ПТР18
Старец Аканфий или попросту Акинфий Власьевич Коробов, занимал пост духовного руководителя Софроновского скита вот уже десятый год после того, как помер его отец, бывший официальный старец обители. Так уж повелось с давних пор, что духовное руководство в Софроновском скиту осуществляли Коробовы, а чудотворством и хозяйственной деятельностью занимались Капустины. При этом на ответственные должности выбирались люди достойные и способные, соответственно, к духовному руководству, чудотворству и хозяйственной деятельности. То есть, Акинфий занял пост покойного отца не по наследству, а по способностям. Это действительно был человек разумный, добрый, сильный и умный. Он перечитал массу книг духовных и светских, разбирался в законах страны, в которой жил, но ещё лучше постиг законы почти натурального существования в условиях дикой уральской тайги. Акинфий в совершенстве владел навыками охотника и рыболова, знал побочные промыслы, не чурался земледелия и не был в своей обители проповедующим нахлебником, но трудился наравне с другими обитателями скита. А ещё он разбирался в психологии, что весьма способствовало укреплению его статуса духовного лидера.
И всё бы хорошо, да имелся у Акинфия один изъян, не изъян, хобби, не хобби, но… Короче говоря, уже в отроческие годы Акинфий понял, что сильно неравнодушен к женскому полу. Прежде, чем открыться в том отцу, человеку суровому до свирепости, недоросль Акинфий был пойман последним за рукоблудством, нещадно бит и поставлен в холодную тащить суточное покаяние. Затем произошло признание, новые побои, наряд вне очереди на покаяние с усиленными поклонами, и так до семнадцати лет, пока Акинфия наконец-то не женили на пятнадцатилетней Лукерье Капустиной. Надо сказать, Лукерья оказалась выносливой девицей, однако она постоянно ходила в тягости, а Акинфий маялся без супружеского дела. По совету отца он истязал себя постами, молитвами и тяжёлым физическим трудом, но ничто не могло отвратить мысленного взора мужающего Акинфия от воображаемых басурманских гаремов, и он продолжал маяться неудовлетворённым аж до сорока двух лет, пока его почтенный папашка не приказал долго жить.
Вот тут бы Акинфию, занявшему пост духовного руководителя обители, пуститься во все тяжкие. Но он не стал этого делать… сразу. Акинфий сначала, как следует, подумал, создал собственную теорию плотского греха и ответственности за него перед Богом, а затем выступил с генеральной проповедью перед аудиторией скитских единоверцев. Акинфий говорил долго и убедительно, он призывал земляков ко всеобщему покаянию, признавал кое-какие грехи за собой, но с особой горечью признавал за собой грех смятения духа перед плотским соблазном. Он не стал тратить время на конкретизацию данного определения в смысле сексуальной ориентации, поскольку в их здоровом обществе не существовало даже намёков на альтернативу исторической ориентации, но честно признался, что не в силах бороться с соблазном. Ещё он поведал единоверцам о том, как долго и упорно молился Богу на данную злободневную тему. И будто бы в некоторое мгновение ему показалось, что Бог в сердцах на надоедливого челобитчика разрешил ему блудить. Но с тем, однако, условием, чтобы он, Акинфий, всяким своим актом прелюбодеяния присовокуплял к своим грехам грехи совокупляющейся с ним особы и, по желанию ея, грехи её родственников, знакомых и прочих на усмотрение последней.
Говоря так, новоявленный старец почти не лукавил, поскольку намедни действительно молился до исступления, его фантазии от усталости стали мешаться с явью, и ему почти воочию показалось, будто Господь снизошёл до него своим демократическим попустительством.
Впрочем, создавая себе духовно-эротическое кредо, Акинфий не изобрёл велосипеда, поскольку подобных оправданий для удовлетворения похоти было и до него придумано разными духовными лицами немеряно. Тем не менее, и учитывая остальные вышеупомянутые положительные качества нового старца, паства не стала роптать на него за столь революционное в их конкретной среде нововведение, а Акинфий зажил так, как ему хотелось. Больше того, он оказал решающее влияние на прирост местного народонаселения, и никто на него за это не был в обиде.
Справедливости ради стоит отдельно упомянуть о других положительных качествах старца Акинфия. Ведь он не только регулярно увеличивал население Коробова и его окрестностей, но был ещё доморощенным психотерапевтом не чета Чумаку с Кашпировским. Старец Акинфий даже владел кое-какими навыками гипнотического воздействия, и часто одной только силой внушения и убеждения помогал исцеляться тем людям, которые ещё не были безнадёжно больным. Статистика его исцелений не могла похвастаться даже пятидесятипроцентной положительной результативностью, однако за последние десять лет он с помощью бабушки Ефросиньи приобрёл дополнительную популярность, как проповедующий проводник к чудотворному исцелению. Бабушки, правда, недавно не стало, но помимо горечи чисто человеческой утраты Акинфий по этому поводу ничего не испытывал. То есть, он не опасался спада своей популярности, поскольку очень сильно рассчитывал на чудотворную икону, наличие в их общине других чудотворцев, а также собственные познания в народной психологии и прочей народной медицине. В частности, Акинфий был незаурядным травником, в чём недавно могла убедиться Лина Крымова.
Деваться Лине было некуда, и она вернулась в избу тётки Анисьи. Молодая женщина вошла в дом, благо двери здесь не запирались, и свалилась без сил на топчан в своей временной каморке.
- Ну, вот, блин, помылась! – в сердцах воскликнула она и дрыгнула ногами, скидывая валенки. – Чёрт знает что!
Она полежала минуту-другую, затем встала, сняла верхнюю одежду, подвязалась газовым баллончиком и снова легла на топчан. Она понимала, что ничего хорошего ждать ей не приходится, но наперекор пониманию в голову лезли всякие мысли и проекты по спасению самой себя в смысле бегства.
«Какое бегство? – тоскливо подумала она. – Не фиг даже рыпаться, а надо сидеть и ждать, пока они сами меня отсюда не выгонят. Вот дура, так дура, как вляпалась!»
Обозвав себя дурой, Лина невольно нервно рассмеялась: она часто сама себя загоняла в такую ситуацию, в какой самостоятельно не может оказаться ни один здравомыслящий человек, а оказавшись в силу стихийного стечения обстоятельств (или в силу своего неугомонного азарта и чрезмерного любопытства, как в случае с Линой), такой человек может только бессильно разводить руками и обзывать себя последними словами. Что Лина делала не первый раз, но ума-разума так и не набралась.
- Нет, ну не дура ли? – вслух произнесла она. – Мало, что снова вляпалась, так где?!
Она имела в виду географию своего последнего приключения, каковая исключала оперативное реагирование её милицейского брата в деле спасения ненормальной, по его точному определению, сестры.
Выговорившись вслух, Лина вдруг опомнилась и настороженно прислушалась. Но ничего в ответ на свою тираду не услышала. Только шорох невидимых мышей да потрескивание половиц. Судя по всему, дома никого не было. А Лина меньше всего хотела знать, куда девались остальные члены семьи тётки Анисьи: ей даже думать после всего случившегося было страшно о братанах Капустиных, которые вот так вот запросто, в состоянии какого-то затемнения (или потемнения? или помутнения? Господи, да какая разница!) могли пришить человека.
- Ой-ё-ёй! – вздрогнула молодая женщина. – А чё, ой-ё-ёй? Не фиг сопли распускать, пока ещё не похороны. Авось, как-нибудь выкручусь. Чай не звери тут живут, и, чай, не в каменном веке…
Она снова встала и принялась мерить шагами крохотную каморку, машинально надела на правое запястье часы, также машинально посмотрела время – 11.49. – и с содроганием вспомнила недавнее приключение в бане. Сейчас, вдали от парилки, голых тел, сухого жара и дурманящих запахов, ей казалось не совсем реальным то, что она недавно видела, обоняла и чем галлюцинировала. А особенно нереальным ей казалось то ли видение, то ли факт наличия у старца Акинфия такого…
- Фу, какая гадость! – фыркнула молодая женщина, с отвращением вспомнив запах, пробудивший её от эйфории. Старец, в общем-то, содержал себя в относительной по таёжным понятиям чистоте, но у такой чистоплотной городской штучки, как Лина Крымова, его естественное мужское амбре могло вызвать лишь негативную реакцию. Другое дело, если бы она была просто развратной бабой, тогда, быть может, она польстилась бы перепихнуться с этим полусказочным персонажем из одного только блудливого желания примерить столь инновационные партнёрские габариты.
- Да нет же, таких просто не бывает, - пожала плечами Лина и замерла: ей показалось, что кто-то пришёл.
Придя домой, Анисья и Аглая повели себя так, как будто ничего не случилось. Первая, проходя мимо каморки, сунула туда суровый фейс, полуутвердительно спросила: «Ты уже здесь?», притворила дверь и проследовала дальше. Аглая поспешала за ней и весело чирикала что-то вроде, как хорошо и весело сегодня было в бане.
- Придержи язык, дурочка, - велела ей Анисья, и они убрались на свою половину.
«Мило», - констатировала Лина и разоткнула отдушину.
- Глянь-тко, глупая, сколько времени? – услышала молодая женщина властный голос Анисьи.
- Пора полдничать, - пропищала блаженная. – Гирька совсем провисла, подтянуть?
- Ладно, чуток отдохнём, и пополдничаем. А гирьку подтяни.
«А старуха-то близорукая, - машинально отметила Лина, - если на циферблате ходиков даже в очках времени не различает».
- Ох, хорошо попарились, - продолжила банную тему Аглая.
- Да, с чувством, - неожиданно поддержала её Анисья, - и окаянный не приставал, прости Господи.
- Прости Господи. Однако Дарьюшка была в неудовольствии.
«Дарьюшка – это банщица», - вспомнила Лина.
- А что, Дарьюшка? – как-то чисто по-бабьи, без намёка на религиозную строгость, возразила Анисья. - У ней мужик, как наши Маркел с Ананием, неделями из тайги не выходит. А она баба охочая и укладистая, ей такой жеребец, как Акинфий, всё одно, что пестик для ступки. Тоись, одно без другого, словно без дела. О, Господи, грехи наши тяжкие.
- Грехи наши тяжкие. Однако Дарьюшке и другим бабам, которые к Акинфию даже не в банный день бегают грехи отпущать, много лучше нашего. И грехи, значит, ужо для них не грехи, и цельный день после весёлые ходят. А мне, как банный день, так целых три дни хожу больная. И даже с Маркелом или Ананием потом долго возиться неохота.
- Молчи, глупая, молчи, - вдруг застыдилась Анисья и принялась горячо молиться. Аглая тоненько ей вторила.
«Эта глупая рассуждает довольно здраво, - подумала Лина, - но каков половой злодей этот Акинфий!»
Полдник проходил в молчании. Лина уж боялась, что её не позовут, но ничего, обошлось. Еда была обильной и молодая женщина с удивлением заметила, что отсутствием аппетита не страдает. Не жаловались на его отсутствие и Анисья с Аглаей. Поэтому за столом сидели долго, ели тушёную зайчатину, холодный отварной картофель с колодкой нельмы, а затем исподволь упивались чаем. К чаю сгодились калачи после завтрака и брусничное варенье.
«Когда они успевают всё это готовить? - не переставала удивляться Лина. – А ведь часа через три позовут обедать, а ещё через три – ужинать. Чудеса!»
Когда пришло окончательное насыщение и аппетит, возбуждаемый авантюрами на свежем здоровом воздухе, совершенно угомонился, Лина не выдержала и нарушила тягостную тишину, которая единственно удручала процесс поедания экзотических вкусностей.
- Что же мне теперь делать? – с крайне заискивающим видом спросила она.
Хозяйка смерила гостью строгим взором, но что-то в этом взоре показалось Лине ободряющим. То ли достал хозяйку всеядный старец, то ли она осуждала его тайно из чисто религиозных соображений, однако молодая женщина быстро сообразила, что своим утренним поведением в бане она снискала популярность в глазах хотя бы этой женщины.
- Я потому спрашиваю, что действительно не знаю: как мне быть? - принялась развивать мысль Лина, стараясь выглядеть при этом настолько пристыженной, насколько это было возможно после её утреннего конфронта с местным духовным (и не только) авторитетом. – Ведь я приехала с определённой целью, вы милостиво разрешили посетить ваш скит, даже уговорили старца Акинфия напутствовать меня, но я повела себя так неблагодарно, что теперь просто теряюсь в догадках: куда мне дальше? Неужели придётся уехать, так и не попытавшись избавиться от недуга?
«Ну, скажи, что мне придётся уехать! – мысленно взмолилась Лина. – А уж со своими недугами я как-нибудь сама разберусь».
Разговор она затеяла с целью легализации своего желания смыться отсюда после завершения частного расследования обстоятельств гибели подруги, Валентины Мареевой. Ведь не могла же она заявить открытым текстом: дескать, ребята, всё, исцеляться я раздумала, гоните сани и лошадей побыстрее.
- Ой, не знаю, что и сказать тебе, молодка, - поджала губы Анисья, - вот разве что старец до завтра не опомнится, и я тебя своей властью представлю к чудотворной.
«Чтоб тебя!» - мысленно чертыхнулась молодая женщина, но затем опомнилась – не всё ли равно? Завтра, так завтра, какая ей разница – днём раньше, днём позже, лишь бы по-нормальному сделать отсюда ноги. И при этом не навлечь на себя подозрений. А потому надо продолжать играть роль. И Лина наивно спросила в соответствие с логикой вышеупомянутого продолжения:
- А что с ним? Заболел?
Она плохо помнила, как сильно грохнула старца по голове, но, судя по последнему высказыванию Анисьи – сильно.
- Заболел, - не стала вдаваться в подробности Анисья, - ты иди, коль наелась, к себе. А я пока пораскину мозгами, как нам с тобой быть. Авось что и выгорит.
- Я вам буду так благодарна, - продолжила для большей убедительности ломать дурочку Лина, - я даже готова дополнительно помочь деньгами вашей общине. Я взяла на всякий случай ещё, так что…
- А то и поможешь, - не стала кочевряжиться Анисья.
Затем Лина изнывала от тоски и безделья в своей каморке, слушая возню по хозяйству Анисьи и Аглаи. Во двор гостью выпускали ненадолго и только под присмотром блаженной. При этом гостье без слов дали понять, что покидать избу ей не рекомендуется, и она разумно следовала рекомендации, поскольку не хотела лишних неприятностей. И продолжала тащиться от скуки в четырёх деревянных стенах временного пристанища. Она даже пыталась читать Ветхий Завет, но книга была написана на церковнославянском и молодая женщина только зря портила зрение. Лина, сидя в каморке, не стала затыкать отдушину, и подслушивание разговоров между Аглаей и Анисьей было единственным для неё развлечением. Хотя развлечение это носило чисто условный характер, поскольку женщины либо трепались на хозяйственные темы, либо подолгу молились. Тем не менее, Лине удалось узнать, что братья Маркел и Ананий тоже страдают близорукостью, так как между какими-то распоряжениями касательно дров и приготовления суточных щей на завтра Анисья поинтересовалась, не забыли ли братья новые очки на охоту, без которых, дескать, те ни шута не увидят?
«Нет, бабушка, не забыли, - пищала расторопная Аглая, в блаженстве своём не ведавшая ни усталости от трудов дневных, ни обиды от домоганий ночных. – Ещё бы им забыть! Ведь без очков что Ананий, что Маркел, пешню от коловорота не отличат».
Затем был обед, потом ужин, после ужина состоялась длинная молитва, а часов в восемь или около того в гости к Анисье пришли две женщины примерно одного с ней возраста (Лина подсмотрела момент прибытия в щёлку) и между ними, хозяйкой, гостьями и Аглаей, произошла весьма интересная беседа.
next chapter
Свидетельство о публикации №213082801716