Маятник жизни

Вот идет человек по снегу. Я смотрю на него с высоты окна, как смотрит ворона на упавший кусок сыра – без сожаления. Человек идет тяжело. Человеку, видно, трудно, На голове его огромная ушанка собачьей шерсти. Собачьей, как  вся его жизнь. На плечах – черное пальто. В левой руке тяжело клонит его к земле гробик черного портфеля. В правой руке устало покачивается мешок с чем-то белым. Вперед-назад. Вперед-назад. Каждый шаг дается человеку видимым усилием. Тяжело дышит человек. В снегу протаивает проталина. Так горячо дышит.

 Медленно падает мокрый снег, покрывая пеленой все вокруг вместе с человеком.  Его почти уже  не видно. Кажется, вот-вот сольется он с сугробом, как с чем-то естественным, таким же медленным как он. Вот припадет на колено. Одно. Второе. Упадет. Станет частью его, сугроба. Скорость стоящего на месте сугроба и его идущего по земле так мало отличаются, что, кажется, можно уже и не идти. Но он идет.

И так уже много лет каждый день. Человек несет в мешке хлеб, черный, как его судьба. Человеку хорошо. Вечер воскресенья. Скоро он придет домой, достанет из котомки черный куб хлеба, тяжело привалится на стул,  отломит кусочек. Заварит в кружке черный чай. Хлебнет. Человек начнет оттаивать. Потом он будет смотреть телевизор. Пять или шесть часов подряд. Вечер воскресенья. Хорошо-о-то-как! …

Завтра снова пойдет на работу, по той же протоптанной в снегу колее. Потом назад через 8 часов. Потом вперед. Опять назад. Вперед. Назад. Назад. Вперед. Понедельник, пятница, суббота. Суббота, воскресенье, понедельник.

Хлеб. Мешок. Ушанка. Стул. Черный чай. Чай, хлеб, стул, ушанка. Ушанка, чай, стул, хлеб. Хорошо.

На стене качается маятник. Вперед-назад. Вперед-назад. Назад. Вперед. Чайник – механическое устройство, человек - разумное существо. А разницы никакой.
Вечер воскресенья. Петербург. 2012-й год. Или 1910-й. Без разницы.