Байки про науку

      
  Мне было девятнадцать лет, я перевёлся с очного отделения биологического факультета на заочное и поступил на работу в лабораторию бионики Сибирского института. Заведующий лабораторией, умудрённый жизнью дяденька сорока пяти лет, спросил:
— И что вы можете делать, молодой человек?
— Ничего, — честно ответил я.
— Передадим тебя в таком случае в теоретический отдел. Игорь Викторович? — позвал он. Поднялся худощавый брюнет среднего роста, в очках, в светлом костюме с галстуком и пижонскими усиками. — Вот вам молодой кадр, посадите его на картотеку.

— Пошли, — сказал пижон, и мы переместились в угловую комнату.
— Что делать? — спросил я.
— Да ерунду всякую, — улыбнулся Игорь, он вообще либо иронически улыбался, либо хохотал во всё горло. — Вот картотека научной литературы по нашей теме, — показал он на две полки, на которых стояли ящички с карточками и лежали реферативные журналы. — У шефа блажь с автоматизацией. Нужно всё это переклеить на перфокарты и составить каталог. Ты пиво пойдёшь пить?
— Нет, — покачал я головой.
— Ну, тогда знакомься.

 Я остался один, полистал журналы и пошел в курилку. Там важные техники и инженеры выясняли опорное напряжение полевых транзисторов. Послушав минут пятнадцать радиотехническую абракадабру, я воззрился на самого крупного технаря:
— Ну как тут?
— От индивида зависит, — разъяснил он мне, и пошли в столовую обедать.

 Лаборатория наша, как и все НИИ семидесятых годов, была секретная, и занимались мы изучением восприятия неощущаемых сигналов. Если что-то не ощущалось людьми, то оно и не должно было действовать по определению, и, если нечто действовало на животных, могло пригодиться военным. Основную идею нам популярно объяснил шеф на примере собаки. Собаки до появления машин и поездов не видели механизмов и не имели возможности выработать на них условные рефлексы по Павлову, но не погибли под колесами технического прогресса, значит, что-то чувствовали. Но что? Начальник первого отдела с подозрением посмотрел на меня и задал каверзный вопрос: зачем я из Казахстана, близкого к Китаю, приехал в Сибирь?

  -Приехал учиться, — промямлил я, поняв, что это не совсем тот ответ, который хотелось услышать бывшему контрразведчику. Да делать нечего, дал подписать какие-то бумаги и посоветовал:
— Меньше знаешь — крепче спишь.
Новость меня несколько обескуражила: я ведь надеялся на приобретение знаний в передовой научной лаборатории. Приходил я к девяти часам, читал, резал и клеил в своей комнатке краткие содержания научных статей. С часу до двух обед, до шести рабочий день.

  Изредка заглядывал Игорь с напутствием:
— Пилите, Шура, пилите, может, она и золотая.
Теоретический этап моих занятий закончился неожиданно. Шефу понадобилось сделать в статье ссылки на литературу, заглянул ко мне и с ужасом обнаружил, что вся картотека перемешана и все карточки поделены на наклеенные и другие. Призвали Игоря, который тоже воззрился на весь кавардак.
— Ты что наделал? У нас тут девочки по полгода тихо-мирно просиживали, и всё было в порядке, ничего не менялось.
— Так ведь нужно было всё разрезать и наклеить, — оправдывался я.
— Ну не такими же темпами! — хохотал Игорь.
Решено было посадить на моё место тихую девочку, которая всё привела бы в исходное состояние, автоматизацию отложили до лучших времён, меня перевели в лабораторное помещение.

  Лабораторное помещение комнаты общей площадью пятьдесят квадратных метров находилось в полуподвале учебного корпуса. Вход в центр экспериментальной деятельности закрытой лаборатории был свободен. Распоряжался всем тощий длинный парень татарской внешности с монгольской бородкой и усами, научный сотрудник Юра. Он проводил опыты на крысах, по влиянию на них неощущаемых электрических полей. В перерыве между опытами доставал и метал ножи в доски у стены.

  Уходом за крысами занимались лаборант Геша, невысокий шустрый паренёк, и я, старший лаборант без определённых занятий. Для знакомства заварили чай в колбе, появились бифштексы, пирожки с мясом, варёные яйца, сметана, творог и колбаса. После студенческого недостатка калорий я изрядно приналёг на все деликатесы. На мой вопросительный взгляд пояснили, что это остатки с крысиного стола. Да, секретным животным необходимо особое питание, деньги из специального фонда выделялись в университетскую столовую. Геша два раза в неделю ходил на кухню и брал необходимые продукты. А на кухне можно брать всё, главное — не превышать смету. Смета позволяла достойно кормить животных и нас. Два раза в месяц выдавалось по несколько бутылок пива для повышения половой потенции подопытных животных.
Крысы для опытов белые, лабораторные скрещивались с дикими серыми самцами и плодились самых различных окрасок.

 Больше других мы оставляли серых или чёрных в белых пятнах. Появился и у меня друг — серо-белый крысёнок Фомка. Я взял его малышом, выкормил, и стал он совсем ручной, ходил по лаборатории, отзывался и забирался ко мне на плечо. Юра поручил мне собрать электрическую схему опытной установки. Электротехники я не знал, начал с азов: взял учебник с электрическими схемами, паяльник, полупроводниковые детали и стал учиться. Конденсаторы взрывались, транзисторы горели, платы дымились, дело двигалось, и через месяц я вполне сносно стал разбираться в электросхемах и соорудил лабиринт для выработки у крыс условного рефлекса на звуковой сигнал.

 Крыс, то есть Фомка, помещён в лабиринт и должен получать колбасу после включения звука, в противном случае приятель наказывался ударом тока. В течение нескольких часов из лабиринта доносились какие-то звуки, беганье, попискивание, шуршание. Затем автоматическая кормушка стала регулярно срабатывать, отпуская порции колбасы, не реагируя на звуковые сигналы. Пришлось снять верхнюю крышку и встретиться со смышленой физиономией Фомки, который оторвал где-то кусок картона, притащил и положил его на металлическую пластинку, служившую электродом.

 При появлении в кормушке колбасы наш питомец становился задними лапами на картонку и, обезопасив себя таким образом, снимал лакомство, уплетал его и спокойно ожидал следующей порции. Да, с таким знанием электротехники оставаться Фомке в мудрёном лабиринте становилось унизительно. Под аплодисменты присутствующих Фомку извлекли из лабиринта и произвели в научные сотрудники. Кстати, другие крысы вполне лояльно отрабатывали свою колбасу и пополняли копилку знаний.

  Вход в лабораторию оказался свободным, и потянулись в неё мои приятели: студенты, перешедшие на заочное отделение, отчисленные, находившиеся в отпуске или просто пропускавшие лекции. Заходили покурить, делились идеями и пробовали их реализовывать. Начиналось всё часов с десяти утра, заканчивалось за полночь, иногда и под утро.

 Игорь Викторович, сокращённо ИВМ — интеллектуально вычислительная машина нашей лаборатории, довольно часто появлялся среди нас. Сильный аналитический ум, разящий юмор и обширные знания в самых различных областях позволяли ему безошибочно определять ценность и новизну доморощенных идей. Анализ идей проводился шутя, с лёгкостью, недоступной для нас, недоучившихся студентов, подсказки его были точными и интересными. Лет на шесть старше нас, он, казалось, жил в другом мире — вольном, беззаботном, диссидентском. Выдавать идеи для него было так же легко, как пить пиво, водку, болтать о женщинах или рассказывать анекдоты.

 Внешне другим был инженер Володя Андриянов, парень двадцати семи лет, немногословный, задумчивый, ругатель, гений электротехники. Раза три пытался он окончить радиотехнический институт и срезался на математике. Все электронные схемы воспринимались им органически как часть его жизни. Казалось, не было такой электротехнической задачи, которой он не мог бы реализовать. Достаточно на пальцах рассказать, что нужно сделать, как, поводив своим длинным носом и сказав «Хитер и мудёр ты, однако», Володя принимался за реализацию идей.

 Так мы с ним собрали биоусилитель нервных импульсов, техническую систему синхронизации электрической активности мозга импульсными магнитными полями, заполненными высокочастотными колебаниями, и другие разнообразные технические установки. После каждой успешно созданной установки покупалась бутылка водки, селёдка, колбаса, чёрный хлеб, проводился обмыв и обсуждение всех мировых, научных и насущных проблем. Так и появилась идея розыгрыша полковников.

 Шеф частенько приводил военных кураторов темы в лабораторию для знакомства их с научной кухней. Представители выглядели важно, больше молчали, изредка задавали вопросы, пили с шефом лабораторный спирт и отправлялись в ресторан. Изучали мы влияние магнитных полей на поведение животных по заказу оборонки. Дело продвигалось без ощутимых результатов на уровне статистики.

 Выписали раков, и они ползали по дну аквариума, поедая любую растительность. Решено было на дно аквариума во время их линьки набросать мелких железных опилок, которые, попав в клешню рака, выполняли бы функцию песка, то есть перекатывались при изменении животным направления движений. При действии магнитного поля происходило смещение железных опилок, и наши раки дружно поворачивали в заданном направлении, производя неизгладимое впечатление на полковников. По этому поводу было выпито повышенное количество кедровой настойки, и полковники нас заверили, что мы тут в Сибири не хухры-мухры и они завсегда нас поддержат в моральном и материальном аспектах.
К неощущаемым сигналам относилось и магнитное поле Земли. Для проведения чистых опытов выбран институтский полигон вдали от городских электромагнитных полей.

  Научных сотрудников ссылали на месяц-два на полигон для проведения биологических опытов. Скучал народ в лесной глуши, сахар был, но спирта выдавали ограниченно. Затеяли исследователи по весне брагу ставить на берёзовом соку, знатная брага получалась. Шеф нагрянул неожиданно.
— Что у вас булькает в лаборатории? — осведомилось начальство, услышав характерный звук выделявшихся в водный сифон пузырьков углекислого газа из двух десятилитровых бутылей с брагой.
— Так эксперимент проводим, — нашёлся старший группы. — Одна бутыль обмотана медной проволокой с током, и внутри создаётся магнитное поле,вторая — контрольная.

 Каждый пузырёк выделяющего газа проходит через фотодиод, фиксируется, динамика выделения углекислого газа записывается на самописец. Исследуем процессы анаэробного дыхания при действии магнитных полей, результаты интересные проклёвываются.
— Хорошо, налей-ка мне кружечку вашего опытного сусла — магнитного и контрольного, — потребовал шеф. — А что, хороша, прямо замечательная бражёнка получается, в особенности магнитная, — констатировало начальство.

  И появились в лаборатории новые исследования по влиянию магнитных полей на интенсивность анаэробных процессов. Изготовлены специальные термостатированные пробирки, выписаны чистые расы дрожжей, всё красиво оформлено на стенде, и под наблюдением двух симпатичных лаборанток проводились исследования. Приезжали полковники, чудо чудное смотрели, как на их глазах трудолюбивые дрожжи гонят спирт и научные факты на благо науки.

  Отчёт подписали, направление одобрили под рюмку спирта и предложили передать нам биохимическую современную немецкую лабораторию. Пришла она им по ошибке: при заказе вместо геохимической выписали биохимическую. За передачу лаборатории под свежую стерлядь приняли по сто грамм спирта и прониклись взаимным уважением и глубоким осознанием фундаментальности современной науки. Проверяющие полковники в командировках пили в основном спирт, который называли «шилом». Народ ответственный, понимали, водку приходилось покупать научным сотрудникам на свои кровные, её много не выпьешь. А спирт — он свой, халявный, пей сколько хочешь.

 Время было бесквартирное, работать можно, жить негде, место в общежитии приходилось ждать по несколько лет. Когда предложили написать заявление на жилплощадь, безнадёжно шутя, написал заявление на трёхкомнатную квартиру. Заявление приняли, квартиру дали через двадцать лет, когда заведовал лабораторией. И вытеснялась, уезжала из студенческого города талантливая молодёжь: в Новосибирск, Кемерово, по всему Союзу, позже и за границу. Да и кому, кроме полковников, в России нужны таланты? Рядом в академгородке Новосибирска наука процветала, было весело, шумно, хорошие общежития, столовые, тишина, лес, водохранилище и научная иерархия: я — начальник, ты — дурак. Удобно ездить в Новосибирск на стажировки и в командировки. Во-первых, сам себе хозяин: можешь работать в любой лаборатории, наскучило в одной — перешёл в другую. После шести вечера двери всех комнат института открывались, клерки уходили домой, оставшиеся ходили друг к другу, обсуждали всё, ставили пробные эксперименты, пили чай, спирт, завязывали романы, читали самиздат.

 В очередной раз, когда остался я без ночлежки, достал спальный мешок и уснул на ночь в лаборатории. Так зародилась идея хронических, непрерывных исследований состояний животных с обязательными ночными дежурствами. Составлен график, утверждён проректором — и очередной временно потерявший койко-место студент спокойно устраивался на ночь в лаборатории. Мы находились в полуподвале, в чердачном помещении располагалась экспериментальная лаборатория социологии, где собирались гуманитарии с нестандартным мышлением. Им разрешалось табуниться до семи часов, нам — круглосуточно. Часто гуманитарии сваливались к нам допивать чай и договорить. Нередко и мы поднимались на неформальные семинары по философии и естествознанию.

 В очередном трёпе родилась идея биоиндикации землетрясений. Животные чувствуют приближение земных толчков и уходят в спокойные места. Написали программу, заключили договор — и на Камчатку, там регулярно трясёт. Прилетели в Петропавловск-Камчатский, встречают ребята из Института вулканологии, разместились в машину — и на базу вулканологов. Приехали, у них рыба, икра и грустные лица: водка по талонам. У нас спирт исследовательский, сразу стало весело и хорошо. Наметили план и стали всю живность наблюдать. Уезжали, бумагу написали — быть в октябре-ноябре землетрясению. Тряхнуло прилично, в Сахалине многие здания пострадали, и весь Союз рухнул, с ним и вся советская наука. А жаль, наука была приличная, но распалась на Сколки.