Зимовка в Киренске

Как пошлую насмешку судьбы я воспринял сообщение руководства Красноармейского судоремонтного завода о том, что навигация пока официально не закрыта, финансирование зимнего денежного содержания плавающего комсостава не начато, поэтому мне придется какое-то время поработать на сдельных работах. Если хочу, то могу пока трудиться на заводской конюшне возчиком.

По закону, в зимний период я должен был бы получать 75 процентов от среднего месячного заработка в период навигации. Но эти деньги платили только после выхода приказа по Пароходству о закрытии навигации.

Пришлось идти на конюшню. Там мне выделили телегу на четырех колесах, лошадь и ее сбрую. Показали, как эту лошадь запрягать и я поехал что-то там грузить, что бы потом куда-то все это везти. Каждый день у меня начинался с того, что я ходил по конюшне и уговаривал встречных помочь мне запрячь лошадь. Управлять лошадью и распрягать ее я научился быстро, а вот с запряганием были проблемы.

Все имеющее начало, имеет и конец. Через две недели вышел приказ по Пароходству о закрытии навигации и меня назначили главным диспетчером Красноармейского СРЗ по судоремонту.

Основной моей обязанностью было следить за соблюдением графиков ремонта зимующих в затонах завода пароходов и барж. Работа была, в общем-то, несложной. Но после всех передряг, в которые мне удалось попасть, у меня опустились руки, как бы сказали сегодня - началась депрессия. Работал я неважно, без всякого интереса, кажется, заводское начальство просто махнуло на меня рукой - все равно от молодого специалиста не отделаешься.

В середине зимы на союзном правительственном уровне было принято решение о присвоении всем молодым специалистам плавсостава Ленского речного пароходства офицерских званий ВМФ и направлении их на трехмесячные военные сборы.

Когда мне вручали в райвоенкомате военный билет офицера запаса, военком пригласил меня к себе в кабинет и дал прочесть характеристику, которую прислали на меня по запросу военкомата с завода. Там среди положенных в таких документах общих слов стояла суммирующая оценка моих деловых качеств: “безинициативен”. Вот это-то меня, наконец, как следует, встряхнуло.

Была и еще одна причина встряхнуться и взяться за ум, которая появилась месяца на три раньше этой характеристики.

В конце октября 1955 года я зашел на танцы в клуб водников. Когда я учился в техникуме, я очень хорошо танцевал, особенно вальс, вальс-бостон, танго и быстрый фокстрот. Танцы я очень любил. К этому времени я имел рост 1 метр 87 сантиметров, а весил около 60 килограмм, то есть был очень длинный и очень тонкий.

На мне была офицерская черная тужурка с желтыми латунными пуговицами с якорями и нашивками младшего лейтенанта на рукавах, одетая прямо на тельняшку. Еще были черные флотские брюки, заправленные в яловые сапоги 45 размера. Вид был еще тот!

Войдя в зал, я почти сразу увидел ладную девушку с большими серыми глазами, с очень открытым, свежим  и каким-то радостным лицом, двумя небольшими косичками и очень хорошей фигуркой. В общем, я сразу понял, что лучшей девушки мне никогда больше не встретить. Я подошел к ней и пригласил на танец. А в ответ услышал:

-”Придурок!”

Конечно, рядом с ней я в тот момент не смотрелся и, наверное, иной оценки не заслуживал.

Я расспросил кого-то из присутствовавших на танцах и узнал, что девушку зовут Люсей, что она работает медсестрой в Киренском Доме ребенка и учится в девятом классе вечерней школы рабочей молодежи. На следующий день я пришел в школу и уговорил школьное начальство принять меня в девятый класс.

Но девушка не захотела смотреть в мою сторону и в школе.

За проведенный мною на Севере год я настолько далеко оторвался от школьных   предметов,   что   по первости плохо понимал, о чем говорят учителя. С гуманитарными предметами удалось разобраться быстро, с математикой и физикой было сложнее - я  забыл почти все азы этих предметов. Да и в техникуме мы их особо и не старались учить, больше нажимали на специальные предметы.

Я стал после работы приходить в читальный зал районной библиотеки, отлавливать там школьников соответствующих классов и расспрашивать их о том, что надо переворачивать, когда делишь дробь на дробь, и про все такое прочее. Учиться я любил, и процесс вспоминания пошел быстрыми темпами.

Я умел хорошо рассказывать, много читал, обладал хорошей памятью, мои ответы у доски с удовольствием слушали и класс и преподаватели. Легко у меня решались  примеры   и  задачи   по  алгебре, геометрии, тригонометрии, физике. И, наконец, настал день, когда Люся сама подошла ко мне - у нее что-то не получалось с задачкой по математике.

Мы стали общаться. Оказалось, что Люся - редактор стенгазеты нашего класса. Я немного рисовал и вызвался помочь ей выпустить очередной номер. Начали мы в классе, после уроков, однако нас быстро выставили за дверь - школу пора было закрывать. Но газету надо было доделывать. Так я первый раз попал к Люсе домой, в небольшую двухкомнатную квартирку на улице Урицкого, дом 3, где Люся жила вдвоем с другой девушкой.

Газету мы нарисовали, а я зачастил на улицу Урицкого. Мы много разговаривали, я часто пересказывал Люсе прочитанные мною ранее книги, рассказывал, как учился в техникуме, как ездил на практику, о Москве, Кремле и Красной площади, московских музеях, Волге, знаменитом канале Москва-Волга и многом другом.

Меня очень смущал мой внешний вид, поэтому как-то раз я попросил у Люси разрешения выключить свет, посидеть при отсветах от топившейся печки. Она согласилась, и дальше мы беседовали уже в относительной темноте.

Сводить Люсю в кино или еще куда-нибудь я не мог, так как у меня не было ни копейки денег. Очень меня беспокоили прежние Люсины кавалеры - местные ребята, жившие в Киренске с родителями, уверенные в себе, обихоженные. Казалось, что их шансы гораздо выше моих. Но сдаваться я не собирался, у меня тоже были кое-какие преимущества - знания, умение подойти к человеку. Я решил добиться, чтобы Люся вышла за меня замуж.

В Киренске я узнал об итогах XX  съезда партии, разоблачении культа личности Сталина. В нашей сибирской глубинке это вызвало настоящий шок. Я знаю несколько случаев, когда ребята в знак протеста сдавали свои комсомольские билеты. Некоторые люди говорили, что здесь не чисто, к руководству партией пробрались враги.

Примерно за год до этого съезда, зимой 1955-1956 года  моя мама написала, что отца посмертно реабилитировали и прислала копию справки о реабилитации. Это событие внесло серьезнейшие коррективы во все мои дальнейшие планы. Появился еще один стимул для учебы в школе - теперь я мог поступать учиться, куда захочу, а не только туда, куда мне разрешат.


Зима закончилась быстро. Я уже не считал, сколько дней мне осталось еще работать на Севере.