Рай для закаленных. 1. Комплекс захватчика

Чужие стены, молча и неотвратимо смыкаясь вокруг, выдавливали меня из вымученно глубокого сна. Они обдавали холодом, вытесняли воздух, давили и душили… Я проснулась.
Нет, стены на месте – там, где я видела их пару часов назад, не меньше чем в двух метрах от широкой кровати, и воздуха вполне достаточно.
Холод. Он и должен быть, ведь этот, как его… Кастор сказал, что до утра отключили отопление. Но под одеялом не холодно, да и стены на самом деле хранят тепло, накопленное за день.
Ужас от произошедшего вчера вечером – вот что заставило меня проснуться в самом жутком и безнадежном одиночестве.
Как же такое могло случиться? Это невероятно. Этого не может быть: чтобы я поссорилась с мачехой и ушла из дома…
Но это так. Унылая тьма чужой спальни – тому подтверждение.
И что теперь?
Кастор великодушно предложил свой дом на эту ночь, однако она уже на исходе. Завтра весь день – школа, а потом? Идти домой, как будто ничего не было? Будто мы с Медеей не нашвыряли друг другу в лицо самых непростительных оскорблений, или будто папа за меня заступился? О, нет. Боюсь, что и нынешним вечером у меня не хватит сил вернуться домой. Как далека я была от этого, просидев полночи на улице в окне магазина, пока рядом не остановился Кастор, также далека буду и завтра, и послезавтра.
Гм, а ведь если бы не он, я бы уже ничего не чувствовала: ни ужаса, ни тепла.
Затормозив свой мотоцикл у края дороги, он сообщил, что отопление улиц в экстренном порядке отключено, и очень скоро температура воздуха понизится до минус тридцати пяти по Цельсию. Я вежливо поблагодарила, но с места не двинулась, хотя прекрасно знала, что такое минус тридцать пять для человека, одетого только в шерстяные брюки, тонкий свитер и туфли, – смерть. Но она лучше, чем возвращение домой.
Почему незнакомый парень это понял? Почему предложил переночевать в своем доме?
Лишь только он представился, назвав свое имя, стало ясно: он местный. В смысле, не такой, как я и почти все мои знакомые – не потомок людей, пришедших сюда с оружием под знаменем другой страны, уничтожавших всё, в чем можно было угадать угрозу, проигравших и оставшихся по странной просьбе победителей; он из тех, чьи предки поколение за поколением жили на этой чудовищно холодной земле, он из народа, от которого мало кто остался к концу войны.
Я всегда думала, что для них, местных, война продолжается, а за вежливой флегматичностью они прячут ненависть и желание увидеть всех нас мертвыми. Я считала (несмотря на уверения учителей, журналистов и Президента), что невозможно простить то, что натворили наши родители, и нам предстоит всю жизнь расплачиваться за их приход, но… Кастор предупредил о холоде и привез меня к себе домой. Показал большую пустую спальню и тихо прикрыл дверь с другой стороны. Может быть, он религиозен? Вроде бы, есть такие вероисповедания, которые учат прощать.
Почему-то от этой мысли стало спокойнее, и я вновь заснула – теперь до утра, до сигнала будильника наручных часов.
Если ночью отключали отопление города, то рабочий день отложен не меньше чем на час, ведь улицы должны успеть прогреться до бионормы в плюс восемнадцать. А вот насколько отложен? Без телефона, оставшегося дома, я смогу узнать это только с помощью телевизора. Или Кастора. Нет, остается еще возможность пообщаться со знакомыми «в тишине», но слишком много придется объяснять, а это пока рано.
Найдя примыкающую к спальне уборную, одевшись и аккуратно прибрав постель, я спустилась с мансарды.
Дом, снаружи выглядевший как новый, внутри не скрывал довоенной индивидуальности. Комнаты, коридоры и прочие помещения в нем располагались очаровательно нерационально – так уже двадцать пять лет не строят – а неотделанные стены прихожей выдавали материал постройки – ни больше ни меньше, красный кирпич, покрытый мерцающим лаком. Этот дом, один из немногих, пережил и войну, и реконструкцию города. Впрочем, это можно объяснить тем, что он находится на старой окраине, вдали от порта и заводов, подвергшихся бомбежке вместе с прилегающими кварталами, хотя даже окраины перестраивались… Наверное, люди, владевшие этим домом, пользовались уважением властей. Не сам Кастор, которому вряд ли больше двадцати двух, а его старшие родственники. Только где они?
В прихожей было слышно, как работает телевизор – начинались утренние новости. Ориентируясь по звуку, я нашла кухню.
Кастор стоял возле стола и смотрел под потолок, на мелькающие в мониторе лица. Льющийся из окна свет работавших на полную мощность уличных фонарей позволил мне рассмотреть его: не такой высокий, каким показался ночью, и совсем не красавец.
Впрочем, он из тех, кому не надо быть красивым, чтобы вызывать симпатию – его бесцветное лицо делали привлекательным глаза, тоже бесцветные, но очень сильные, богатые и живые. Сюжет, который он смотрел, был повтором. Я видела его вчера, но не до конца, потому что как раз во время него между мной и  Медеей началась ссора. Это была трансляция встречи нашего Президента с главой Соседней Страны – необычной встречи, о странности и истинной сути которой зрители должны были догадаться сами. Я знала, что Кастор сейчас рассматривает лицо нашего семидесятипятилетнего лидера, готовое расползтись в ехидной ухмылке: глава государства приехал, чтобы лично подписать договор о медицинской помощи… Граждане,  следившие за политикой, прекрасно понимали, что подписание такого рода документов – уровень не глав государств, а чуть ниже, и, затаив дыхание, пытались угадать настоящую цель визита. Кастор, судя по его глазам, пытался. Судя по глазам, он продумал не два варианта, как я (первый – понежиться хотя бы денек в нашем тепле, второй – вытянуть секрет молодости Президента), а гораздо больше, и потуги визитера вызывали у него сложные переживания вроде смеси жалости и брезгливости.
Но он заметил меня, стоявшую у порога кухни, и выражение его глаз изменилось: в них появилась легкая озабоченность, доброжелательность, и, почему-то, боль.
— Доброе утро, — сказал он и отошел от стола. — Завтракать будешь?
— Нет, спасибо, — ответила я, входя в кухню. — Поем в школе. Ты слышал, когда начнется день?
— Через час. Тебя отвезти?
Ну и сервис в этом приюте для бездомных девчонок… Нет, конечно – как я объясню Игорю, почему вдруг утром меня привозит в школу незнакомый взрослый парень?
— Я доеду, не волнуйся.
Кастор не стал уговаривать. Он понимающе кивнул и протянул мне раскрытую ладонь, в которой лежал небольшой медный ключ.
— Что это? — спросила я.
— Ключ от этого дома. Если вечером выяснится, что тебе по-прежнему некуда идти, приходи сюда. Возможно, когда ты придешь, меня дома не будет.
Я взяла. Просто невежливо – заставлять человека стоять с протянутой рукой.
Ключ, гревший мою руку теплом Кастора, решал много проблем – но и создавал не меньше.
— Зачем тебе это?
Губы Кастора изогнулись в уважительно-насмешливой ухмылке. Он молчал. Я молчала тоже, держа ключ кончиками пальцев над столом. Телевизор сообщил об успешном подписании соглашения и переходе к неофициальной части визита высоких гостей.
— Ты живешь один?
Кастор прикрыл глаза, и ухмылка его стала горькой, словно у него заболели зубы.
— Здесь жили мои родители, но они недавно умерли. Мне… трудно привыкнуть к тому, что здесь никого нет. Я хочу, чтобы тут был хоть кто-то, кроме меня.
Вот оно что…
— Неужели… все равно, кто? Ты ведь обо мне ничего не знаешь.
Телевизор подтвердил, что рабочий день начнется через час, с отставанием на семьдесят пять минут от нормального графика. Расчехлять клумбы пока не рекомендуется.
— Почему же, — отозвался Кастор. — Ты ведь назвала свое имя – Лора. По виду я определил твой возраст, правда, ошибся на пару лет – ты выглядишь старше. В нашем трехсоттысячном «мегаполисе» имена почти не повторяются, и мне удалось узнать достаточно в общедоступной базе: Лора Клауди, шестнадцать лет, живешь в двадцать втором квартале, дом сорок, с отцом, Виктором Клауди, начальником смены Главного Энергогенератора, его женой и младшим братом, собственного транспорта не имеешь, учишься в школе «Каменное соло»… Архитектура?
Я осторожно кивнула. Мне и раньше было известно, что существует база данных обо всех, проживающих на территории Нашей Страны, и этой базой свободно пользуются все желающие, но сама такого желания никогда не испытывала и думала, что сведения в ней ограничиваются именем, датой рождения и населенным пунктом.
Однако это оказалось еще не все. Кастор продолжал:
— Ни одного порочащего поступка, даже в детстве. Психоэмоциональная характеристика самая положительная. На улицу ночью среди зимы тебя выгнал не каприз, а катастрофа.
О. А ведь приятно такое слышать. Значит, я зря искала ошибку в собственном поведении.
— …Э, а коэффициент моей гражданской ценности?
Кастор улыбнулся: каждому хочется знать коэффициент своей гражданской ценности, просто чтобы потешить самолюбие.
— Есть, но засекречен. И сколько денег у тебя на счете, я тоже сказать не смогу. Зато без всяких баз вижу твой «комплекс захватчика», а это признак высокой моральной организации. Будь моей гостьей.
Что-то в нем чувствовалось – нечто прозрачное и простое – освободившее от сомнений и попыток разгадать скрытые мотивы, заставившее улыбнуться и положить ключ в карман.
— Я хотела бы сегодня напроситься к подруге.
Кастор чуть нахмурился, и я осознала все, что он мог возразить: у подруги нельзя поселиться, ее родители этого не позволят, зато известие о временном неблагополучии разнесется по свету и уничтожит мою репутацию «хорошей девочки»… Но он сказал не это:
— Конечно. Если не получится, приезжай сюда.
Ой, кстати…
— А какой это квартал?
Кастор повернулся к окну, за которым оживал город.
— Сто первый. Общественная трасса за углом, как выйдешь из дома – налево. Твой маршрут номер девять, возможно, придется подождать.
Значит, пора идти. Сто первый. До школы – примерно восемь километров. Опаздывать сегодня нельзя – защита проекта. Долгожданная.
— Тогда пока, — сказала я Кастору и вышла на еще прохладную улицу.

Глава 2: http://www.proza.ru/2013/09/29/1746