От сумы и тюрьмы...

       В тюрьму я попал случайно. Это была знаменитая Бутырка, поразившая меня идеальной чистотой коридоров, множеством карцеров, остроумно сооруженных из типовых телефонных будок, комнатами для допросов с привинченными к полу столами и стульями и многочисленным женским персоналом в форме. Решетки на окнах не угнетали: многие, живущие на первых этажах на воле, добровольно их устанавливали в своих квартирах, становясь невольными заложниками во время пожаров. Крашенные масляной краской стены, полы и потолки указывали на казенный характер помещений; такие же цвета  были в сельских лазаретах, солдатских казармах и городских поликлиниках. Температура в помещениях, как и там, была умеренной: не рай, но жить можно. Тишина, размеренность во всем,  скудное освещение, отсутствие какой-либо суеты и пыли усиливало производимое впечатление. Обычная обстановка заурядного госучреждения. Скучная. Обыденная. Ни душераздирающих криков узников, пытаемых где-то в подвалах, ни перетаскивания обессиленных от ночных пыток окровавленных тел, ни возгласов с просьбами глотка воды не было. Ничто не напоминало кадры, демонстрирующие подвалы хозяйства Мюллера из «Семнадцать мгновений ...», снимавшихся в этих «декорациях». Как в таких тепличных условиях могли работать и закалять характер железные чекисты - уму, отравленному кинематографом, было не постижимо. Не постижимым было и то, как заключенные могли давать признательные показания. При таком, с позволения сказать, режиме. Но, ведь, давали. Так, может быть, все это добротно сделанная декорация, рассчитанная на случайных посетителей, чью ранимую психику оберегали от правды жизни? А настоящая жизнь учреждения скрыта под покровом тайны и упрятана куда-нибудь под землю? Так или иначе, но когда я , выйдя на улицу, вдохнул полной грудью воздух свободы, мне не хотелось заглянуть за кулисы, оставшиеся у меня за спиной.