Купите фиалки

   Он застыл на полуслове. Ему показалось, что там, возле двери, мгновение назад мелькнуло знакомое лицо. Словно кадр из фильма — мелькнуло и исчезло. И не появляется вновь. «Наверное, показалось», — подумал он. Такое иногда случается, что в совсем незнакомом тебе человеке вдруг мелькнут знакомые черты. А потом ты смотришь и удивляешься: как такое может быть? Ведь совершенно никакого сходства. Наверное, такое случилось и сейчас. Это было бы просто чудо, если бы тут оказался кто-то ему знакомый. Конечно, всякое бывает, но слишком уж мала вероятность. Ведь он двадцать лет, как уехал отсюда, изредка, не каждый год навещая родительский дом. Все реже и реже встречались ему старые знакомые во время его коротких приездов, а последние лет восемь — вообще никого. Кроме одного, бывшего одноклассника Валерия, на дне рождения которого он сейчас. К нему, чтобы вспомнить добрые старые времена, Николай иногда заходит домой. Вот и вчера, только он вошел в калитку, вдруг слышит:
   - Ага, кому не потеряться! Николаша! Заходи, заходи! — и из курятника показалась знакомая физиономия. Велерка, бывший одноклассник, бывший завсегдатай «танцев до упаду», бывший «стиляга», а теперь автослесарь высшей марки и вершитель немалого домашнего хозяйства. Как всегда, поговорили немного, «хлопнули» по кружке самодельного вина высшего качества, а потом Валерка сказал тоном, не допускающим возражения:
   —Так, завтра у меня — день рождения. Надеюсь, помнишь? Уже сорок, дата — круглая, отмечаем в кафе. Приходи обязательно. И никаких отговорок! Подарков тоже никаких, мы давно выше этих предрассудков. Так что я тебя жду, а то ты в своей тайге, наверное, одичал за два десятка лет.
Ничего Николай не одичал, хоть и в самом деле двадцать лет работает на таежном почтовом ящике — там тоже люди, да и командировки бывают, и отпуска. Но стоит ли возражать Валерке, если и сам он это знает? Просто сказал, чтобы сказать.
И вот — этот зал и это мелькнувшее лицо.
   —Ты что? — удивился Валерка, — знакомого увидел?
   —Да нет, наверное. Конечно, нет. Показалось...
   Веселье шло своим чередом. Зал был «в кондиции» после первого круга застолья. Играл аккордеон, кто пел песни, кто танцевал посреди зала под мелодии этих песен, кто вышел курить. Николай потихоньку подпевал знакомые мелодии, все еще находясь под впечатлением мимолетного своего видения.
   У противоположной стены, возле двери, — три женщины. Стоят, разговаривают. Это они — виновницы, или кто-то, проходящий мимо? Та, что слева, что-то увлеченно говорит. Николай отлично ее видит. И ни в одном ее движении, ни в одном выражении лица не находит ничего, хоть чуть-чуть что-то напоминающее ему. Эта отпадает. Так, вторая. Ее Николай тоже отлично видит: она стоит лицом к нему- смотри, мол, сколько тебе надо. И он смотрит, и некоторое время не может отвести от нее взгляда: надо же, постаралась природа! Какое некрасивое лицо! Нет, не некрасивое, а скорее... ну, нелогичное, что ли. Ведь что в нем некрасивого? Глаза? Нет, они вполне хорошие. Нос? Та же картина — нос, как нос. Рот, губы? Нет, в них даже привлекательность какая-то. А вот всё вместе — о, нет! Просто плохо. Бедняга! Нелегко, наверное, ей живется.
   Николай так увлекся изучением этого феномена, что женщина, наверное, это заметила и глянула на него вопросительно. Пришлось отвернуться. Да, чего на свете только не бывает. Он вспомнил свою сотрудницу из копировального бюро. Красавица — загляденье! Хоть в фас, хоть в профиль. Добрая, вежливая. Душа радуется видеть ее. Но — до тех пор, пока она не улыбнется. Ох, какое некрасивое лицо становится! Конечно, знала она это и старалась всегда быть серьезной. Но, наверное, нелегко сдерживать себя, когда на душе бывает светло. И иногда она улыбалась. И тогда люди деликатно отводили от нее взгляд.
   Веселье в зале продолжалось. Валерка был среди танцующих, пытался «пройтись стилем», как когда-то в молодости. Никто Николаю не мешал.
   Итак, третья. Удостовериться, что и она ни при чем, и — успокоиться, включиться в общее веселье. Вот она, наконец, повернулась к «нелогичной», которая куда-то уходит, что-то говорит, и он видит её лицо! И дыхание ему перехватывает: это — она! Отвел глаза в сторону, вновь посмотрел — да, она! Но это невозможно! Что же теперь делать? Мысли понеслись табуном, одна сшибая другую. Ну что, что делать? Подойти? А нужно ли? А вдруг она с кем-то? Навредишь еще. Да и потом — захочет ли она его видеть? Лично он давно себя осудил, определив свой поступок по отношению к ней одним словом— предательство. Поколебавшись, решил: ладно, время еще есть, веселье в самом разгаре. Нужно немного успокоиться, а там видно будет.
   ... Это было давно, в дни прекрасной молодости, когда вся жизнь с ее грядущими дальними странами, большими делами, не встречеными новыми друзьями была еще впереди. Он тогда начинал работать на заводе и ходил на занятия в учебно-курсовой комбинат: повышал свою квалификацию. Там же, в параллельной группе радиотелеграфистов, училась очень эффектная девушка, которую он сразу заметил, хотя видеть мог не так часто, только во время коротких перерывов. Не скажешь, что красивая, но очень привлекательная: серьезное лицо, пышные каштановые волосы и — убийственно синие глаза.
Держалась с достоинством, но без высокомерия, и по всему было видно, что она — лидер. Николай тайком поглядывал на нее, и воображение рисовало волнующие картины. Огорчало его то, что она была выше среднего роста среди женщин, немного, но выше. Наверное, такая же, как он. Смеялся над собой: а тебе-то что? Не твоя же. Но, видно, глупый эгоизм в него был заложен: мол, что хорошее, то, хоть немножечко, да моё. Да что там был, он и до сих пор в нем сидит, кусок эгоизма этого. И совсем его убило, когда он, приложив немало усилий и изобретательности, узнал ее возраст. Оказалось, она на целых два года старше его. Волнующие картины его воображения с того мгновения померкли, но любоваться ею он не переставал. И завидовал кому-то, неизвестному. Но случилось неожиданное. Она как-то запросто подошла на перерыве к их группе, о чем говорила — разве припомнишь? До него, кажется, и не доходил смысл разговора, он видел одно: она рядом! А потом осмелел, вставил словечко, и она ему ответила. Лиха беда начало — вот так, на перерывах, и продолжалось знакомство.А потом занятия кончились, и встречи прекратились. Николай сожалел об этом, воспринимал как потерю чего-то доброго, но впереди была еще целая жизнь, с новыми находками и потерями, а прошлые переживания не то что забывались, а становились менее значущими, потихоньку сглаживались. На танцах в парке — новые знакомства, привлекательные девчонки, и — попробуй пойми, какая лучше.
   Прошло время, наверное, целый год. И вот однажды в жаркий майский день подошел он к лотку с газированной водой напиться. И встретился с ней. И потом долго они вспоминали эту газированную воду. Они стали встречаться, и очень рады были друг другу. Встречались чисто, возвышенно, при всякой свободной возможности. Жизнь их наполнилась смыслом. На работе он, стоя у станка, мысленно рассказывал ей, как он освоил вот эту сложную операция, и деталь у него выходит, как картинка, у других это не получается. И чувствовал, что она радуется вместе с ним. Ждал ее на трибуне безлюдного стадиона, когда она тренировалась: бегала по гаревой дорожке вокруг зеленого поля. Вместе с ней штудировал английский: она решила самостоятельно овладеть им, чтобы подняться выше уровня «Читаю и перевожу с словарем», что фактически означало: да ни черта я его не знаю. И на аккордеоне она играла. Николаю казалось — непревзойденно. И пела хорошо. А он, стараясь не мешать, тихонько подпевал ей. Но была одна песня, в которую он никогда не вмешивался, боясь испортить величайшее наслаждение от будоражащей его мелодии, от чудесного чередования низких и высоких звуков, от волнующих душу слов этой песни. Про исчезнувшую девчонку, которая когда-то спускалась в долину с полной корзиной душистых фиалок.
               Купите фиалки, вот фиалки лесные,
               Скромны и неярки, они словно живые...
   Он её просил, и она всегда исполняла эту песню до конца:
            ...Цветет эта песня фиалкой лесной.
   Песня кончалась, и они минуту-другую сидели молча...
   Только однажды у них чуть не возникла ссора. Даже не ссора, она так и не состоялась, а какая-то непонятная гроза вдруг нависла над ними черным крылом. Наверное, испугались они оба надвигающейся беды и, скорее подав друг другу руки, миновали её.
   Это было в ту ночь, единственную ночь, проведенную ими вместе. Ночь в чужой холодной квартире. Хозяйка, получившая на нее ордер, срочно уехала куда-то, а ключи оставила им. Чтобы по возможности наведывались — тогда бывали случаи, что вот в такие, временно пустые квартиры самовольно вселялись другие люди, — и попробуй потом, высели их. В тот вечер они долго гуляли по городу, так долго, что и не заметили, когда наступила ночь, и трамваи ходить перестали. Всё было тогда прекрасно. Купив бутылку вина в дежурном магазине, потихоньку пили его, сидя в обнимку — так теплее! — прямо на полу чужой квартиры, накинув на плечи всё, что нашлось подходящего. Потихоньку пели, вполголоса разговаривали обо всем на свете, и ничего им больше не надо было. А потом она его поцеловала — нежно, чуть-чуть, и долго они потом сидели молча, переживая случившееся.
    А потом было утро.
    — Мы с тобою ну прямо не от мира сего, — сказал он, уходя. Сказал каким-то чужим, насмешливым голосом. Зачем он это сказал? Ничего такого говорить не собирался. А вот надо же, вылетели слова из него. Не потому ли, что вдруг увидел он всё как бы со стороны и подумал: «Вот расскажи кому об этой ночи — не поверят, что ничего "такого" не было. А если поверят, — засмеют». Конечно, никому ничего он рассказывать не собирался, но вот надо же, подумалось!
   —Что ты имеешь в виду?
   —Ну что? Ты — женщина, а я — мужчина. Целая ночь вдвоем. Даже вина выпили...
   —Ах, ты вот о чем, — лицо её потемнело.А он растерялся — почему такая реакция? Стоял у двери и смотрел на нее.
   —Ладно, иди, — прошептала она. И вдруг взорвалась: — Да уходи же ты! Насовсем!
   Он ехал в трамвае и думал: ну почему она так обиделась? Конечно, глупо, что он сказал такое, но её внезапная реакция... И что же, теперь — всё?..Он уже ругал себя, что ушел, может быть, лучше было задержаться, объясниться? Но трамвай уносил его всё дальше. Было утро, город просыпался, улицы еще не наполнились спешащими по своим делам людьми. И тут он увидел: за трамваем мчится велосипедист, почти догоняя его на остановке и отставая когда трамвай набирал скорость. Это была она! Сначала решил, что, пожалуй, надо выйти на остановке, — ну почему она должна вот так выкладываться из-за него? Но испугался: а может, лучше сейчас не встречаться? Не для того же она гонится, чтобы сказать что-то хорошее! Сгоряча наговорит чего, и он может взорваться. Кому это надо?
   Но встреча всё же состоялась. У каждого маршрута есть конечная остановка. Хочешь, не хочешь, а — выходи. И восхищается он её упорством, и боится: не надо, не надо нам черной кошки!
   —Я забыла. Отдай ключ от квартиры, — сказала она, подъехав.
   —И ты из-за этого столько крутила педали?
   —Да, из-за этого.
   Они стояли и смотрели друг на друга. И понимали, что мгновения эти — решающие...
   ...Он не отдал ей ключа. А она не стала настаивать. И он понял, что не нужен ей ключ этот, что не из-за него она мчалась за трамваем. Сорвало её с места вдруг навалившееся яростное неприятие того, что происходит. И ему стало легко-легко от того, что так и не перебежала им дорогу зловещая черная кошка. И какая она молодец, что догнала его! И опять долго бродили они по городским аллеям, по очереди ведя в руках велосипед, не в силах расстаться.
   После этого события они стали более бережно относиться к довольно хрупкому своему богатству — к светлой и чистой дружбе. Снова светило солнышко на их небосводе. И было ясно, что приближается их прекрасный финал — навсегда быть вместе. Не очень огорчила и повестка из военкомата: наше от нас не уйдет!
   А потом... Ох, лучше бы не было этого «потом»! «Красивая и смелая дорогу перешла». Она перешла, а он... Он поплелся за ней!
   И не было больше прежних встреч.
   Все это промелькнуло перед глазами Николая так ясно, будто было вчера. Но какое там вчера, если сыну его уже столько же, сколько тогда было ему!
   Веселье в зале продолжалось, гремела музыка, все танцевали. У двери никого уже не было. «Интересно, где она? — подумал он. — Танцует? Или где-то за столом?». Но искать не стал, чтобы не выдать себя.
   —Внимание, товарищи! — Валерка выключил музыку. — Прошу всех к столу! Кто там еще в коридоре? Сережа, играй сбор!
   Сережа — это виртуоз-аккордеонист. Раздался знакомый армейский сигнал « На обед!» — Сергей очень четко сыграл его на аккордеоне. Все потянулись к столу.И тут Николая вдруг осенило. Вот он, момент! Только бы все полу¬чилось!
   —Слушай, друг, — обратился он к аккордеонисту. — Очень большая просьба к тебе. Пока все рассаживаются, давай споем куплетик одной песни.
   Аккордеонист вопросительно посмотрел на него.
    — «Купите фиалки» — знаешь, была такая когда-то?
   Сергей пробежался пальцами по клавишам: -Эта?
   —Да, да эта. Ну, согласен?
   —Давай. Мне не жалко.
   И вот — мелодия. Всё, вперед, отступать некуда!
              Не приходит с цветами в долину девчонка,
              Нет с нами певуньи лесной, — начинает он и с удивлением замечает, что голос у него совсем чужой, да и поёт вроде не он сам, а кто-то другой, да каким же грубым голосом, как из ведра! Как сквозь туман, замечает, что к нему подошли несколько человек, кто-то стал подпевать:
              Но с фиалкой душистой любимая песня
              Сама расцветает весной.
   И вот — эти низкие ноты, которые больше всего будоражили его. Он старается не сфальшивить, и, кажется, это получается:
              Купите фиалки, вот фиалки лесные.
              Скромны и неярки, они — словно живые.
    В песню уже включились сразу несколько голосов, оно бы и ничего, но громче всех поет кто-то, у кого со слухом, мягко говоря, не всё в порядке.
              В них дыханье весны, лепестки их полны...
   Николай смотрит, кто же этот крикун, и замолкает. Он видит: у стены стоит она. Руки за спиной, голова наклонена немного вперед, закушена губа, опущены глаза, — всё! Состоялось: она его узнала! Теперь что-то будет. На него вопросительно смотрит аккордеонист, но Николаю уже не до песни, тем более, что она звучит и без него. Еще не решив, что дальше делать, он осознает, что уже идет к ней. Как будто опять в нем два человека: один что-то делает, а другой наблюдает.
   Она поднимает голову, смотрит на него. И он смотрит в до боли знакомое лицо.Убийственно синие глаза. В них — недоумение. В них — тысяча вопросов. В них — негодование. В них — скрытая радость. Ох, да как же такое может быть?
   —Ты... здесь... — шепчет она.
   —Да... вот... — так же тихо отвечает он, не зная, что еще сказать. Неловкое молчание, но вот — тень улыбки на её лице:
   —А я так и знала. Я знала, что ты мне все равно когда-нибудь поймаешься. — Она уже совладала с собой. — Тебе не кажется, что нам есть о чем поговорить?
Оба человека в Николае — и первый, и второй — уже соединились.
   —Я тоже надеялся, что... увидимся. Да, конечно, надо поговорить...
   Она предложила совсем-совсем мирно:
   — А знаешь что? Давай убежим отсюда. Тебе очень надо здесь быть?
   — Да нет, просто пригласил товарищ. Но мне тут... не очень.
   — Значит, решено?
   — Да!
   — Эй, вы, хватит вам секретничать, — позвал Валерка. — Садитесь за стол, потом поговорите!
   Она посмотрела на Валерку, потом на Николая.
   — Сейчас, мы скоро! — и, схватив его за руку, выскочила за дверь.
   Долго бродили они тогда по улицам и говорили, говорили. Сначала она предложила:
   — Знаешь, мне кажется, нам снова надо познакомиться: узнать, кто мы и что мы сейчас.
   И он рассказал, что живет один, от первой жены — той, что разлучила их, — у него сын, кажется, непутевый. Живет в другом городе с матерью, но никакой связи с ними, кроме его алиментов, у него нет. Была у него и другая женщина, но и с нею отношения не сложились. Теперь он один, работает в престижной организации. Десять лет назад заочно закончил институт, теперь — ведущий инженер.
   — Я тоже сейчас одна, — задумчиво сказала она. — Живу вместе с дочерью. Сколько твоему сыну лет?
   — Восемнадцать в этом году исполняется.
   — Вот, а моей дочке семнадцать. Да, это даже интересно...
    Они долго шли молча. Наконец она сказала:
   — Ты знаешь, мне было очень больно, что ты мне изменил. Хотя, конечно, это вроде и не измена была, мы ведь фактически друг другу ничего не обещали, никакой клятвы не давали. Но для меня это было больше, чем измена. А ты даже сообщить мне не соизволил, ушел — и всё. Как от столба телеграфного. Мне уже потом люди сказали. Так я со зла знаешь, что сделала? Я вышла замуж! За малознакомого моряка-отпускника. Как-то помог он мне выйти из трамвая — руку подал. После этого стал буквально преследовать. Ничего привлекательного в нем я не видела, а слащавость его мне буквально претила. И вдруг он мне предлагает выйти за него замуж: мол, отпуск кончается, а я его свела с ума, он видит — мы созданы друг для друга, и жизнь у нас будет — на зависть всему миру. У него, мол, и квартира, и материально он хорошо обеспечен, только вот меня ему не хватает. Зло меня взяло, хотела ему достойно ответить, но вдруг что-то во мне переменилось, вместо зла появилось злорадство. И я согласилась! Пусть всё будет хуже! Расписали нас быстро, есть какая-то особая статья для военных. И увез мой скоропостижный сухопутно-морской муж меня аж за Архангельск. В штабе он работал, моря и близко не видел. И началась наша общая жизнь. Я его еще в дороге возненавидела, думала: не спрыгнуть ли на какой остановке? За то, что он воспользовался, пусть даже не ведая об этом, моим безумным состоянием. Ну я ему и дала! За всех обманутых девчонок, за себя, униженную, за тебя, неверного, я мстила ему. Во мне было столько отрицательной энергии! Гордись — это из-за тебя! Если только этим можно гордиться. Жизнь у нас была — сущий ад. А мне благодать. И когда временами заползал к нам мир, я взрывалась, мне претил этот мир, я поднимала такую бучу! Он, бедный, и уговаривал меня, и даже, случалось, бил — и вот тогда я немного успокаивалась. Будто только этого мне и не хватало. А потом все чаще стало одолевать меня беспокойство — когда я поняла, что беременна: не сказалась бы вот эта постоянная нервная обстановка на ребенке. Но, кажется, обошлось, дочка у меня славная.Потом, наверное, я свою энергию исчерпала, стала спокойной и тихой. А мужа вообще перестала замечать. И он не выдержал, ушел. Полностью поглотив предназначенную тебе месть. А я вернулась, вернулась в себя, успокоенная и умиротворенная. Дали мне квартиру как матери-одиночке, вернулась в свой рабочий коллектив, и жизнь опять пошла своим чередом. Правда, намечался еще один жизненный поворот, но — не состоялся. Я еще раз чуть не вышла замуж. Аленке, дочке моей, было тогда четыре годика. Я уже ничего особенного от жизни не ждала. Да и считала, что не так уж плохо она у меня сложилась. Но есть люди, которые считают, что они просто обязаны влезать в чужую жизнь. Обычно это близкие люди — родственники, или друзья, подруги. Вот так и меня — свели, познакомили с одним мужчиной. Разведенным. Пригласили на вечеринку, ну и всё сделали, чтобы мы были рядом. Не скажу, что он был плохой: вполне приличный и вежливый дядя. Стали встречаться, домой ко мне стал заходить. Леночке конфеты, печенье покупал. Ну, думаю, вот опять моя путь-дорожка делает вираж, — может, сейчас к добру? Взвешивала я все за и против и поняла, что, наверное, скоро отвечу ему «да»: он уже предлагал мне расписаться. Нет, интересно как-то, предлагал: не выйти за него замуж, а именно расписаться. Однажды пришел ко мне, я открыла ему дверь, а сама пошла в ванную. Он не знал, что я его вижу. Аленка сидела на полу, на коврике, играла с куклами. И вот я смотрю: проходит он мимо нее, вот знаешь, если сказать, будто проходит мимо какого бездушного предмета — так это ничего не сказать. Потому, что мимо предметов проходят без каких-либо чувств. А тут... Отстранился, по лицу пробежала гримаса неприятия, как будто увидел что-то гадкое. Потемнело у меня в глазах: значит, притворялся всё время, улыбался, конфетки покупал. В общем, прогнала я его тогда. Очень грубо вытолкала за дверь, ничего не объясняя. Аленка испугалась, расплакалась, а потом и я к ней подключилась. Поплакали немного и еще дружнее стали, и смеялись потом от души. Ведь избежали мы большого несчастья. И я решила: ни одного представителя вашего так называемого сильного пола со мной рядом не будет.Ты меня извини, я много говорю. Я давно готовила эти слова для тебя. Потому, что знала, вернее, верила, что мы когда-нибудь встретимся. И вот видишь, сбылось, да еще как красиво! Кстати, я восхищена твоей идеей — так обратить на себя моё внимание. Ты меня, конечно, первым увидел. И такое придумал. Вот за это тебе большое спасибо, а особенно за «Купите фиалки». Я вижу, и для тебя эта песня так же дорога, как для меня.
Ты сказал, что послезавтра уезжаешь. А я не могу тебе всё не высказать потому, что в себе носить мне тяжело, хочу и на тебя часть груза переложить. А будет ли другая возможность?
Сразу скажу: нет на тебя обиды. Всё у меня перегорело, плохое ушло, а тепло тех наших дней осталось. Но сразу предупреждаю: не радуйся и воздушных замков не строй. Я говорю о прошедшем, а будущее... будущее у нас было двадцать лет назад. Было, но, к сожалению, — во всяком случае, моему, — сплыло. Ты помнишь? Только одно пятнышко тогда у нас появилось. Это было после той единственной ночи, что мы вместе провели. Да что я спрашиваю, конечно, вряд ли ты об этом забыл, такое забыть нельзя. Но до сих пор я не уверена, что ты меня понял тогда...
   Она помолчала. Вечер уже вступал в свои права, солнце садилось, кроны деревьев четко вырисовывались на фоне подсвеченных облаков. Впереди на постаментах каменные львы стерегли вход а парк, слева сквозь заросли камыша поблескивали потемневшие воды Саксагани.
   — Давай сядем, — предложила она.
   Какие-то добрые люди врыли на берегу реки примитивную скамеечку, она была вполне обжита: трава вытоптана, а в стороне виднелись следы когда-то горевшего здесь костерка.
   — Так вот, о той ночи, — продолжала она. — Уходя, ты сказал такие слова... Как в холодную воду меня окунул. Ведь всё во мне буквально пело, что так просто и так чисто мы относимся друг к другу. И вдруг, ни с того ни с сего, — грубая уличная философия. Впечатление такое, будто ты про меня что-то нехорошее подумал, или сам жалеешь, что упустил возможность. Пустота навалилась на меня, вроде вот — ты был, и вдруг оказалось, что тебя нет. А тот, который был тобою, стоит у двери и смотрит на меня, будто внутрь заглядывает. Так изучают реакцию отрезанной лапки лягушки, когда к ней подводят электрический ток. Вынести такое непросто. Прогнала я тогда тебя, была уверена, что — навсегда. А когда ты ушел, дикое отчаяние охватило меня. Я ведь не всё тебе сказала, не все чувства выложила! Сорвало меня с места то, что я вспомнила: у тебя остался ключ от квартиры! А этого никак допускать нельзя! Я и не заметила, как вскочила, достала из кладовки велик и помчалась за тобой. Цель одна: умереть, а догнать, забрать ключ и высказаться до последней буковки. Ты помнишь? — весь маршрут я отчаянно крутила педали. Надеялась: увидишь, выйдешь на остановке. Ты не вышел. Может, к лучшему. Потому, что с каждой минутой моя уверенность, что я поступаю правильно, уменьшалась. А когда подъехала к тебе на конечной остановке, от всего запала меня хватило только на одно — потребовать у тебя ключ. И как же мне легко стало, когда ты его не отдал! Теперь ты понял, почему всё это произошло? Не надо торопить события. Не бывает мая после февраля.
   Она замолчала, задумалась. Николай не все понял про май и февраль, но переспрашивать не стал: не хотелось нарушать наступившую атмосферу умиротворенности. Они сидели на берегу. Вечер был тихий и теплый. Серпик растущей луны лил мягкий свет на землю, отражался бликами на подернутой легкой рябью воде. Набегала легкая тучка, блики пропадали, но вскоре вновь оживали, гоняясь друг за другом. Гибкие ветви ивы, склонившись над водой, казалось, о чем-то с нею тихо шептались. «Какой сказочный вечер! — думал Николай. — Как во сне, как в сладких юношеских мечтах! Словно сказка переплелась с реальностью. Внимай, впитывай, захлебнись этим блаженством, запомни его навсегда!» «Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви»: сама по себе звучала в нем знакомая старая мелодия. Рядом сидела женщина, которая была так дорога ему, и перед которой он чувствовал свою большую вину. Ему хотелось сесть поближе, обнять её, прижать к себе и больше никогда не отпускать. Но понимал он: нет у него на это права.
   Она посмотрела на часы.
   — Ого! Пора домой, а то моя Аленка, наверное, уже с ума сходит. Ну что, кавалер мой, вновь возникший, проводишь?
   — Ну зачем ты еще спрашиваешь? — вздохнул Николай.
   — Знаешь что, — продолжала она. — Я вижу, тебя давит груз вины. Не надо. Всё, что случилось, наверное, и должно было случиться. Почему — не знаю. Может быть, мы в жизни являемся исполнителями какой-то роли. Но — всё прошло. Я рада нашей встрече. Но вот, сидела и думала: а что дальше? Вернуть старое? Но его не вернешь. Май наш ушел, начался, наверное, сентябрь. Ты не обижайся, но я не хотела бы возобновлять наши встречи и свидания. Мне достаточно того, что подарил сегодняшний день. Мне этого надолго хватит, на целый год. Я сохраню его до каждой минуточки. Давай так: во время твоих следующих приездов, раз в год мы будем встречаться. Я буду жить этими редкими встречами, мне этого будет достаточно. Я создам себе, может быть, иллюзорный мир, и буду жить в нем. Я буду спокойна: ты мне больше не изменишь. Потому, что нельзя изменить тому, чего нет в реальности. Ты согласен?
   Он не был согласен. Снова надолго расстаться? Они стояли уже возле ее дома. Еще надеясь на что-то, он робко предложил:
   — А может, не уезжать мне послезавтра? Неделька отпуска у меня еще осталась. Сдам билет...
   — Нет, — улыбнулась она, — не иди на поводу у своей слабости. Давай сохраним в неприкосновенности то хорошее, что подарило нам сегодня. Никуда не денешься — врозь. Я — здесь, а ты — там. А следующим летом я тебя жду. Я очень буду ждать. Вот так...
   Улыбнулась, помахала рукой и пошла к дому. И уже входя в подъезд, обернувшись, сказала с болью:
   — Ну, пожалуйста, пусть так и будет... — и скрылась за дверью.