Другое Солнце. Часть 4. Точка 40

Точка 28: http://www.proza.ru/2013/08/24/1578
Точка 29: http://www.proza.ru/2013/08/24/1693
Точка 30: http://www.proza.ru/2013/08/24/1830
Точка 31: http://www.proza.ru/2013/08/24/1894
Точка 32: http://www.proza.ru/2013/08/25/92
Точка 33: http://www.proza.ru/2013/08/25/176
Точка 34: http://www.proza.ru/2013/08/25/1659
Точка 35: http://www.proza.ru/2013/08/25/1798
Точка 36: http://www.proza.ru/2013/08/25/2076
Точка 37: http://www.proza.ru/2013/08/26/222
Точка 38: http://www.proza.ru/2013/08/27/169
Точка 39: http://www.proza.ru/2013/08/27/194

40. Смена дислокации. Исходная Точка: Воспоминание #7, Ирка. Северо-Запад, квартира Ли, улицы.



Мишка вот-вот должен был вернуться со смены. Я уже приготовила ужин. Я сидела на нашей маленькой кухоньке и улыбалась своим мыслям. Моя семья. Мой Мишка. Вот сейчас он откроет дверь, ввалится в квартиру, уставший, голодный, но всё равно с улыбкой на лице. Я встречу его в прихожей. Он обнимет меня крепко-крепко. И я уткнусь носом в его пропахшую улицей куртку и буду вдыхать этот запах. Он вечно ворчит, говорит, что воняет помойкой и химикатами, но это неправда. Это его запах. Мишкин. Такой родной, такой любимый.

Потом он решительно отодвинет меня и, попутно разоблачаясь, заявит: «Я в душ! Надо смыть с себя всю эту гадость!»
А я скажу: «Только не долго — ужин на плите».
А он улыбнётся и поцелует меня.

Боже, если только ты есть. Пожалуйста, не дай этому пропасть. Дай мне сил сохранить то, что я так люблю. Дай нам силы преодолеть все трудности. Дай нам силы не упустить наш шанс. Знаю, я многого прошу, но ведь я не самый частый твой проситель. Пусть у нас всё будет хорошо.

«Бз-з-з!»

Звонок! Бегу в прихожую. Вот сейчас, сейчас… Странно только, почему Мишка звонит? Ключи потерял, что ли? Вот чучело!

«Бз-з-з!»

— Иду-иду!

Гремит засов. Лязгает цепочка. Скрипят несмазанные петли; Мишка, сколько раз ты собирался их смазать? Перед людьми неудобно. Эх, надо самой. Да и вообще, я ведь хозяйка.

А что…

— Здравствуй, Ира.
— Здра… Здравствуйте? — какой-то парень. Жуткого вида! Бритая голова, словно череп, обтянутый кожей. Один глаз спрятан под черной лентой.
— Не узнаёшь, да? Хе, неудивительно. Дюша Перец, если помнишь такого.
— Дюша? Это ты? Что с тобой стало, боже мой!
— Так я ж из тюрьмы, Ира. А там, знаешь… Слушай, я бы с тобой поболтал, но, боюсь, сегодня я к тебе с дурными вестями…

Дыхание перехватило. Сердце нехорошо ёкнуло.

— Ч-что? Что случилось? Что-то с Мишкой??

Перец скорбно кивает.

— Боюсь, что так… Понимаешь, я шёл к вам… Хотел в гости зайти. И в подъезде… В общем… Ты только держись, Ира. Убили Мишу. Видать, ножом ударили…
— Что?!! Где он?!
— Там. Если только кто-нибудь полицию не вызвал. У меня ведь даже телефона нет, я к тебе и шёл, чтобы ты позвонила. Прости, я и сам в шоке, с мыслями собраться не могу…

Но я уже не слушала. Забыв обо всём, я бежала вниз по лестнице, туда, где ждал меня мой Мишка. Сердце, словно безумная птица, колотилось о рёбра. Я не хочу верить в Дюшины слова. Но…

Вот — первый этаж. Слетаю вниз, к почтовым ящикам, и там…

Он лежит на спине, в луже чёрной крови. Господи! Как же темно! Проклятая лампочка почти не даёт света! Господи! Почему, почему ты нас оставил?!

Мишкины глаза открыты. В них — удивление, словно перед смертью он увидел что-то необычное, странное. Рот слегка приоткрыт. Щёки ввалились.

Меня душат слёзы. Но глаза мои сухие, словно пустыня. Слёзы льются куда-то внутрь, обжигая моё погасшее сердце.

Я опускаюсь на колени рядом с ним и ложусь туда, прямо на холодный пол подъезда, положив голову на Мишкино плечо, прижавшись к нему — уже холодному. Мне кажется, что это всё неправда. Что он просто прилёг отдохнуть. Он ведь так устаёт. Но ничего. Я буду с ним. И ему будет теплее. Я отдам ему своё тепло. Ведь мы любим друг друга, мы — пара, мы хотим пожениться. У нас всё общее. И тепло — тоже.

Дюша, кажется, что-то говорит там, наверху, но я ничего не слышу. Только какой-то невнятный гул. Какие-то звуки. Как же всё-таки шумно, да, Миш? Но ничего. Я с тобой. Мы вместе. И можем не обращать ни на что внимания. Ведь правда?

А я, ты знаешь, потушила мясо, как ты любишь и приготовила пюре. А ещё сегодня купила огурцы в нашем магазине. Представляешь, 200 рублей килограмм! Ужас, а не цены. Но мне, как работнику магазина, идёт неплохая скидка. А всё же хорошо, что я там работаю, правда? Так что у нас сегодня к ужину свежие огурцы. Да, я знаю, их сейчас выращивают на выгонке, они почти безвкусные… Но, думаю, витамины-то в них всё равно остаются, а? Как думаешь?

А давай сегодня вечером что-нибудь посмотрим? Я, знаешь, диск взяла напрокат. Сериал, наш, российский, называется «Ликвидация». Галя говорила, хороший. В духе «Место встречи изменить нельзя», знаешь. И актёры там хорошие играют, Машков, Пореченков, Меньшов, и ещё много известных. Давай посмотрим, а? Мы ведь уже давно ничего не смотрели. А зимние вечера будто специально созданы для того, чтобы, укутавшись в одеяло, вдвоём смотреть что-нибудь… А хочешь, я приготовлю глинтвейн? У меня есть бутылка кагора, специально для такого случая берегла…

Ну Миш, ну чего ты лежишь? Вставай уже, идём. Ми-иш. Слышишь? Я же знаю, ты меня слышишь. А? А?

Вот, гляди, тут люди какие-то ходят. Мы им, наверное, мешаем. Ну глянь, ты же улёгся аккурат возле почтовых ящиков. А им почту надо проверить. А мы им мешаем. Пошли, полежишь дома.

Эй, постойте. Стойте, куда?! Какие носилки? Зачем? Мы себя хорошо чувствуем! Не надо нам никаких носилок!..

— Девушка, девушка! Вы меня слышите? Серёга, у неё шок. В сторонку её, давай, а то санитары этого клиента никогда не увезут. Палыч, давай сюда! Да, слышу. Ножевое. Да. Свежий. Примерно полчаса как чикнули. Жалко парня, молодой совсем. Да и девчонка… Эх, что ж за жизнь-то такая! ****ец просто. Саня, Саня, ну чего вы копаетесь! Живее давайте! Диспетчер, это третий. Убийство на Свободе. Вот сука — «на Свободе»! Хороша свобода. Слушай, Семёнов, вы там оформите всё, ага? И сразу в отделение, мухой! Я потом подъеду. Девке вкололи чего? Может, её тоже в больницу? А куда её? Ладно, мне-то что. Саня, ты этого кента допросил?! Чего? Когда вышел?! Саня, на карандашик товарища, с ним нам ещё потом потолковать надо будет. А то больно подозрительно, только откинулся, — а тут такое дело. А вообще, давай-ка его в машину, пусть прокатится до отделения. Всё равно ему спешить некуда. Не, девчонку не трогайте. Да сам знаю! Что у неё, родных нет, что ли? Фамилия её как? Что, не контачит? Чего? Петрова? Ирина Сергеевна?! Погоди-погоди, а она часом не дочка полковника Петрова из второго отделения?! То-то мордочка знакомая! Звони полковнику, ясен хрен! Он мужик толковый, разберётся. Да не знаю я его номер! Я тебе что, телефонный справочник?! Давай живее, неохота тут до ночи торчать! Гражданка! Гражданка, мать вашу! Да, вы! Давайте, проходите, вам тут не театр! Только если анатомический. Уфф, надышали, жарища. Кто звонил? Кто-кто? Кастальский?! А этому-то что надо? Ты подумай, а… Прям одни шишки. То полковник, то майор. Ладно, это уже не нам с тобой разбираться. Наше дело — наше тело, как говорится. И вот, товарищ свежеоткинувшийся. Фух, выйду покурю на воздухе, а то совсем дышать нечем…


…


Люди входят, выходят. Что-то говорят. Сказали, папа приедет. Ну и что? Мишки-то всё равно больше нет…

Звуки, стуки, шаги. Сирены. Дюшу в «УАЗик» затолкали. Он сопротивлялся, но вяло. Наверное, не хочет себе лишних проблем. С другой стороны, кому они нужны, проблемы-то? Никому они не нужны. Но это уж как Бог положит. Кому-то жить, кому-то уезжать в «санитарке». Зачем они его увезли? Не дали побыть вместе ещё немного. Хотя бы чуточку. Всё спешат, спешат… Куда все эти люди так спешат? Зачем? А Мишка, он словно что-то понял. Важное. Потому и лёг. Может, жизнь — не такая уж хорошая штука? Она, оказывается, такая хрупкая. Кто угодно может её оборвать. Вот всего-навсего часа полтора назад жил мой Мишка, радовался жизни. А сейчас лежит там, в «санитарке», везущей его в морг. А я — тут.

Все понемногу разъехались. Пропали. Пустой подъезд. Ящики для писем и газет. Лампочка под потолком — такая тусклая, такая слабая. Мне кажется, мы с ней чем-то похожи. Наверное, она тоже горит и не понимает, зачем. Для чего? Ведь кто бы ни вошёл — ругается, мол, света мало. А она светит, светит изо всех сил, а люди всё равно недовольны. Люди всегда недовольны. Они завидуют друг другу, злятся друг на друга, убивают друг друга. Вот кто-то взял и убил Мишку. И что? Стало ему, этому кому-то, от Мишкиной смерти легче? Наверняка ведь не стало. Людям всегда всего мало. Лампочка горит, — но ей проще. Она не умеет думать. Если бы умела — перегорела бы от натуги, или потухла от депрессии. Но люди и тогда были бы недовольны. И в одном случае, и в другом. Вот и подумай: зачем ты горишь? Всё равно никто не порадуется твоему свету. Всё равно найдётся какой-нибудь малолетний вандал, который возьмёт кирпич и погасит свет. А потом придёт монтёр и заменит тебя новой лампой. И никто о тебе не вспомнит. Никто не скажет: а ведь она горела. Старалась…

И люди так же. Горят, светят своим тусклым светом, освещая пятачок пола у себя под носом. И злятся друг на друга: мол, слабо горишь! А если найдётся такой, который будет гореть ярко, нестерпимо ярко, — может быть, для кого-то? Для одного, или для многих? Но и на такого в итоге найдётся вандал с кирпичом. И свет погаснет…

Наверное, я просто пессимистка. Наверное, всё не так плохо, как мне кажется. Говорят же, что стакан наполовину полон, и всё такое… Но отчего-то сейчас мне трудно с этим согласиться. Мой стакан полон, до верху, — но в нём только горечь. И сколько бы я не пила, её не становится меньше. Наверное, такая у меня судьба.

Ада… Где бы ты ни была — прости меня. Пойми меня. Я ведь знаю, ты его не любила. Прости, — но это было видно. И если бы я уступила его тебе, то… Жалела бы об этом всю жизнь. А после того, как ты устроила его в эту больницу, я поняла: всё кончено. Когда он придёт в себя, он будет благодарен тебе до конца дней. Он поверит в то, что ты его любишь, — но ведь это неправда. Неправда! Я не верю. Прости — не верю. Может быть, я просто ничего не понимаю в людях, может быть, я просто ничего не понимаю в тебе, но… Я не могла тебе уступить. Не имела права. Знаешь, отец всегда учил меня поступать по справедливости, а я слушала его и думала: папа, ну как же ты не понимаешь? Нет в жизни никакой справедливости. Ты её себе выдумал, как и миллионы других людей. Выдумал, как свою веру. И как любая вера, она работает только для того, кто верит. Да и то… Справедливость — пустышка, придуманное кем-то слово. Ты поступаешь по справедливости, а в итоге оказываешься на свалке, осколками когда-то пропускавшего свет стекла.

Поэтому я предала тебя. Знаешь, я не горжусь этим поступком. Я поступила гадко. Подло. Но знаешь, в бою, если ты не ударил врага — враг ударил тебя, и тогда ты проиграл. Я всю жизнь воевала. Жила от боя до боя. Я так устала, веришь? Мне просто хотелось… Счастья. Банального девчоночьего, человеческого счастья. Я ведь по уши влюбилась в Мишку, когда Милька привела меня в чертановскую квартиру. Увидела — и влюбилась. Молоденькая дурочка, в голове какие-то идеалы… Но знаешь, я даже наркотиков этих не видела за его светом. За Мишкиным светом. Ничего не видела. А стоило бы. Стоило бы уже тогда взять его, встряхнуть, вытащить оттуда. Умолить папу, чтобы он, — а не твой друг — устроил Мишку в больницу. И всё было бы… Правильно. Справедливо. Ну или хотя бы похоже на то. Хотя твои-то чувства никуда бы не делись. Если только они и правда были.

Но я… Чуть было всё не испортила. Своей бездеятельностью. И когда опомнилась, было поздно. И мне, конечно, повезло. Повезло, что ты была. Что ты не стала ждать, что перехватила инициативу, всё устроила… А я, подсуетившись, смогла урвать себе плоды твоих трудов. Да, это подло. Но знаешь… Я за это предательство уже заплатила. Вот прямо сегодня. Ужасной ценой. Знаешь, как бы то ни было, я бы не хотела, чтобы ты сегодня оказалась на моём месте. А ты могла бы. Всё могло бы быть почти так же — только вместо меня была бы ты. Не было бы предательства, но Мишкина смерть… Всё равно бы…

Знаю. Знаю, всё это — жалкие отговорки. Но я знаю, уверена — я ещё не раз расплачусь с тобой за своё предательство. Ах, Ада, если бы только всё сложилось иначе! Почему нас троим так не повезло? Ведь живут же люди. И даже, говорят, счастливо живут. Чем мы-то хуже?

Я не знаю, где ты теперь, что с тобой стало, кто с тобой рядом сейчас. Но мне хочется верить, что тебе всё-таки повезло. Больше, чем мне…

Хлопнула дверь.

— Ира! Ирочка! — папа приехал. — Господи, и ты всё это время сидишь тут?! Боже, боже, бедная моя! Скорее, там машина, едем! Поедем домой, мама ждёт, и Миля тоже. Все очень волнуются!.. Ира, мне очень жаль. Прости меня — я не любил этого парня. А он, кажется, был совсем даже и не плохим. Я был неправ. Хотя тебе это всё равно не поможет… Прости меня.
— Надо квартиру закрыть. Я же не закрыла.
— Я… Погоди, я сейчас… Коля! Коля, иди сюда! Ира, где ключи?
— Там, на зеркале.
— Коля! Восьмой этаж, 88 квартира, быстренько. Ключи на зеркале. Будь другом, закрой её, ладно?
— Без проблем, Сергей Михайлович, сейчас всё сделаем.

Даже лифт вызывать не стал. Побежал по лестнице.

— Ира, пойдём.
— А ключи…
— Принесёт он ключи, не волнуйся. Пошли, давай, ты же замёрзла, синяя вся!

Он снимает дублёнку и укрывает ей мои плечи. Тяжёлая. Тёплая. Совсем как ты, Мишка. Ой, и слёзы потекли. И откуда они только взялись.

— Не плачь, малышка! Не… А вообще, знаешь что? Поплачь. Поплачь, станет легче. Жизнь — штука такая. Я помню, когда война была, взрослые мужики плакали, когда их однополчан убивали. Поплачь. Вот, держи платок, а то щёки обветришь. Идём. Машина ждёт.

За дверью — оранжево-синий провал московской ночи. Туда увезли тебя, Мишка. Знаешь, чего я хочу? Я хочу с тобой. Да, наверное, глупо звучит. По-детски. Но куда мне деться от этого чувства? От этой пустоты…

В машине тепло, и лампочка над дверью услужливо освещает порог и сиденье. Возвращается Коля.

— Ключи, товарищ полковник!
— Спасибо, Коля, спасибо. Давай, поехали потихоньку к дому.
— Слушаюсь.

Двигатель живёт, мягко урча, словно сытое животное. Дверца захлопывается, отрезая от меня эту ночь. Коля правит. Машина покидает место происшествия.

Над полотном дороги — фонари. Они тоже светят.

Что мне делать? Дай мне какой-нибудь знак, если можешь. Я знаю, ты можешь. У тебя всегда всё получалось. Ты меня никогда не забывал.

Пожалуйста, дай мне знак.


…


Спустя несколько дней я вернулась на Свободу.

Папа настоял, чтобы я жила дома, с семьёй. «Нечего тебе жить там одной. А квартира от тебя никуда не денется — если только родители Мишины её продать не захотят. Но я говорил с его мамой — хорошая, мягкая женщина, так жалко её… В общем, она ничего на эту тему не сказала. Если скажет, я тебе сразу же передам. Она, кстати, говорила, что хотела бы на тебя взглянуть. Я ей отправлю твою фотографию, ладно?»

Папа целует меня.

Но я уже на Свободе.

Квартира кажется… Безжизненной. За исключением протухшего мяса и пюре. Заплесневел хлеб в хлебнице. И только огурцы со скидкой лежат в холодильнике, как ни в чём не бывало. Ну, может немного подвяли.

Выбрасываю всё.

То чувство, та пустота, она никуда не ушла. Твои похороны были вчера. Папа разрешил похоронить тебя на нашем участке. А два дня назад тебя кремировали. Я смотрела в печь крематория, в которую медленно погружался гроб с твоим телом, и мне снова казалось, что всё это неправда. К тому же, знаешь, эта женщина — ну, работник крематория — поставила похоронный марш. На магнитоле. Знаешь, это звучало настолько убого и фальшиво, что мне чудилось, будто всё это какой-то нелепый фарс. Как дурной сон. И сейчас я проснусь, и ты будешь рядом, и будет выходной, и не надо будет рано вставать, не надо будет никуда идти, и мы сможем делать всё, что захотим. И, представляешь: вся эта фанерно-торжественная чепуха, огонь в печи, — а я засмеялась. Я рассмеялась: всё это выглядело так глупо! А папа, конечно, смутился, обнял меня, прижал к себе: вроде как я заплакала, а он меня успокаивает. Такой глупый. Но это он от души, искренне. Он просто не ожидал, что я так себя поведу. Они мне ни слова не сказали после церемонии. Тактично промолчали. А мне было всё равно.

А потом было кладбище. Папа заказал для тебя надгробный камень, ты же был некрещёный, да? Но пока что там ничего нет, только холмик земли. Я купила астры. Не знаю, почему именно астры, — ты никогда не говорил, какие цветы тебе нравятся. А мне показалось, что они пришлись бы тебе по душе. И я положила их на твою могилу. Я потом посажу там цветы, разные. Чтобы у тебя всегда было красиво. Я папе отдала фотографию, для камня. Ну, ту, которую ты мне дал, которую я в паспорте носила. Она ведь моя любимая. Но её потом обещали вернуть. И я снова буду носить её в паспорте. Вот так.

Что ещё сказать? Не знаю, Мишка. Я очень жду от тебя весточки или знака. Знаешь, как в песне: «Хоть приснись мне во сне, хоть звездой подмигни. Будет легче вдвоём в эти странные дни…» Это Аквариум — помнишь? Тебе они всегда нравились. Я слушаю, слушаю, скачала кучу альбомов, и слушаю со своего плеера. И вспоминаю тебя, твои реплики к каким-то песням, твои рассказы о том, как оно было. И, конечно, то, как ты пел. Я всё помню, Мишка, всё-всё.

Вдруг — «бз-з-з!» — звонок в дверь.

Совсем как тогда. Сердце замерло почему-то.

Может, сделать вид, что меня нет? Не хочу ни с кем говорить.

«Бз-з-з!» — настойчивый. Ну ладно, что поделать. Правда?

Гремит засов. Лязгает цепочка. Скрипят несмазанные петли. Эх, Мишка, так мы их с тобой и не смазали. А теперь уже, наверное, всё равно…

— Привет, Ира. Помнишь меня?

Это Дюша! Прямо как тогда. Ах, как заныло сердце…

— Привет. А ты…
— Да я вот подумал… — Дюша протягивает мне пакет, в пакете что-то тяжёлое. — Там бутылка вина, полбатона колбасы, и полбуханки чёрного. Не бог весть что, конечно, но я просто подумал… Ну, посидеть, помянуть… Всё-таки он был моим другом. Всё-таки с детства дружили…

Смахнула слезинку.

— Да, конечно, Дюша. Заходи, разувайся.
— Ага, ага… — бормочет Перец, стаскивая ботинки. Я закрываю дверь. Гремит засов. Лязгает цепочка… А зачем? Кто сюда придёт-то? Кому теперь нужно сюда приходить? Значит, цепочку долой.

— Марат и Ёксель тоже пришли бы, но увы. Не срослось у них. Марат к родителям уехал, в Екатеринбург. А Ёксель устроился дальнобойщиком, теперь где-то в дороге на Крым. Вот так вот…
— А ты?
— Да я, знаешь… Пока ничего не подыскал себе. Ничего, найду. У меня есть там, это, знакомые. Может, в охранную фирму одну устроюсь. Вроде там неплохо платят…
— Понятно…
— Ну, давай с тобой Мишу помянем, — он откупоривает бутылку, разливает вино по бокалам. Помнишь, Миш, те бокалы, которые мы с тобой купили? Богемского стекла. Хорошие. — Хороший он был парень, Мишка, царствие ему небесное… М-да… Сколько раз меня выручал, сколько раз денег мне ссужал, без возврата даже. Такой был славный парень. Знаешь, вот, лучшие из нас уходят. На небо, — потому что лучшие. Всё вполне логично. А те, кто не так хорош, те, значит, тут пока остаются. Вот… Ну, мы с тобой тоже однажды к нему отправимся. Встретимся, обнимемся. Он улыбнётся нам — помнишь, да? Как только он умел улыбаться. И будет вечность для нас. Давай, Ира, выпьем.

Выпили. Закусили бутербродами с колбасой.

— Как ты вообще? — жуя, спрашивает Дюша. — Держишься?
— Наверное… Не знаю. Я просто думаю иногда: а стоит ли держаться-то?
— Ну, Ира, ты чего ж говоришь-то! У тебя же семья есть, родители! Вон мои про меня забыли, как будто и не родители мне. Сидят там в своей Индии, ноги в Ганге полощут. А я тут живи как хочешь. И хоть бы письмецо черкнули! Нет, какой там. Нам, Ира, с родителями не очень повезло, что мне, что Мишке. Но у Мишки хоть мама была хорошая, любила его. А у меня… Эх, да бог с ними! Бог им судья, вот что я скажу. Но ты, ты-то что?
— Не знаю, Дюш. Бессмыслица одна. У них своя жизнь. А у меня жизни больше вроде как и нет. Ну, есть что-то такое, видимость какая-то, но…
— Так, ладно, давай с тобой выпьем. За то, чтобы всё у нас было хорошо!

Звякнуло стекло. Выпили. Закусили.

— А вообще, я тебя понимаю. Иногда, знаешь, думаю: а может, ну его? У меня остался старый схрон. Там немного, но мне бы хватило.
— Постой, ты о чём?
— Героин. Главное — дозу правильно рассчитать. Тогда словишь кайф, но из кайфа этого обратно уже не вернёшься… Волшебная смерть, спокойная смерть…
— Правда?

Щемит сердце. А может… Да нет, так нельзя. Да, Миш? Молчишь, да? А мне как, одной? Теперь все решения в одиночку принимать надо…

— Грешно, конечно… — продолжает Дюша. — Но соблазн велик. Вот и думаю порой…
— А ты… А там не нашлось бы для меня такой дозы?
— Чего?? — Дюша смотрит сердито, брови хмурит. — Тебе что, жить надоело?
— Ага. Точно. Вот именно, Дюш. Надоело жить. А может…
— Да ну тебя! Не стану я такой грех на душу брать! Даже и не проси!
— Ну… Ты сам посуди. Моя жизнь была с Мишкой. Он был всей моей жизнью. А теперь его не стало…
— Найдёшь себе со временем парня, и всё! Хорошего, доброго. И давай уже, закрыли тему. Вот ведь рассказал по глупости, дурачина…
— Дюша…
— Что??
— Пожалуйста…
— Да отстань ты! Не хочу я твоей смерти быть причастным!
— А ты и не будешь! Просто оставишь мне героин и уйдёшь!
— Ага, и жить потом с этим, да?! С таким грехом на душе?! Да никогда!
— Дюша, Дюшечка, прошу тебя, пожалуйста! Ну хочешь — на колени встану? А? Умоляю, я для тебя что хочешь сделаю!
— Уйди ты, Христа ради!!

Слёзы текут ручьём. Мишка, я хочу к тебе!

Дюша молчит, жуёт губы. Такают часы на стене.

— Дюш, ну, может… Всё-таки передумаешь?
— Что, так припекло? — смотрит недоверчиво.
— Да!! Ужасно! Ты себе просто не представляешь, насколько!
— Ну… В общем… Может быть… Можно что-то сделать… — бурчит он.

Бросаюсь ему на шею:

— Дюша, Дюшенька! Спасибо! Знала, что не оставишь!
— Да уйди ты… На что меня вынудила…
— Дюша!..
— В общем, слушай. Вот тебе адрес. Там на двери замок кодовый, вот я тебе код напишу сейчас. Вот. Откроешь когда — там всего одна комната. И шкафы. Два стола, один у окна, а рядом со вторым — шкаф. Вот этот шкаф тебе и нужен. Там всё хранится. Там возьмёшь шприц одноразовый, а я для тебя оставлю готовый препарат. Особая рецептура, для одного парня делал. У него почти как у тебя было, девушку машиной насмерть сбило. Ну и всё, парень как живой труп ходил. А потом и попросил меня… Что-то услышал от кого-то или вычитал где… Короче, берёшь машинку, набираешь препарат, и свободна. Да! В квартире колоться не вздумай! Выйдешь, все двери закроешь, и иди куда хочешь. Если тебя с этим поймают — мы с тобой не знакомы. Всё поняла?
— Да, да, Дюшенька, я всё поняла. Всё поняла. Спасибо тебе, родной, спасибо!
— Ладно, — он тяжело поднимается со стула. — Пойду я, пожалуй. Рад был тебя повидать. И, это… Увидишь Мишку — привет ему передавай.
— Ага!!

Увижу Мишку, я увижу Мишку!!

Дверь за Дюшей закрылась. А я сжимаю в руках заветный листок с адресом дома, от которого тянется лестница в небо.


…


Я чувствовала себя ожившей. Смешно: я решила умереть, а жизни во мне больше, чем когда мне казалось, что я ещё жива. Когда ты ушёл.

Но я догоню тебя, слышишь?

Помнишь? Ты любил ту песню, «Лестница в небо», «Цеппелинов»? Ты говорил, что она напоминает тебе те мгновения жизни, перед дозой. Когда даже ломка стихает в предвкушении кайфа. Именно эти секунды ты называл «лестницей в небо».

Ты, должно быть, уже почти на самом верху, — но я догоню тебя. Бегом по Лестнице в Небо.

Отпустив такси, я посмотрела туда, где должен был быть указанный Дюшей дом и остолбенела.

Он был старый, двухэтажный, деревянный. Динозавр донебоскрёбного периода. Я думала, в Москве таких не осталось. Но это было очень в духе Дюши. Едва ли кто-то стал бы искать тут схрон, даже несмотря на то, что тут наверняка бывают бродячие нарки, особенно летом. Вот уж, как говорится: хочешь спрятать — положи на видное место. С другой стороны, у него же там кодовый замок…

На входной двери, естественно, нет никакого домофона. Да живёт ли тут кто-нибудь вообще? Наверное. Иначе бы дом давно снесли. А тут, скорее всего, живут всю жизнь несколько упрямых стариков, которые не хотят переезжать на новые квартиры. Вот дом и стоит. Вон, в окне герань краснеет, занавески. Точно кто-то живёт.

Дверь нараспашку. Внутри горит слабенькая лампочка, еле-еле освещающая подъезд…

Второй этаж, седьмая квартира. Белёная старинная дверь с намертво прикрашенной ручкой. Вставляю старый, клыкастый ключ. Щёлкает засов, скрипят несмазанные петли…

Под первой дверью оказывается вторая — куда более современная стальная дверь. На ней, как и говорил Дюша, кодовый замок. Так, какие там были цифры… Разворачиваю извлечённую из кармана бумажку. 4-4-7-7-4-0-5-1-8-0-0-7-2-7-1-ключ. Ничего себе… Но пароль верен: на панели замка зажигается зелёная лампочка, внутри что-то щёлкает, и дверь с сочным хлюпом открывается вовнутрь. Оказывается, она толстенная, а стена, похоже, укреплена. Серьёзно Дюша тут всё устроил, ничего не скажешь…

Внутри темно и сыро. Я ощупываю стены в поисках выключателя, но вместо этого натыкаюсь на деревянную полку, на которой лежит фонарик. Ну что, тоже неплохо.

Луч света выхватывает из темноты очертания грузных шкафов, стол у заколоченного окна и стул возле него. Паутину, свисающую с потолка длинными, пушистыми от пыли прядями. Железную кровать с продавленным матрасом в углу; рядом с ней стоит ведро и пустая бутылка из-под «Боржома». Всё для нарка, пытающегося пережить ломки. Вообще, похоже Дюше только на дверь и хватило; остальное явно родом из далёкого прошлого.

Второй стол стоит у стены, рядом с одним из шкафов, как и описывал Дюша. Странно: такое ощущение, что в этой квартире уже давно никого не было. Он ведь говорил, что оставит мне препарат… Странно…

На столе лежит кусочек бумаги. На нём нарисована стрелка, указывающая на древний гардероб. Я послушно открываю дверцу — в нос ударяет резкий фармацевтический запах. Здесь — полки, а на них — целая армада из банок, склянок, пузырьков, бутылок. Некоторые из них пусты, в некоторых, кажется, что-то есть.

Но я смотрю на один-единственный пузырёк, стоящий в центре гардероба. Рядом с ним лежит упаковка с одноразовым шприцем.

«Лестница в Небо»!

Меня трясёт. Луч фонаря прыгает по комнате, как сумасшедший солнечный зайчик. Боже, мне ведь ещё нужно набрать раствор в машинку! Так, надо успокоиться. Взять себя в руки. Мишка там, наверху, наверняка ждёт меня. Видит, как я тут психую и снисходительно улыбается, стоя на золотых ступенях Лестницы у самых Врат Рая.

Вдох, выдох. Спокойно. Чёрт, Дюша же говорил, чтобы я убиралась отсюда вместе с наркотиком! Но куда пойти? В Тушино ехать долго, почти полгорода. Я не выдержу!

Хватаю шприц, наполняю его раствором, заворачиваю в платок и кладу в сумочку. Отлично. Теперь на выход. Фонарь — на полку. Выглянуть в коридор — никого нет? Почти. Только какой-то странный парень неопределённого возраста, длинноволосый, в каком-то драном тулупчике (или как там это называется?) и валенках. Стоит у окна. Курит, что ли? Меня пока что не заметил. Может, удастся проскочить?

Скрипят несмазанные петли. Проклятье!

Парень оборачивается — небольшая рыжеватая бородка, усы, взгляд… Какой-то странный. Может, под кайфом? Только бы не привязался.

Делаю вид, что не заметила его. Закрываю дверь — она с хлюпом втягивается в проём, на табло замка загорается красный огонёк. Задержав дыхание, запираю деревянную дверь. Теперь — к лестнице.

— Девушка! Девушка, постойте!

Да отстань ты!

Сбегаю по лестнице на первый этаж, вываливаюсь из тёмного подъезда на воздух. Уфф, оторвалась!
Не преследует? Вроде никого… Чёрт!

Куда бы пойти… Надо, чтобы меня никто не нашёл. В смысле, чтобы не помешал никто. Иду по пустынной улице, шаря глазами по сторонам, периодически оглядываясь. Ох и подозрительно я сейчас выгляжу! Нервная слишком. Кто угодно заподозрит недоброе.

Но мне везёт. Парень, видать, не стал меня преследовать; да и зачем ему? И вокруг ни души. Район тихий, старинный. Да и время такое, наверное. Зима, полдень. Взрослые на работе, дети в школах и детских садах. Только бы не нарваться на дворника. Вот была бы ирония, да, Миш?

Арка в череде сросшихся старых домов, внутри — дворик, или, скорее, подворотня.

И детская площадка.

Здесь пусто. Хотя ею, похоже, давно не пользуются. Слишком старая, ржавая. Наверняка матери запрещают детям лазать по этой лестнице, одиноко тянущейся вверх; когда-то это была горка, но скат сняли и куда-то дели, может, сдали на лом, а от горки остались только изогнувшиеся трубы и вот лестница.

И я понимаю: это здесь. Вот она — моя Лестница в Небо!

Значит, я на месте. Ну что ж! Время пришло! Слышишь, Мишка? Я скоро буду! Дождись!

Дрожащие пальцы распелёнывают заветный шприц. Сейчас, сейчас… Куртка летит в снег. Закатать рукав, так, хорошо. Мишка, ты вроде бы всегда немного накачивал руку, да? Эх, и жгута у меня нет… Но есть ремень! Долой ремень! Петля, теперь затянуть, накачать вену…

Колпачок от иглы летит вслед за курткой.

Сесть? Или нет — лечь! Вот сюда, прямо сюда, головой к подножию Лестницы. Отлично! Прекрасно! Ступени, небо… Небо, конечно, малость подкачало — серое, унылое. А впрочем, почему бы и нет? Наоборот! Прочь из этого серого мира, в котором нет больше тебя! Вперёд, по Лестнице в Небо!

Игла входит в вену. Набрать немного крови — ты так всегда делал, не знаю, зачем. Но — соблюдём ритуал. Палец ложится на гашетку…

Папа? Почему мне вдруг вспомнился папа? Ты думаешь обо мне, да? Волнуешься, наверное. Куда это я запропастилась. Прости, пап. С дочерьми тебе не очень повезло. Прости. У тебя останется Милька. И мама. Прости. Мне пора.

Волна накатывает, шприц пустеет. Голова отяжелела. Ха-ха, ура! Ура, Мишка! Ты дождался! Я дождалась! Мы снова будем вместе! И теперь уже навсегда.

Лестница тянется высоко-высоко, выше крыш домов, старых и новых, выше облаков, серых и хмурых. Лестница тянется в небо, к Вратам Рая. Туда, где ты.

Но что это? Что это, что это?!

Виски сдавило, голова лопается! Всё тело корёжит судорога! Дышать нечем! Лестница в Небо рушится! Её обломки падают прямо на меня! Острые трубы пробивают живот, грудь, руки! Как больно!! Труба пробила мне сердце!! Труба пробила мне сердце!! Помогите!! Кто-нибудь!!

Стены подворотни наползают на меня, смыкаются, словно лепестки ужасного цветка! Судороги бьют насмерть! Вены распирает кипящая кровь! Помогите!! Я не хочу так!! Верните мне мою Лестницу в Небо!!

А потом тьма наползает на меня.


…


— Эй, эй, сестрёнка, очнись!

Что? Я ещё жива? Кто здесь?

Веки размыкаются. Адская тяжесть. Свет ударяет в глаза — беспощадный, яркий свет.

— Давай, давай. Ты не должна была ещё умереть. Было бы неинтересно.

Чьё-то лицо. Кто там? Кто это? Мишка? Это ты?

Нет. Это не ты. Это Дюша. Зачем? Зачем ты?..

Дюша смеётся.

— Как ощущения, Ирочка? Нравится? Ха, хотя вначале, уверен, было круче. Особая рецептура, уникальный раствор. И знаешь, что? Он был создан специально для тебя. Это не героин, не-ет, ха-ха. Нет. Я тебя обманул. Обвёл вокруг пальца. А ты повелась. Как я и предполагал. Это было настолько просто, что даже немного скучно. Эй! Не спи!

Он бьёт меня по щеке, но я почти не чувствую удара. Я почти ничего не чувствую.

Перец хмыкает:

— Видимо, концентрация чуть выше, чем надо. Ну да ничего, я не придирчивый. Я добился своего. Ты сдохнешь тут, под своей сломанной лестницей в небо, дурочка ты наивная. Надеюсь, тебе было достаточно больно и страшно. Было бы обидно, если бы раствор оказался недостаточно эффективен. Но я верю, что тебе понравилось.

Он ухмыляется.

— Ты, должно быть, спрашиваешь себя: в чём дело? Чего это Дюша вдруг решил не просто помочь мне уплыть на волнах кайфа прямо на небеса, а стоит и издевается, подсунув мне отраву? Так я скажу тебе, в чём дело. Дело в Аде.

Если бы я могла удивиться, я бы удивилась. Но я уже, кажется, ничего не могу…

— Дело в Аде, — повторяет Перец. — Чтобы ты знала, скажу тебе кое-что. Я любил её. Да, вот такая вот загогулина. Дюша Перец влюбился в Аду. И знаешь, даже несмотря на эту грёбаную тюрягу, у нас всё могло быть хорошо. Могло быть, — но вы, вы оба, ты и твой дружок, Мишка-Капец. Вы её убили. Да! Ада мертва! Её больше нет!

Он тяжело дышит, пуча единственный глаз. Лицо его красное, как тряпка для быка.

— Она покончила с собой, сука ты тупая! А всё из-за вас! Вы, вы отняли её у меня! Сначала Капец — своей харизмой, долбозвон несчастный! Тоже мне, Цой недоделанный! Звезда рок-н-ролла, удолбыш сраный! Она ему была не нужна, ему было плевать на её чувства! А ты! Ты, мразь, предала её. Увела этого дебила у неё из-под носа. И она пришла к вам, и обнаружила, что у вас там идиллия! А она в пролёте! И знаешь, что она сделала?! Знаешь, сволочь?! Она бросилась под поезд в метро! Из-за вас!

Его крик эхом отражается от стен, прыгает по подворотне. Неужели его никто не слышит? Странно… Значит, Ада… Жалко… Прости, я ведь не знала, что… Что ты так серьёзна… Прости…

Дюша немного успокоился. Теперь на его губах блуждает глумливая улыбка.

— Но я отомстил. О да, я отомстил сполна. Вот, ты подыхаешь сейчас в этой грязной подворотне, как крыса. Большего ты и не заслуживаешь! Ты и есть крыса, наплевавшая на чувства своей собственной подруги! Ты подохнешь тут, — а он, твой милёнок, он подох там, в вашем подъезде. А знаешь, кто его убил? Угадай!

Неужели…

— Да! Да! Это был я!! Я убил этого ублюдка, этого выродка, я убил его!! — кричит, брызгая слюной, Перец. — Я убил его, а потом пришёл к тебе! Сразу же! Он ещё не остыл, когда я звонил в вашу дверь! И ты поверила, всему поверила! Тупая ты падаль! А потом — нет, право, это было даже изящно! Намекнуть убитой горем вдове о том, что у меня есть чудесное лекарство от жизни! Кто б ещё додумался до такого! Ха! И ты сразу же схватилась за эту соломинку! Хотела Лестницу в Небо, да?! Так получи, тварь. Получи! Это вам — за Аду. За меня. За то, что она — мертва, а я… А у меня… У меня…

Плечи вздрагивают. По щекам катятся слёзы. Он плачет? Или это я? Или мы оба?.. Дюша… Как же так вышло… Боже… Как же так…

— Подохни, сука!! Убирайся, катись в Ад за своим любимым уродцем! Там для вас зарезервированы отличные места! Уроды!! Ненавижу вас!! Ненавижу!!! — ревёт Дюша. Слёзы текут по его щекам грязными потоками.

Прости меня, Дюша… Прости нас… Мы же не знали… Мы правда не знали…

Он рыдает. Вместо проклятий изо рта рвётся нечленораздельное мычание. Он достаёт из кармана грязный носовой платок и шумно сморкается, вытирая физиономию.

— Дьявол. Так не хотел сорваться… Так хотел стоять тут и усмехаться… А вместо этого… А, без разницы. Подыхай. А я пойду. Желаю тебе сдохнуть в муках. И чтобы на этой сраной площадке нашли только твой окоченевший труп. А в Аду встретимся, это я тебе обещаю. Увидишь своего ублюдка — передавай привет…

Он складывает губы трубочкой и плюёт, целясь мне в лицо, но не попадает. Чертыхается. Потом разворачивается и, бормоча что-то себе под нос, уходит. Я больше не вижу его.

Зато я вижу её — высокую, статную женщину в чёрном кружевном платье с корсетом и открытыми, алебастрово-бледными плечами. Вороные волосы убраны в тугой пучок. На ней круглые чёрные очки с голографическими черепками, а лицо почему-то причудливо раскрашено: одна половина — синей краской, другая — белилами.

Сквозь прорехи корсета я отчётливо вижу кости грудной клетки.

Она стоит у стены и курит длинную сигариллу. Я не знаю, кто она, то есть… Никак не могу сосредоточиться.
Женщина вздыхает и смотрит на часы. С кончика сигариллы в небо вьётся струйка чёрного дыма.

Внезапно я понимаю, что в подворотне есть кто-то ещё. Я чувствую его; вот он подходит ближе. Сейчас… Ещё немного, и я увижу его.

— Эх, жалко-то как… — говорит он, и вот теперь я могу его видеть. Это же тот парень! Который меня окликнул, когда я со шприцем в сумке пыталась незаметно сбежать из того старого дома!

Он опускается на колени рядом со мной и его рука тянется к моему лицу. Пальцы убирают прядь волос со лба, пальцы гладят меня по щеке. На его лице — искреннее сожаление, горечь, печаль.

— И почему я не нашёл тебя раньше?.. Если бы я только успел тебя найти…

Не грусти, хочется мне сказать ему, но губы больше меня не слушают. Не грусти.

Вдруг я замечаю лёгкое свечение, которое от него исходит. Что это? Кто ты? Он тянется рукой к капюшону — под несуразным тулупом у него, видимо, толстовка — и натягивает его на голову. Сразу же сияние становится ярким, нестерпимо ярким. Его черты начинают исчезать, уступая место ровному белому свету. Вскоре весь он кажется будто бы сотканным из этого света. Собственно, человека не осталось — только фигура, силуэт. Белое Существо смотрит на меня, хотя у него нет глаз. А потом оно тянется своим… Своей «рукой» к голове и стягивает неожиданный капюшон!

Сияние стихает, но вместо того парня на меня смотрит юноша удивительной красоты. Я никогда не видела таких лиц. Наверное, это Ангел. У него длинные белоснежные волосы и светло-голубые, почти прозрачные глаза. Черты его лица настолько изящны и тонки, что больше напоминают женские. Ангел улыбается.

— Привет, Ира. Я пришёл сюда, чтобы кое-что тебе рассказать. Не бойся. Это во-первых. Смерть — это совсем не страшно…

Женщина в чёрном хмыкает и закуривает вторую сигариллу.

— Не страшно, — повторяет он. — И кстати, я не Ангел. Хотя это, наверное, не важно. Мне пришлось ненадолго попросить этого паренька уступить мне своё тело. Он был не против. Славный паренёк. В общем, слушай. Ты отправишься в Ад. Но не бойся! Ад совсем не такой страшный, как все думают. Тем более, там ты встретишь Мишу. Да-да, я не вру!

Он улыбается. Какая же… Лучистая у него улыбка!

— Вы снова встретитесь. Вам предстоит многое пережить вместе. Но у вас будет шанс начать всё заново. Слышишь? Вот так. Думаешь, ваша история окончена? А вот и нет: она только начинается. Ты всё забудешь. Всё плохое, всё хорошее. Но ради того, чтобы начать новую жизнь, пожалуй, стоит от чего-то отказаться. Память об этой жизни будет жить глубоко в тебе. Постарайся не принимать её всерьёз. Но не забывай ошибок. Учись.

Он коснулся своими тонкими пальцами моих губ.

— А сейчас всё закончится. Морриган, работай.

Женщина вздохнула. Потом подошла ко мне, присела на корточки, и в её руках я увидела небольшой чёрный клинок, по форме напоминающий серп. Затем она что-то сделала — я не видела, что. Но в следующий момент она продемонстрировала мне прядку моих волос. Улыбнулась. Черепки в кругляшках линз задорно подмигнули.

Затем она встала и куда-то отошла.

— Вот и всё, — сказал юноша. — С Мишей я тоже поговорил. У него особая миссия… Но — ладно, это всё потом. А сейчас спи. Засыпай. Смотри — снег пошёл.

И правда. С потемневшего неба медленно, нерешительно падал снег.

А он вдруг наклонился и поцеловал меня в лоб.

— Спи, Ира. Засыпай.

Я улыбнулась — про себя, потому что губы мои давно окоченели. Так хорошо…

А от ржавой лестницы — чудо! — ввысь тянулись золотые, призрачные нити. Лестница. Всё-таки я смогла попасть на её ступени. Как же хорошо…

Я закрыла глаза, и всё закончилось.



(Читать дальше: Точка 41. http://www.proza.ru/2013/08/27/228)