагедия в том, что она не может действовать согласно заведенным обществом правилам и так и не сумела полюбить своего мужа, который не находит в себе силы жить, боится чувствовать, любить, поддаваться страсти. И любовь, которую она не сумела обратить на мужа, обращается на друга Силина, рассказчика, который остроумен, находчив. Он отличается от мужа Марии Сергеевны и оказывается рядом.
Образ Дмитрия Петровича представляется нам несколько комичным, что можно наблюдать в последней сцене: «И он вышел, покашливая. Потом я видел в окно, как он сам около конюшни запрягал лошадей. Руки у него дрожали, он торопился и оглядывался на дом; вероятно, ему было страшно. Затем он сел в тарантас и со странным выражением, точно боясь погони, ударил по лошадям». Также нелепость Силина проявляется в сцене, где он в шестой раз просит руки Марии Сергеевны: «В шестой раз, когда я, угоревши от любви, ползал перед ней на коленях и просил руки, как милостыни, она согласилась». Интересно на этом фоне сравнить Дмитрия Петровича с Гаврилой Северовым, появление которого всякий раз обыгрывается так, будто перед нами предстает серьезная фигура: «за нами молча и с таинственным видом, точно сыщик, следовал человек», «но вот неожиданно послышались тяжелые шаги. На аллее показался мужчина среднего роста». Эти характеристики отличаются сухостью, нейтральностью описания.
Рассмотрим также портреты этих героев. Дмитрий Петрович — «загорелый, серый от пыли, замученный работой» — и Гаврила Северов с «испуганным, почтительным, всегда потным лицом», «рыжей, уже седеющей бородой», в «жалкеньком рваном пиджаке и красной рубахе навыпуск». Далее в вечерних сумерках лицо Силина описывается следующим образом: «его бледное худощавое лицо казалось еще бледнее, а темная борода — чернее сажи. Глаза у него были грустные, искренние и немножко испуганные, как будто он собирался рассказать мне что-нибудь страшное». Как можно заметить, в портретах обоих героев повторяется слово «испуганное», но характер это слово несет разный. В портрете Гаврилы «испуганный» ставится рядом с «почтительный», сближаясь таким образом значением с ним. То есть испуг как знак уважения, некоторого подхалимства, подобострастия. Это низкая оценка героя, тогда как в портрете Силина то же слово несет иной смысл: через него автор передает внутренние переживания героя, его искренность. К Дмитрию Петровичу читатель, скорее, почувствует жалость, а Гаврила своим «всегда потным лицом» вызывает некоторую неприязнь. Его «жалкенький рваный пиджак» служит комичности образа, что усиливается рыжей бородой и «красной рубахой навыпуск». Таким образом, характеристики Гаврилы Северова и Дмитрия Петровича имеют двойственный характер: жалкий шут Гаврила шагает тяжело, точно сыщик; Дмитрий Петрович, человек семейный, работящий, совершает нелепые поступки.  Это лишние люди, которые непонятны окружающим, даже друг другу, которые не могут найти себя, не могут найти смысла жизни. Они носят те же маски, что и окружающие их люди, но не умеют их носить, поскольку осознают нелепость этого, ненужность, неоправданность, бессмысленность.


(Весна 2010)