ПТР15

ГЛАВА 15

Лина плохо разбиралась в конфессиональной тематике, поэтому она мало или почти ничего не знала о принципиальных различиях между "правильными" православными и раскольниками. Все её познания по данному вопросу ограничивались сведениями о количестве пальцев, которыми крестятся представители старой и новой веры, а также смутными догадками о нравах, царящих в среде раскольников. При этом такие догадки несли информацию довольно широкого спектра и расплывчатого свойства, поскольку основывались на разрозненных фактах, случайно почерпнутых из различной литературы. Так, например, Лина знала о хлыстах и об их нравах, но также она знала и о другой стороне быта и морали представителей старой веры, где царили строгость, неукоснительность, и, подчас, аскетизм при исполнении христианских заповедей.
Пообщавшись с Анфисой, её семьёй, а также мимолётно познакомившись с жизнью посёлка, где проживали сторонники старой веры, молодая женщина с удовлетворением отметила, что попала к хорошим раскольникам. Окончательные выводы, конечно, делать было рано, тем более учитывая тот факт, что двое из этих хороших раскольников завалили Селивана и Валентину, но, как говорится, в семье не без урода. И потом: она ведь не знает всех обстоятельств гибели подруги и не знакомого ей Селивана. Хотя, какими бы они ни были, ничто не могло оправдать смерть Валентины Мареевой, которую убил один из братьев. Короче говоря, Лина надеялась встретить в скиту такое же благожелательное, как в Коробове, отношение. Или, по крайней мере, терпимое. Надо было, конечно, почитать что-нибудь об истории русского раскола перед дорогой, но Лина, имея характер решительный, честно признавала за данным свойством своего характера тенденцию преобразования его (свойства) в крайнюю патологическую нетерпеливость. Что её иногда выручало, а иногда наоборот. Вот и сейчас она ехала к совершенно неизвестным ей людям, подгоняемая исключительно сыскным азартом, не имея тщательно разработанного плана мероприятий на основании качественных информационных данных о месте проведения операции, надеясь лишь на неверную удачу и лукавый авось.

В скит Лина, Анфиса и дядька Антип с лошадью прибыли на рассвете, который в этих краях в это время года начинался не раньше одиннадцати. Поселение находилось между двумя крутыми холмами в непроходимой таёжной чащобе и имело вид строгого прямоугольника, окружённого частоколом из цельных стволов деревьев. Внутрь попасть можно было через главные ворота и две запасные калиточки в противоположной от ворот стороне изгороди. Поселение состояло из девяти добротных бревенчатых изб, трех амбаров, одного скотного сарая и одной часовенки. С той стороны, где были устроены калиточки, располагалось кладбище; оно превосходило по площади поселение раз в пять, и о нём Лина узнала позже. А пока…
- Ну, вот, приехали, - сообщила Анфиса, хотя факт прибытия был очевиден без слов. Дядька Антип «припарковался» возле одной избы, откуда вскоре вышли пожилые мужчина с женщиной. Лина сошла с саней, поздоровалась с местными, оказавшимися родителями Анфисы, те молча слегка поклонились и, не говоря лишних слов, мужчина вернулся в дом, пригласив с собой дядьку Антипа, а Лина, Анфиса и её мать направились к соседней избе.
«На современной эстраде в качестве юмористов им точно делать нечего», - подумала Лина, топая по дорожке между сугробами за Анфисой.
- Поживёшь у тётки Анисьи, - обернулась и на ходу сказала Анфиса, - я хотела у моих тебя устроить, но сегодня утром мать с тёткой Анисьей переговорили и решили по иному. И то: у нас кроме матери с отцом ещё четверо, а у тётки Анисьи блаженная Аглашка да сыновья-бобыли, Маркел и Ананий. Но изба не в пример больше родительской.
«Действительно, больше», - констатировала Лина, остановившись с Анфисой у крыльца дома, где её удачно (или совсем наоборот) собирались временно поселить.
- Четверо – это твои братья и сёстры? – уточнила она.
- Да, – кратко ответила Анфиса. В это время на крыльцо вышла высокая прямая женщина примерно одного с матерью Анфисы возраста, то есть, лет семидесяти. Вид у неё был донельзя суровый и властный. Она кивнула головой матери Анфисы, та поднялась на крыльцо, и женщины о чём-то тихо стали между собой переговариваться.
- Ты среди детей самая старшая? – продолжила расспросы Лина, отмечая вокруг такое же, как в Коробове, безлюдье.
- Я третья, - также кратко возразила Анфиса.
- Интересно. Сколько ж младшему? – не удержалась от вопроса Лина.
- Пятый год пошёл.
«Ни фига себе! – мысленно ахнула молодая женщина. – Семеро детей, бабе, судя по виду, лет семьдесят, а младшенькому только пятый годок пошёл. Сильны, раскольнички! Вот с кого пример брать надо, а не ныть в жилетку об ущербной национальной демографии да о бедности, из-за которой рождаемость низкая. Поди, здесь многодетным матерям пособий не платят…»
Насчёт пособий Лина попала в точку. Не знала она другого: помимо пособий за многодетность жители скита не получали пенсий по возрасту, пособий по безработице и прочих скудных денежных компенсаций. Испокон веку, с того самого времени, когда поселение было обнаружено царскими солдатами, жители скита были вынуждены платить властям откуп за то, чтобы их не согнали с места и силой не обратили в новую веру. С тех пор прошло много времени и утекло немерено воды, а поселяне продолжали платить. В нынешние времена на это уходили все деньги по вышеперечисленным категориям выплат, которые оседали в кармане одного рачительного губернского деятеля. В советские времена староверов тряс его отец. Он занимал тогда должность в облисполкоме. Сын унаследовал и должность, и жажду к дополнительной наживе. Теперь он регулярно стращал необразованных подданных необходимостью либо купить землю, на которой староверы жили почти пятьсот лет, либо платить за неё аренду, либо катиться ко всем чертям. Староверы стоически терпели и молча платили. То есть, не получали пенсий, пособий и так далее. Знал ли об этом губернатор, а в своё время председатель облисполкома, история умалчивает. Впрочем, местным староверам испокон веку было недосуг выяснять отношения с властями, поскольку они жили исключительно натуральным хозяйством, а подобный способ существования в условиях очень резкого и очень континентального климата отнимал и много усилий, и много времени. Ещё им иногда помогали деньгами разбогатевшие единоверцы, но такое случалось и редко, и нерегулярно. А иногда денежные пожертвования делали посетители вроде Лины.
- Ну, что стоишь? – оборвала размышления Лины тётка Анисья. Она наконец-то прекратила шушукаться с матерью Анфисы, та спустилась с крыльца и, кивнув на прощание гостье, молча направилась домой.
- Прощай, мне ехать пора, - торопливо сказала Анфиса и поспешила за матерью. Затем не вытерпела, оглянулась и одними лишь губами напутствовала: - Будь покорной и храни тебя Господь!
«Чего это она заладила – покорной, покорной?» – с нарастающим беспокойством подумала Лина и с тоской посмотрела вслед уходящим. Теперь, когда она оставалась одна с глазу на глаз с этой суровой недружелюбной тёткой, молодой женщине уже не казалось, что удача повернулась к ней лицом, когда именно тётка Анисья согласилась взять приезжую на постой.
- Поднимайся, тебе говорят, коль пришла. Чего стоишь? – повторила хозяйка добротного дома и, не дожидаясь гостьи, повернулась к двери.
«Чего это я, в самом деле?» - мысленно упрекнула себя молодая женщина и поспешила за тёткой Анисьей. Они миновали просторные холодные сени и вошли в жилую часть избы. Хозяйка провела гостью в некое подобие кладовочки с малюсеньким окошком под потолком и строго молвила:
- Располагайся.
В кладовочке имелся топчан, над ним висела иконка с зажжённой лампадкой, рядом с топчаном стоял табурет, вырубленный, казалось, из цельного куска дерева. Лина положила на табурет свой сиротский узелок, развернула его, достала приготовленные деньги – пять тысяч рублей – и протянула их тётке Анисье.
- Вот, возьмите, пожалуйста.
- Благодарствуем, - скупо возразила хозяйка, приняла деньги и, даже не пересчитав их, сунула в карман телогрейки-безрукавки и вышла из конурки.
«Так, ну и что мне теперь делать?» – спросила себя молодая женщина и стала более тщательно осматриваться в своём временном пристанище. Кастет, диктофон и баллончик с газом она заранее перепрятала в одежду. А узелок минуту назад специально развязала на глазах у суровой хозяйки. Теперь надо было придумать, куда она могла перепрятать вышеназванные предметы. Уходя, хозяйка то ли забыла закрыть дверь в каморку, то ли специально оставила её открытой. Поэтому Лине пришлось проявить максимум изобретательности и понапрягать-таки слух, чтобы осуществить задуманное незаметно. Она дождалась, когда хозяйка утопает вглубь избы, и повесила диктофон на один гвоздь с тулупом. Кастет Лина оставила в одном из валенок, которые поставила рядом с топчаном, а газовый баллончик решила сохранить на себе. Для этого молодая женщина достала из узелка маникюрные ножницы, отрезала от материи узелка тонкую полоску и привязала баллончик к кисти левой руки, скрываемой широким рукавом Анфисиного платья. Она помахала рукой, пробуя, как хорошо держится баллончик и как хорошо он скрыт рукавом платья, затем попыталась отыскать выключатель света, но вскоре сообразила, что электричеством здесь и не пахнет.
«Ну, да, какое на фиг электричество? – подумала она. – Хорошо, хоть лампадка имеется…»
Затем она обследовала топчан, состоящий из деревянного основания и скудной войлочной обивки сверху, примерилась к нему и констатировала, что по росту он ей подходит вполне. На капитальной стене, возле которой стоял топчан, висел грубый кусок сукна в виде примитивного коврика. Лина ощупала его и совершенно случайно наткнулась на отдушину размерами с ладошку. Отдушина была плотно забита войлоком и легко угадалась на ощупь по сравнению с твёрдой бревенчатой слегка отёсанной стеной. Лина, чутко прислушиваясь к происходящему за открытыми дверями каморки, сняла с двух гвоздей импровизированный коврик и принялась выгребать войлок из отверстия. По мере производства незамысловатых действий до неё стали доноситься звуки и голоса из комнаты за стеной. Говорили двое, источник других звуков был непонятен.
Наконец Лина доковырялась до доски, прибитой с той стороны, и услышала более отчётливо:
- Это не мои очки, Аглая, это очки Маркела.
Говорила хозяйка дома, Анисья Капустина.
- А где же твои, бабушка, я ужо-тко вся обыскалась.
Тоненький писклявый голосок, принадлежащий, несомненно, блаженной Аглашке, про которую упоминала Анфиса.
- Ищи, болезная, ищи.
Снова голос хозяйки и звук переставляемых предметов или выдвигаемых из невидимого комода ящиков.
«Для фига эта дырка, мне неизвестно и знать неинтересно, - соображала в это время Лина, доставая из отдушины остатки войлока и временно пряча его под топчаном, - однако с той стороны комната или вся остальная изба обита досками и через них слышимость отличная. А это просто замечательно…»
- Вот, бабушка, нашла, - голос Аглашки.
- Дай сюда… Нет, снова не те. Эти Анания, - голос Анисьи.
- А скоро братики домой вернутся?
- Скоро.
- А какого они мне привезут гостинца?
- Будет тебе гостинец. Вот ужо я вас поймаю, блудников, в постный день.
- Ты, бабушка, всё ругаешься да дерёшься, а мне гостинца хочется.
- Да как же мне не ругаться? Тем остолопам ужо по пятьдесят и всё в бобылях ходят, да ты их тута в соблазн вводишь. И выгнать тебя грех, и от тебя грех. О Господи, спаси и помилуй!
- Спаси и помилуй.
- Хорошо ещё, ты бесплодная. А ну-тко, нарожала бы от себя, блаженной, да от моих дураков-остолопов? Господи, на всё про всё твоя воля.
- Твоя воля.
- Ну, что нашла ты мои очки?
- Кажись, нашла. Вот они.
«Это какой-то заповедник, - подумала Лина. – Вот это я попала! Но как удачно дырка отыскалась. Можно и подслушивать, и диктофон сюда сунуть. Но как бы, однако, не попасться на этом занятии. Или как бы кто посторонний не обнаружил, что дырка разоткнута. Ведь любой вошедший в каморку может услышать происходящее в соседней комнате также легко, как это сейчас делаю я. Впрочем, я не адъютант его превосходительства, до конца гражданской войны мне здесь сидеть не придётся, дня три-четыре от силы, так что, может быть, пронесёт…»
Лина быстренько выгребла остатки войлока, повесила коврик обратно на гвозди, войлок аккуратно запихнула под топчан и села на него, продолжая подслушивать, и мысленно подбивая итоги своего предприятия. При этом вполне отдавая себе отчёт в том, что ни одна нормальная благополучная баба никогда в жизни по собственному почину не влезла бы в такое, гм, по уши.
«Значит, я ненормальная», - подумала Лина, испытывая смутную тревогу по поводу того, что уж очень легко всё у неё получается. Начать с того, что она оказалась попутчицей человека, который следовал именно в Коробов. Больше того: этот человек помог ей с транспортом и с устройством на жительство. А его жена, помимо всего прочего, оказалась родом именно из того скита, куда изначально метила Лина. При этом никто из людей, принявших Лину, не стал уточнять географию места, откуда она прибыла. А ведь узнай они, что Лина из Кустова, куда поехали сначала Селиван, а потом и сыновья Анисьи, да передай о том в скит старцу Акинфию либо самой Анисье…
В общем, удача странным образом благоволила авантюристке Лине, что её и тревожило, потому что сплошная удача бывает только у дураков и негодяев. А у нормальных людей удача если и выпадает, то затем обязательно должен наступить период компенсационного невезения. Вот Лина и гадала, долго ли ей будет везти с такими делами, как удачно обнаруженная отдушина и подслушанный разговор, из которого она узнала, что братья Капустины носят очки? Знать бы ещё, чем они страдают – дальнозоркостью или близорукостью?
«Ну, чего, спрашивается, я мандражирую? - мысленно спросила она себя. - А может, я просто такая везучая? Тьфу-тьфу-тьфу, конечно, чтобы не сглазить».
Она глянула на часы – 12.07. – и снова навострила уши.
- Поди, отнеси в кладовку, там гостья у нас, - велела Анисья, и вскоре Лина увидела молодую женщину одного с ней возраста и похожей комплекции. Одета Аглая была в такое же безобразное платье и ужасную вязаную кофту. В руках она держала какой-то узел и улыбалась странной улыбкой пришельца из иных миров, где обликом похожи на человека, но духом астрономически далеки от его тщеты и суетливого убожества. Впрочем, помимо этой улыбки, ничего не говорило о её блаженстве. Держалась Аглашка прямо, речь вела правильно.
- Это тебе бабушка послала, - тоненьким голоском, не вязавшимся с её возрастом, сообщила Аглашка.
- Спасибо тебе, - тепло поблагодарила Лина и приняла из рук блаженной подушку в цветастой ситцевой наволочке и в таком же обнаряде шерстяное стёганое одеяло. О постельном белье, так же, как об электричестве, речи не шло.
- А что это у тебя? – с детской наивностью поинтересовалась Аглашка и неожиданно взяла Лину за руки.
«Ой-ё-ёй!» - не на шутку перепугалась молодая женщина и уже хотела, было, грубо вырвать левую руку, но блаженная отвернула правый рукав и уставилась на наручные часы.
- Это часы, - с облегчением объяснила Лина.
- Какие красивые, - умильно пропищала Аглашка.
- Аглая! – послышался суровый окрик хозяйки.
- Иду, бабушка, иду! – отозвалась блаженная и скорой почти бесшумной походкой удалилась.
«Вот, чёрт, попадусь я с этой дыркой, - запаниковала Лина, - и конца гражданской войны ждать не придётся».
Она понимала, что из маленькой каморки легче подслушивать происходящее в большой комнате по соседству, и, наоборот, – в большой комнате труднее подслушивать маленькую. Так, во всяком случае, утверждали законы акустики. Однако законы конспирации, приёмной матери пожилых шпионов и престарелых революционеров, требовали дополнительных мер предосторожности. И Лина принялась действовать так, чтобы не полностью зависеть от удачи и не надеяться на авось. Она вынула из узелка специальный пенальчик, где у неё лежали маникюрные ножницы, гигиеническая губная помада и кое-какие принадлежности для мелкого оперативного ремонта одежды, достала из пенальчика нитку с иголкой и принялась сшивать два носовых платка. Их молодая женщина взяла целых пять штук, и эта её запасливость сейчас ей пригодилась. Сшив платки, она скатала войлок в компактный комок и обвязала его платками. Теперь Лина могла при надобности быстро снять с гвоздей коврик, сунуть в отдушину заготовку и снова повесить коврик на место. Но пока она положила затычку под подушку, а поверх подушки накинула край одеяла.
- Фу-у, - с облегчением выдохнула молодая женщина и расслабленно вытянулась на топчане.

В 14.00. Лину пригласили обедать. Она повязалась, как учила её Анфиса, платочком, и вышла к столу. Была пятница, и подавали только постное. Поэтому Лина ни черта не наелась и решила компенсироваться чаем, благо хлеба не жалели, а к нему различного ягодного варенья и мёда.
- Какое вкусное варенье, - искренне похвалила гостья, и чуть было сдуру не спросила, сами ли его делали?
- Кушай на здоровье, - милостиво разрешила хозяйка.
- А я всё больше мёд люблю, - сказала Аглая.
- Сегодня у нас только постное, - разговорилась Анисья, - потому что пятница, а в пятницу Христа распяли.
«Это я знаю», - снова хотела высказаться Лина и снова решила промолчать.
- А он, Господь наш, всё видит, как мы его почитаем и как грешим против веры в него. Вот ты, сказывают, из Москвы приехала?
- Из Москвы, - подтвердила Лина.
- Рассадник греха и богоотступной заразы, - категорически заявила Анисья. – Там и раньше церквей стояло сорок сороков, а веры не было. И сейчас, я слышу, новые храмы строят, однако мнится мне, что всё это без толку. А есть такой город Кустов рядом с Москвой? – неожиданно спросила Анисья и зорко глянула на Лину.
- Есть, - не растерялась молодая женщина.
- Что за город такой и почему ты о нём знаешь? – продолжала допытываться Анисья.
- У меня родственники там живут, - почтительно объяснила Лина. – а город как город. Таких в Подмосковье сотни.
- Тоже, поди, одни грешники живут, - сварливо заметила хозяйка и перевернула чашку вверх дном, что указывало на её окончательное насыщение и нежелание продолжать чаепитие. Аглая не последовала примеру хозяйки, что говорило об относительном демократизме домашних нравов. Лина, глядя на Аглаю, тоже продолжила прихлёбывать душистый чай вприкуску с мёдом.
- Мне трудно судить, - осторожно возразила она, стараясь как можно преданней заглядывать в строгие подслеповатые глаза хозяйки, - но нашлась ведь женщина, которая посоветовала мне приехать в ваш скит?
- Наслышана, наслышана, - сухо ответила Анисья, - и о беде твоей мне люди добрые поведали. Бог даст, найдёшь ты у нас и утешение, и облегчение. Ведь он, Бог, всё видит и всё правильно по-божески разумеет. Вот взять Аглаю…
Блаженная глуповато хихикнула.
- …Она тоже, как ты, порожняя, живёт здесь, при Боге, а детей он ей не даёт...
«Ну, об этом я тоже наслышана», - мысленно перебила рассказчицу Лина, но поглядела на неё при этом с таким умилением, что самой тошно стало.
- ...А потому не даёт, что видит – ни к чему дурочке дети...
«Экая противная старуха, - неприязненно подумала молодая женщина, - кто дал ей право рассуждать о том, что Богу угодно и что не угодно? И какое ей дело до чужих грехов, когда её сынки у неё тут под боком одну убогую вдвоём трахают?»
- …А ты баба с царём в голове, - продолжила развивать тему Анисья, - остальным здоровьем и заработком тебя Бог не обидел, поэтому, если правильно к нему обратиться, он тебе должон помочь.
- Я постараюсь, чтобы правильно, - рискнула вставить слово Лина и не преминула смазать ломоть отменно вкусного хлеба домашней выпечки вареньем из голубики. Она ела и не могла понять, что за странный вкус у варенья? Наверно потому, что не знала о специфике приготовления варений без сахара, но на меду.
- Да, ты уж постарайся. А я тебе помогу. Но ты должна слушаться меня во всём. А я плохому тебя не научу.

 

next chapter