ПТР19

ГЛАВА 19

Прибывшие представляли клан Капустиных. Об этом Лина поняла в ходе беседы. Однако перед тем как началось самое интересное, молодой женщине пришлось послушать общую молитву, затем разговоры на около божественные темы и только потом была затронута самая животрепещущая тема дня сегодняшнего и уже почти прошедшего.
- Как Лукекрья то? – приступила к дознанию Анисья, целый день после возвращения из бани не выходившая из дома, где не имелось ни радио, ни телефона.
- Злобствует Лукерья, - сладким голосом ответила одна из пришедших.
- Вся ихняя семья в горести и озлоблении, - выступила со своей партией вторая хорошим оперным басом.
- А что Акинфий, ещё не пришедши в себя? – задала интересный вопрос Анисья.
- Нет, ещё не пришедши, - сладкий голос, - тама у них моя Пашутка и кажные полчаса бегает мне доносит, какие дела.
- Грех Пашутке на такое смотреть, - возразила Анисья, - мала ещё.
- А больше некому, - сладкий голос, - кто в тайге, кто по хозяйству.
- Истинно так, - оперный бас, - а самой тама долго сидеть негоже.
«Лукерья – это, надо понимать, жена Акинфия, а сам старец ещё чем-то, чёрт бы его побрал, болен, - сделала предварительный вывод Лина. – Однако какой на поверку хлипкий мужик оказался: получил по чайнику ведёрком и до сих пор отдыхает, зараза. А кто-то там из-за этого злобствует и, поди, меня костерит последними словами. И ладно, если бы всё обошлось одними словами…»
- Как он сам-то, ты рассказывай всё по порядку, а то уж день прошёл, а я знать ничего не знаю, - выказала антирелигиозное чисто бабье любопытство Анисья.
- Сам он как был, так и есть, - принялась неторопливо докладывать обладательница сладкого голоса с повторения уже сказанного. – Как конфуз случился, так его, Акинфия, и унесли в его избу. Тама сразу собрались все бабы Коробовы и те из Капустиных, которые…
- Прорвы бесстыжие, - прервала докладчицу Анисья.
- В обчем, Пестимея тож пришла, Акинфия поклали на покойницкий стол кадилом кверху и она принялась его осматривать. Осмотрела и велела кровь пущать. А кровища, и-и, вся чарнющ-щая. И так и хлещет, яко с вепря. Ну, пущали маненько, потом затворили и у Акинфия, главное дело, одна половина после обчего паралика стала оживать. И он тако коряво, одной половиной рта, что-то сказать пытается. Ну, Пестимея сразу поклоны бить начала и приговаривать, что Бог ей ужо помог и Акинфий ужо наполовину опомнился. Однако чтоб для второй половины худа не было, и чтобы здоровый дух из него зазря не выходил, велела рот ему завязать. Ну, завязали, а он, сердешный, мычит. А Пестимея другую неподвижную половину Акинфия салом барсучьим с куриным помётом мажет и специальные молитвы приговаривает.
«Это называется суггестивная гомеопатия», - ни к селу, ни к городу вспомнила Лина.
- Ну, читает себе и читает, но ничего у неё не выходит…
- А потому не выходит, что вся сила Акинфия как вошла в его окаянное кадило, так и держится в нём, - не выдержала обладательница оперного баса и высказала собственное медицинское мнение. - Ведь что получается? Когда Акинфий, значит, всей своей силой между ногами налился, ему твоя странница как раз в этот момент по балде и шандарахни. Ну, случился с ним всеобчий паралик, и всё в Акинфие враз затвердело. Ну, принесли его в избу, одну половину ему Пестимея отходила, но кадило-то посередине? И ничего с ним не деется: торчит себе маковкой кверху, даже смотреть грех, прости меня Господи.
- Прости, Господи, нас грешных, - вразнобой вторили собравшиеся.
- Так таки и торчит? – переспросила Анисья и Лина удивилась, как оживилась речь этой суровой властной женщины. Видно, ничто женское не было чуждо и ей.
- Торчит, окаянное, - подтвердил оперный бас, - я ужо пыталась подсказать Пестимее, что из-за него, окаянного, вторая половина Акинфия ожить не может, ведь вся его сила…
- Но Пестимея то, Пестимея, - вместо оперного баса снова зазвучал сладкий голос, чья обладательница также имела собственное медицинское мнение, - ей что ни скажи, всё будет делать по-своему. Я ужо тож ей говорю: дескать, при помазании недужного места, от паралика объявившегося, требуется один только барсучий жир, а сухой куриный помёт следует с молитвой разжёвывать и под язык недужному класть, а она…
- А она мне говорит, - повысила голос обладательница оперного баса, - что между ног у Акинфия не сила его вся затвердела, а двойной грех застрял, который он хотел отпущать, но не успел, потому что в сей момент был по балде шандарахнут. Это, значит, его собственный грех и грех той бесстыжей, которая, тварь неблагодарная…
- Это кто ж так сказал? – подала голос Анисья. – Это почему это она тварь бесстыжая и неблагодарная?
- А Пестимея так и сказала. – угодливо возразил сладкий голос, - они все тама, бабы Коробовы да те Капустины, которые… В обчем, клянут по чём зря твою странницу.
- Греховодницы, в скверне погрязшие! – с негодованием воскликнула Анисья, что указывало на отсутствие единогласия в среде скитских прихожан по поводу несколько оригинального исполнения духовным лидером его пастырских обязанностей. – На кого перстом указуют, вместо того, чтобы о своих заблудших душах попечься?!
«Анисья за меня, это хорошо», - с облегчением подумала Лина.
- Истинно глаголешь, греховодницы, - раздался оперный бас, - а Пестимея особливо. Что про силу-то выдумала, которая у Акинфия не в его кадило вошла, а будто в мизинце его неподвижной правой ноги сидит? Так и говорит: дескать, глядите-тко, яко он, мизинчик, неестественно от остальных пальцев оттопыривается, значит, вся сила тама.
- Ерунду глаголет, - авторитетно заявила Анисья, – как столько силищи может в одном маленьком мизинчике помещаться? Всё ж таки между ног у Акинфия много больше места, да.
«Сдохнуть можно», - тревожно подумала Лина. Она бы сильно повеселилась, слушая подобное где-нибудь в нейтральном месте в виде радиопередачи, но здесь, вдали от цивилизации, по соседству с разъярёнными бабами, которые…
- Гораздо больше, – воодушевилась обладательница баса. – А потому я и говорю этой дуре Пестимее, что, дескать, кровь надо отворять оттудова, где между ног вся силища Акинфия замерла.
- А Пестимея? – осведомилась Анисья.
- А она твердит, что грех грехом снимать надо.
- Н-но?
- Ну. Его ужо и отволокли в опочивальню, и тама Лукерья с ним возилась-возилась, а всё никак.
- Так таки никак?
- Да, никак, - снова встрял сладкий голос, - ужо Пашутка намедни прибегала и говорит: дескать, тётка Лукерья и запыхалась вся, и ужо без сил, а Акинфий всё мычит через тряпочку и мычит. Потому что куриный помёт надо таки под язык класть, а всё остальное без пользы.
Ещё раз высказав своё мнение насчёт методов лечения, сладкий голос на некоторое время замолчал, но вскоре зазвучал в общем хоре спорящих по поводу того, как всё-таки правильно лечить старца Акинфия. Большинство склонялось к тому, что надо непременно пущать кровь из окаянного кадила, и лишь один сладкий голос отстаивал собственную медикаментозную рекомендацию о курином помёте и так далее. Спорящие говорили горячо, убедительно, но при этом выражались архаично пристойно, лишь иногда используя в своей лексике такие вербальные образчики проникающей в их среду речевой цивилизации, как «балда», «шандарахнуть» и тому подобное. А Лина слушала и не знала, грустить ей или веселиться.

Вечером, когда гости разошлись, Лина упросила Анисью отпустить себя подышать свежим воздухом.
- Сходи ужо, только накинься потеплее, - смилостивилась Анисья, - вот я сейчас Аглаю кликну. Только дальше двора не ходите.
- Вот спасибо! – обрадовалась молодая женщина, оделась, дождалась Аглаю и они вышли в так называемый двор, пространство между деревянным строением, где помещались домашняя баня с дровяным сараем, самим домом и монументальным холодным сортиром. Все эти владения Анисьи и её сыновей не были огорожены забором, так же, как и остальные жилища поселян. А вечер на дворе нарисовался классический: до хруста чёрно-белый контраст, парное дыхание курящихся труб, ущербный месяц и огромные, словно от удивления, звёзды.
- Ты давно живёшь у Анисьи? – задала пробный вопрос Лина, прохаживаясь от дровяного сарая к крыльцу избы и обртно.
- Давно, сколько себя помню, - ответила Аглая.
- Сирота ты, что ли? – спросила Лина.
- Сирота.
- А у Анисьи тебе хорошо?
- Грех жаловаться, - уклончиво возразила блаженная.
- А братья надолго в тайгу уехали?
- А это как получится, но обычно в воскресенье к утренней проповеди поспевают. Вот ежели какая задержка, то тогда к обедне или к вечерней молитве жди их. Редко-редко когда в воскресенье мужички из тайги в скит не возвращаются.
- А как мужики в тайге в такой мороз обходятся?
- А так и обходятся, - словоохотливо сообщила Аглая. – Вот взять Маркела с Ананием к примеру. У них заимка имеется на речке Сютке, они туда на саночках с мерином Стёпкой приедут, мерина в сараюшке оставят, а сами на лыжах по тайге ходят, капканы на зверя проверяют. Или сети в озере под лёд ставят. А потом с рыбкой и шкурами в скит возвращаются.
- На саночках, говоришь, - задумчиво повторила Лина.- Поди, если среди ночи приедут, то им и ворота никто не откроет. Попробуй, дозовись кого-нибудь, когда все спят.
- А зачем звать? – простодушно возразила Аглая. – Они кто-нибудь в калиточку войдут и ворота изнутря откроют. Тама на воротах есть балка запорная, так её надо снять, и всего делов. А ежели снегом ворота закидает, так можно домой сходить за лопатой.
- Это что ж получается: к вам в скит может заехать любой, кто захочет? – спросила Лина.
- Зачем любой? – переспросила Аглая. – Тама у ворот будочка имеется с печкой и лежанкой, а в будочке кто-никто находится, за воротами присматривает, а ежели надобность – помогает.
«Проморгала я эту будочку, - с досадой подумала молодая женщина, но досадовала она не на свою рассеянность, а на факт наличия данного сторожевого объекта. – Однако отсюда даже на лошади не смоешься, хотя какая из меня на фиг наездница?»
- А куда братья ставят лошадь, когда приезжают из тайги? – задала очередной вопрос Лина.
- Ежели ненадолго, то в свой сарай, ежели надолго – то в обчественную конюшню.
- А ты умеешь саночки запрягать? – спросила Лина.
- А зачем их запрягать? – снова удивилась Аглая. – Запрягают лошадушек.
- Ну, да, конечно, - поправилась Лина. а сама подумала: «Какая на хрен разница?»
- Так ты умеешь запрягать лошадушек? – повторила она вопрос.
- Умею, - ответила Аглая.
- Что ж, буду иметь в виду, - пробормотала Лина.
- Что? – спросила Аглая.
- Да нет, ничего, пошли домой.

Утром в воскресенье братья не приехали. Поэтому очень ранний завтрак состоялся без них чуть ни в пять часов. Всё дело было в утренней воскресной молитве, каковая происходила в скитской церкви при стечении всего наличного в данное время народа. Молитву предваряла проповедь, начинающаяся часам к шести, а затем следовало всё остальное согласно установленному регламенту.
Воскресные проповедь и молитва занимали часа три, поэтому перед ними следовало порядочно подкрепиться. Сегодня, в отсутствие старца Акинфия, читать собиралась Анисья, но не проповедь, а просто из Библии.
- Ну, пошли, что ли? – как-то неуверенно молвила Анисья, когда она, Лина и Аглая покончили с завтраком.
- Может быть, мне всё-таки не стоит идти? – на всякий случай осведомилась Лина, распознав нотки неуверенности в голосе хозяйки и почти правильно идентифицировав их с причинами.
- Ещё чего, - упрямо возразила гордая старуха, - пойдём, нечего рассиживаться.
- Покажешься чудотворной иконе, авось поможет, - вторила ей Аглая.
«Знали бы вы, что это всего лишь подделка, а не настоящая чудотворная», - подумала Лина, оделась и вышла вслед за Анисьей из дома. Они прогулялись до церкви, неказистого бревенчатого строения, обозначенного старообрядческим крестом на фасадном коньке крыши, Анисья отомкнула единственный в скиту нехитрый замок и вошла в помещение. За ней проследовали Аглая с керосиновым фонарём в руке и Лина. Аглая поставила фонарь возле алтаря, а Анисья стала зажигать лампадки и свечи. Вскоре церковь осветилась неверными мерцающими огнями и Лина разглядела иконостас, заставленный иконами старинного письма. И ей вдруг сделалось не совсем по себе на виду у строгих святых ликов, которые, казалось, видели всё насквозь. Они едва были различимы на почерневших от времени досках, но взгляд их, открывшийся много веков назад благодаря древним мастерам иконописи, не становился от этого менее прозорливым.
«Чего это я? – мысленно спросила себя Лина и тотчас ответила: - Боязно, вот чего».
Она понимала, что мистифицирует свой страх, находясь под впечатлением не совсем привычной обстановки, но ничего не могла с собой поделать и продолжала дрожать неприятной внутренней дрожью. А когда церковь стала наполняться прихожанами, кое-кто из которых откровенно враждебно поглядывал на гостью, молодая женщина явственно почувствовала, как у неё начинают пристукивать зубы.
«Холодно», - попробовала слукавить Лина, но зря старалась.
Впрочем, в церкви было не жарко, и пар от дыхания собравшихся делал мерцание свечей и лампадок ещё более призрачным. Всего людей пришло семнадцать человек кроме Анисьи, Лины и Аглаи. В основном это были женщины. Лина кстати вспомнила упоминание Анфисы о раздорах между Коробовыми и Капустиными, каковые раздоры усугубились после её грубого отказа от своеобразной помощи со стороны старца Акинфия, и со смешанным чувством юмора и страха подумала, как хорошо может повлиять на улучшение межфамильных отношений обыкновенная икона, к тому же поддельная под старину? Дело в том, что Лина довольно скептически относилась к чудесам, и если бы она даже не знала, что икона фальшивая, всё равно относилась бы ожидаемому чудесному действию с откровенным сомнением. До тех пор, во всяком случае, пока воочию не убедилась бы в противном её скептицизму. Но икона была заведомо фальшивая, Лина знала об этом наверняка, единственно, что её волновало, так это реальные настроения собравшихся в церкви, поэтому психологически она себя готовила в соответствующем ключе. И никак не ожидала, что катализатором вышеупомянутых настроений окажется всё-таки икона. Вернее, не совсем она, а Аглая, которая наконец-то проявила своё блаженное естество, и единственная из всех (кроме, разумеется, Лины) углядевшая вместо ожидаемой чудотворной подделку. Это случилось по окончании чтения Анисьи из Библии. Чтение длилось не меньше часа, и Лина успела окончательно замёрзнуть. Ей уже стало безразличным отношение к ней враждебно настроенного большинства прихожан, об иконе она забыла и думать, но желала лишь одного – поскорее оказаться в своей тёплой каморке.
Но вот Анисья торжественно завершила чтение и вместе с двумя старицами пошла во внутренний придел за чудотворной. Они вскоре вышли, Анисья несла в вытянутых руках икону, а старицы шли вкруг неё и пели какие-то псалмы. Прихожане нестройно подхватили пение и стали по очереди целовать икону по мере того, как Анисья подходила к тому или другому. Подойдя к Лине, Анисья разжала свои тонкие губы и едва слышно процедила:
- Целуй и в мыслях проси, что хочешь.
«Как-то уж всё очень просто, - мельком подумала молодая женщина, - целуй и проси…»
Смутно она догадывалась, что дело тут вовсе не в добром к ней расположении, и даже не в деньгах, а скорее в желании насолить клану Коробовых, поэтому ей и предлагалась столь упрощённая процедура чудотворства. Однако до процедуры дело не дошло. Аглая, стоявшая рядом с Линой, не дала ей поцеловать икону, а выхватила её из рук Анисьи, бросила на землю и завопила:
- Не ждите, люди добрые, чуда от лика лукавого, коего сотворили руки вороватые о гробе Господнем. Истинную икону ищите дважды в гробе, первом – Господнем, втором – антихриста…
На этом слове Аглая зашлась пеной и, выплёвывая её, продолжала то ли всхлипывать, то ли говорить, но ничего, кроме бессвязного «ав-ав-ав» разобрать было нельзя.
Прихожане сначала оцепенели, одна старица упала без чувств на землю, кто-то стал её поднимать, а остальные понемногу пришли в себя, и в церкви случился скандал. Сначала он носил общий характер, но вскоре скандалившие конкретно определились. Одни решили сделать козой отпущения Лину, змею подколодную, и грозились тут же на месте её прибить, другие во всём винили старца Акинфия. А Аглая продолжала биться в истерике, и вид её действовал на прихожан вовсе не успокаивающе. Лина, не случайно оказавшаяся в центре группы противников старца Акинфия, пребывала в полной растерянности и не столько боялась возможных активных действий против себя, сколько не могла оправиться от потрясения, вызванного кликушеством Аглаи, которая до последнего времени вела себя как обыкновенная пришибленная деревенская баба.
«Но как!?» - мысленно спрашивала себя молодая женщина. Весь её скептицизм моментально испарился, и Лина стала подумывать о том, не стала ли она свидетельницей ясновидения?

 

next chapter

 
 






1 Лина путает гомеопатию с народной медициной, в то время как определение «суггестивная» применила почти правильно
 Суггестия – внушение
 Гомеопатия – лечение болезней ничтожно малыми дозами тех лекарств, большие дозы которых могут вызвать подобие излечиваемой болезни