Дуэль

Сегодня 27 января 1837 года эта черномазая обезьяна ответит за все. Мало того, что эта мразь трындит по всей столице, что я являюсь пассивным гомосексуалистом, мало того, что эта обезьяна вбила себе в голову, что будто бы я соблазнял его жену (где логика?) дак еще этот стервец, сам являясь ****уном известный своими похождениями по бабам всему свету, не отдает карточные долги. Арапчонок доигрался, сегодня даст бог его последний день на этом свете в этой помойной заснеженной холодной проклятой России. Если я его сегодня пристрелю как куропатку, то мне за это ничего особого не будет, ведь Пушкин весьма посредственный поэт в этой стране, не входит даже в тройку лучших.
По началу то я не хотел убивать этого дурачка, просто малость подстрелить, но он сам настоял на том, чтобы условия дуэли были смертельными. Когда обезьяна сдохнет то на каторгу меня конечно не пошлют, но вот в рядовые то разжаловать вполне могут.
Я стою уже битый час с секундантом в перелеске близ Комендантской дачи и успел порядочно замерзнуть. У меня появилась слабая надежда – может он не приедет? Может обезьяна выслала примирителя, может она захотела жить. Ведь он еще молод, ему всего 37 лет, сколько баб еще он сможет уложить в койку, сколько неплохих стихов написать. От этой мысли мне стало тепло, несмотря на мороз, но вдруг раздались, к сожалению, звуки бубенчиков. Я посмотрел на дорогу. Да это был он к сожалению. Глубоко несчастный похотливый арапчонок приближался к месту неминуемой своей гибели. Ну он сам, в принципе виноват, ну хотя бы пожил неплохо – наделал детей на стороне, наделал долгов, оскорблял людей и наконец обезьяне не место в человеческом обществе. Да Пушкин не ангел, да и все мы не ангелы в наш испорченный век.
- Привет, гению русской словесности! – заискивая и улыбаясь, прокричал я, подъезжавшему Пушкину, надеясь лестью обернуть дело в шутку. Но его и без того черное лицо было чернее тучи, несмотря на выглянувшее из за туч солнышко. Вот уж действительно мороз и солнце день чудесный, златая цепь на дубе том. Мне абсолютно расхотелось убивать это существо, моя душа при виде солнца преисполнялась любовью ко всем живым тварям и даже к неграм. Но Пушкин тяжело дыша через нос взял у секунданта пистолет явно не желая обмениваться любезностями.
Делать было нечего я тоже взял пистолет и пошел на свою позицию . Мы стояли в 30-ти шагах друг от друга и ждали команды сходиться. Это была моя 22 дуэль и руки у меня больше не дрожали, как раньше бывало. Иногда я выпивал перед дуэлью для храбрости, но сегодня был трезв как стеклышко.
Зная, что пистолет после нажатия курка рванет вверх, с прицелился в пах поэту, с расчетом, что пуля попадет в живот или в область груди. Умирать от руки писаки в мои жизненные планы не входило, и я выстрелил первым. Пушкин упал, но пистолет из руки его не выпал. Как обычно театрально рисуясь Пушкин тянул время пытаясь выторговать у секунданта другой пистолет в виду того, что в его пистолет при падении забился снег. Я разрешил поменять его.  Его выстрел прострелил мне правую руку.
Пушкина посадили в санки и увезли. После его смерти вся русская сволочь стала набрасываться на меня, что я убил, дескать, гения проклятый французишка. От себя могу добавить только одно – обезьяна сама искала приключении на свою черную задницу. Для меня это был лишь один из козлов с которыми я стрелялся на своем жизненном пути. Время было такое суровое. Это была эпоха Байрона с его Чарльз – Гарольдом угрюмым, а не Пушкина тогда.