Дождей всё нет

                Анна Когинова

                ДОЖДЕЙ ВСЕ НЕТ               

                Рассказ

                1
    Поселок Бугровку горожане из Цементного считали деревней, а деревенские - городом, потому,что жители поселка работали на заводах - кто на цементном, кто на шиферном, - но имели свои садики и огороды, держали свиней, кур и даже коров.
Совсем недавно - еще на памяти Маслина - здесь не было садов. Те, кто пробовал их сажать, быстро понимали бесполезность своих трудов: трубы находящегося поблизости цементного завода изрыгали, как пасти Змея Горыныча смрад, и зелень покрывалась серой пылью и жухла. Потом поставили пылеуловители, и вскоре за заборами закурчавились листья молодых яблонь, зажглись желтым огнем соцветья золотарника. Правда, дорожки, ведущие к до- мам, были припудрены цементной пылью, но теперь она таскалась только за колесами машин, да на сапогах тех, кто возвращался с работы домой.
    От города поселок отделяла маленькая речка - ручеек под забавным названием Татьянка, через которую в двух местах были переброшены мостки - оба никудышные. Из щербатых цементных плит торчали металлические брусья, и, что еще хуже, на обеих посредине зияли огромные дыры. Поэтому те, кто поздно возвращался домой, предпочитали переходить речушку брод, благо в этом месте, как впрочем и в других местах, она была курице по колено.
    Балансируя по краешку цементной плиты, Маслин чертыхал и вспоминал пословицу о сапожнике без сапог. Ведь, кажется чего стоит заводу забросить парочку плит? Так нет, дожидаться пока кто-нибудь свернет себе шею!
    У женщины, шедшей впереди Маслина, застряло в выбоине колесо детской коляски. Помогая вытащить коляску, Маслин с удивлением узнал в женщине Варвару Быстрову. Если бы их лица не оказались так близко, он, наверное, не узнал бы ее. Глубокая, как шрам, складка между бровями, придавала ее когда-то кроткому лицу суровое и даже мрачное выражение, а волосы, выбивавшиеся из-под шелковой косынки, были совершенно седыми.
    От неожиданности Маслин так резко отпустил ручку коляски, что она вновь накренилась, и из нее чуть не вывалился крутолобый тугощекий младенец, весело размахивавший зеленым целлулоидным попугаем. Не поздоровавшись и не зная , что сказать, Маслин спросил, кивнув на малыша:
-- Внук или внучка?
Варвара посмотрела на него пристально, помолчала, как бы решая, стоит ли вступать с ним в разговор, потом все-таки ответила, глядя куда-то в сторону:
-- Сын!
И, поправляя сбившееся байковое одеяло, с нежностью улыбнулась мальчику.
"Сын! Наверное, пошутила! - думал Маслин, глядя ей в след. - Ведь ей столько лет, сколько и мне, а мой Володька уже жених. Как она странно посмотрела на меня! Должно быть, еще не забыла то лето.
                2
    По возрасту Маслин зацепил только краешек войны - попал в армию под самый конец. Но Когда он вернулся домой в вармейской шинели, на него все равно смотрели, как на героя.
И, конечно, прежде всего девушки - и в политехническом институте, куда он поступил сразу же после демобилизации и особенно на практике на цементном заводе - там он работал на вращающейся печи.
    Эти два месяца, которые он впервые провел в Цементном, были, по-видимому, самыми счастливыми в его жизни. Во всяком случае, так казалось Маслину теперь, когда он прожил свой сорок девятый год. Он был молод, здоров, весел, все ему было в новинку и все интересно - весь этот особый уклад полугородской, полудеревенской жизни, где тогда еще не умерли старые праздники и традиции. На Семик он ходил с девушками к реке и смотрел,как они пускают маленькие веночки, свитые из белого клевера - гадают на суженого. По вечерам на деревянном мосту учился плясать кадриль. Но больше всего ему нравились молодежные гулянки, на которых пелись песни. Хороших гармонистов, правда, не было - не вернулись с войны, а Яшка, напарник Маслина по работе, у печи, играл не ахти как, но девушки пели прекрасно. А особенно Варя Быстрова, двоюродная сестра Яшки. Голос у нее был такой чистый и нежный, что у Маслина захватывало дух.Если б не этот голос, Маслин не обратил бы внимания на Варю, потому что фигурой она была неказиста - маленькая, щупленькая. Видно, ей не дала вырасти война. И лицо оказывалось приятным только тогда, когда к нему , как следует приглядишься: черты  самые обыкновенные, но кожа такая светлая, будто подсвечена изнутри, на висках пушистые завитки, а чуть повыше правой брови - крупная родинка, которая приподнимала бровь и придавала вариному лицу такое выражение, словно она к чему-то удивленно прислушивается.
    На ней всегда было одно и тоже платье - синее в белый горошек. И на работе в лаборатории завода и в клубе, - так сказать, и на пиру и на миру. И туфли тоже были, наверное, единственные, потому что, где только было сыро, она сразу, же снимала их и несла в руке.
    На гулянках она всегда держалась где-то за спинами других. Но как только запевали, ее словно кто выталкивал вперед. Каких только песен она ни знала! Сколько вечеров пела, а почти никогда не повторялась. Уж кажется все перепели - и песни Шульженко, и песни про войну, а она заводит своим чудным голосом старинную грустную:
                Ой, ты орел сизокрылый,
                Скажи ты мне правданьку,
                Где мой милый?
И опять все сидят и слушают,и уйти нет сил.
    После одного из таких вечеров Маслин пошел провожать Варюдомой. Домик, где она жила с матерью и младшей сестренкой, стоял на отшибе, на самом краю поселка,потому что он был одним из немногих уцелевших после войны, а вновь строившиеся дома старались ставить ближе к заводу.
    Они шли по тропинке через луг в густой и высокой, по пояс, траве, Маслин трогал головки цветов и метелки трав, влажные от вечерней росы, и слушал ночные звуки, которые для него, горожанина, были удивительны и новы: стрекотание кузнечика, всплески рыбы на реке, жиканье косы какого-то неутомимого косца, решившего воспользоваться тем, что июньское солнце допоздна неза-закатно. Варя далеко ушла вперед - ей эта тропинка была хорошо знакома. Ее тоненькая фигурка слилась с темнотой, и Алексей видел перед собой только белые, как светлячки, точки - горошины на ее темно-синем платье. Потом и эти точки вдруг исчезли, и у него заколотилось сердце. Ему показалось, что невозможно потерять Варю хоть на минуту, и он помчался, что есть дух, и нагнал ее за ракитовым кустом, куда завернула тропинка, и прижал к себе так для нее неожиданно и крепко, что она стала испуганно вырываться. Ее несмелый и неумелый поцелуй, наверное, первый в ее жизни, он чувствовал потом всю ночь на своих губах.
    С каждым вечером провожания все затягивались, все дольше они сидели возле дома на бревнышках под кустом калины, усыпан-ной зеленовато-белыми душистыми цветами, и однажды, не в силах расстаться, он перешагнул порог ее крохотной девичьей комнатки и, таясь от ее матери, остался там до утра.
    То, что случилось с ним всего неделю спустя после этой ночи, невозможно ни понять, ни объяснить. Через много лет, заехав в эти места и вспомнив свою молодость, он попробовал во всем разобраться. Сперва он думал: вот если бы Варя не уехала на областной смотр самодеятельности... Потом: вот если бы Лида не была такой настойчивой... Но, видно, дело-то было в нем самом. Тогда он словно ошалел от красоты природы, песен, внимания девушек. Он почему-то стал считать, что он - особенный, и ему позволено все. А тут еще кругом шептали: счастливец-такая красавица к нему льнет.
    Он увидел ее в двери проходной. Статная, чуть полноватая девушка с яркой ленточкой в пышных темных волосах ему сразу приглянулась.- Кто это? - спросил он Яшку Быстрова.
-- Лида Донникова, из лаборатории, - ответил Яшка, и, подняв большой палец, добавил: - Во! Ты таких, небось, и в Москве не видывал!
-- А почему я ее раньше не встречал?
-- В отпуске была, в доме отдыха.
-- Да, хороша, - сказал Маслин, проводив девушку взглядом.
Тем бы, может быть, дело и кончилось, если б ни чей-то день
рождения, на котором они скоро встретились. А дальше... Не успел он опомниться, как оказался лидиным женихом. Причем получилось как-то так, что первой этого  захотела Лида, а она была так уверена, что стоит ей захотеть... И опять все кругом  твердили: счастливец!
    Был ли он тогда сильно влюблен, или в нем говорило только тщеславие, сейчас Маслин уже забыл. В памяти больше остались тревога и беспокойство о том, как он встретится с Варей. Он так боялся этой встречи, что в предсвадебные дни почти не выходил на улицу.
    И все-таки они столкнулись, но не на улице при людях, а, что еще было хуже для Маслина, лицом к лицу на узенькой дорожке, проходившей через молодую ольховую рощицу, которую здесь называли олёшником. Теща, опасаясь, что на свадьбе не хватит водки, послала Маслина за бражкой к старухе Бунчихе. Он выскочил на дорожку из-за магазина, и, когда увидел Варю, было уже поздно куда-нибудь свернуть или возвратиться назад.
    Ему казалось, что те несколько метров, которые отделяли его от Вари, он не шел, а отдирал от земли ботинки, густо намазанные смолой. Ёжась под ее неотрывным взглядом, он забыл все то, что заранее приготовил ей сказать, и пробормотал чуть слышно:
-- Прости меня, Варя, я понял, что тогда  с тобой - я ошибся.
Она уже знала о его свадьбе от соседей и вряд ли на что-нибудь надеялась, но она, наверное, ждала от него совсем других слов. Она отшатнулась так, будто на нее замахнулись, чтобы ударить, и губы ее побелели, но голос прозвучал, как ему показалось, даже спокойно:
-- Ну что ж, и я ошиблась. Значит, мы квиты.
И прошла мимо, больше не взглянув и не обернувшись.
    Маслин сперва даже растерялся. Он ожидал слез, упреков.Но когда понял, что ничего это не будет, что с этим страшив¬шим его разговором раз и навсегда покончено, он помчался даль¬ше по тропинке, чувствуя себя, как школьник, узнавший, что учитель не накажет за провинность и даже не нажалуется роди¬телям. И пустой бидон весело тренькал в его руке.
               
                3

     К дому тещи Маслин в последнее время подходил с чувством неловкости - этот дом был самым ветхим в поселке, и только он один был крыт соломой. За покосившейся изгородью разгуливала вся, за исключением кота, живность тети Таши - три куры и петух, забияка и драчун, злившийся, наверное, на то, что у него такой маленький гарем и частенько нападавший на соседских петухов. Маслин не раз собирался подправить дом, сделать новое крыльцо и крышу, но все время останавливали какие-то другие неотложные дела. Да и жена отговаривала. Дескать, к чему тратить деньги, мать стара, а мы здесь жить все равно не будем - для дачи далеко. К тому же , мать все больше у сестры живет, должно быть одной скучно.
    Теща и сейчас была там. На двери висел огромный амбарный замок. Непонятно, для чего его вешала тетя Таша: тут же, над притолокой, торчал такой же огромный ключ.
    Дом ее сестры тети Анюши Полоховой казался по сравнению с домом тещи настояцим дворцом - просторный, с двух сторон застекленные веранды, с улицы нарядное на резных столбиках крыльцо. Сараи за домом и те новые, и даже есть гараж для того, чтобы приезжающие из города сыновья и зятья могли поставить машину. Они и строили все это сами - три сына, три зятя и куча свояков и племянников - целый стройтрест. "Вот, мать, какие мы тебе хоромы отгрохали”. "Нет, - лукаво улыбалась тетя Анюша, - не мне, а себе. Вам ведь надо куда-нибудь складывать бредни, да ватники - ваши городские клетушки для этого не приспособлены". И, действительно, они натащили в ее дом всякой всячины: удочки, сети, болотные сапоги, лыжи, закопченные котелки, старую одежду и обувь. Пристроили на ее попечение охотничью собаку. На все лето отправляли сюда детей. Когда бы ни приезжал Маслин к Полоховым, он всегда заставал примерно одинаковую картину: по домотканным половикам ползали совсем маленькие, а на веранде играла в морской бой орава школьников. Взрослые приезжали на выходные и праздничные дни, и, как заметил Маслин, тогда в этой огромной семье устанавливались порядки родового строя с четким разделением труда между ее членами. Мужчины сбрасывали нейлоновые или хлопчатобумажные рубашки - это уж в зависимости от их городской профессии и, так сказать, положения, - переодевались в старье, висевшее в передней и, засу-
чив рукава, принимались пилить дрова, строить сарай, ставить изгородь, копать огород и рыбачить. Женщины, забыв о маникюре, скребли котлы, чистили рыбу, пекли пироги, варили варенье, рубили капусту, мариновали грибы, вытряхивали половики и мыли полы.
    Маслин пробовал найти свое место в этом большом гнезде, но почему-то не нашел. Его все время не оставляло ощущение, что он получает какую-то ничтожную и второстепенную работу, и без его участия все легко могли бы обойтись. Лида, по-видимому, чувствовала себя так же. Маслин не раз замечал, что, когда бы она не предлагала свои услуги, все оказывалось сделанным до нее, и ей не оставалось ничего иного, как прихорашиваться перед зеркалом или лежать в гамаке в саду. Что-то отделяло их от этой большой семьи. Образование явно не играло никакой роли, потому что из трех сыновей тети Анюши один был врач, а другой инженер-энергетик, а один из зятьев - завуч в местной школе. Тут было что-то другое, чего не мог понять и объяснить Маслин.
Теща, тетя Таша, выскочила из дома первой - должно быть, ждала.
-- Алекса приехал! - закричала она радостно.
И пытаясь разглядеть, нет ли кого за его спиной, добавила:
-- Один?
-- Один, - кивнул Маслин.
Ее лицо погасло.
-- Неужто не мог приехать хотя бы Володька? Неужто ж и он так лихо занят?
Маслин не знал, что ей сказать,хотя придумывал объяснение всю дорогу. Все это он говорил уже не раз: то Лида работает по
скользящему графику, и потом не может вырваться в субботу, то она устраивает генеральную уборку в квартире, а Володька с ребятами ушел в поход. Все это было почти правдой, а полная прав да заключалась в том, что Лиде была неинтересна, как она говорила, деревня, и свой выходной день она предпочитала тратить на посещение приятельниц, нескончаемые, как у всех женщин, хлопоты по дому, беготню по магазинам. Она не понимала, почему муж в последнее время зачастил к ее родственникам и объясняла это тем, что в выходные дни ее мать и тетка охотно ставили на стол бутылку беленькой. "Дома тебе пить неудобно, ты у всех на виду,
-главный инженер,- говорила она Маслину, а там ты можешь распуститься”. Она не верила, когда Маслин говорил, что ездит
сюда потому,что ему в последние годы стало недоставать семьи - он рос единственным ребенком, рано лишился родителей и не знал никаких других родственников.
    Была и еще одна причина, но он не говорил о ней Лиде. У него стало что-то неладно с сердцем. К врачу он не ходил, потому что считал, что сердечные болезни это не кашель и не насморк-их можно на время унять, а до конца вылечить невозможно. Поэтому он купил валидол, и пока что белая мятная таблетка оказывалась в состоянии справиться с болью.
    Но иногда его охватывали беспокойство и тоска. Ему приходило в голову, что этот звенит первый звонок, предупреждающий, что ему отпущено уже мало времени. Тогда ему было страшно оставаться одному, и он старался прилепиться к огромной семье Полоховых. Находясь в ней и, если не участвуя в ее жизни, то хотя бы наблюдая за ней, он на время забывал об этом ’‘звонке”.
Он не хотел говорить об этом Лиде и стал объяснять свои поездки интересом к рыбалке, хотя был к ней совершенно равнодушен.
-- Ну, я сейчас сбегаю домой, - сказала тетя Таша. - У меня для такого случая припасена черносмородиновая наливка.
Я бяжком, на скору ногу.
    Какой - никакой, но это был ее родственник, только ее и ничей другой, и тетя Таша почитала своей честью угостить его хоть чем-нибудь сама.
-- Хоть бяжком, хоть тряшком, все одно плохо: стара стала,- сказала, глядя ей вслед тетя Анюша, и в ее голосе Маслину послышалась и жалость к сестре и упрек ему и Лиде за то, что они забывают старуху.
    Сама тётя Анюша, хоть и была постарше Таши, менялась мало. Разве что прибавлялось морщин на широком загорелом лице, да все больше светлели глаза. Теперь они были такими же выцветшими, как голубые цветочки на ее платке, который она носила много лет. Она считала, что грешно менять вещи, пока они не рваные, и поэтому переворачивала платок то на одну, то на другую сторону по мере того, как одна сторона становилась более выгоревшей, чем другая. По случаю выходного дня платье на ней было новое - из цветастого блестящего сатина, но поверх него была надета старая побуревшая на швах кацавейка, которую тетя Анюша почему-то называла хохотайкой - должно быть, потому,что когда тетя Анюша смеялась, эта кацавейка ходила ходуном  на ее полной груди, смеялась вместе с ней.
-- Ну, Алекса, проходи, - сказала она, блеснув ласковым взглядом. - Самовар еще горячий. А мужики с ночи  ушастали на Клюганское озеро, к обеду обещали вернуться с рыбой.
    За столом сидела самая молодая поросль Полоховых - внуки.
    Дети покончили с чаепитием и теперь ерзали на табуретках. Они чувствовали, что убегать сразу при появлении дяди Алексея
неприлично, но им нетерпелось заняться поскорее своими детскими делами. Они облегченно вздохнули, когда в комнату вошли еще гости - младшая сестра тети Анюши Катерина и ее муж Петр. Понадобились места, и дети могли потихоньку ускользнуть. Через минуту их голоса уже звенели на веранде.
    Тетя Анша выставила на стол малосольные огурчики и горячую картошку, нарезала белые с розовыми прожилками ломтики сала.
-- Ешь, Алекса, сало нынче хорошее, чесночку положила в меру. Правда, картошка дурна. Раньше бывала такая рассыпчатая, что недоваривали, боялись  расползется в кашy. А теперь травишь ее всякими хлорофосами, на вкус, что мыло. А иначе нельзя - жук одалевает. А ты, что, Петр, не садишься пить чай? - обратилась она к свояку.
-- Я эту жижу и дома вижу, - буркнул Петр, не заметив на столе поллитровки.
Он потоптался по комнате, нашел на окне пачку сигарет, взял ее и вышел.
-- От, змей! - кинула ему вслед Катерина.
-- Ну, как у него дела? - спросил ее Маслин. Он знал, что Петр только недавно вышел из больницы.
-- На заводе пригрозили увольнением, так что теперь тюк на крюк - в будние дни не попьешь. Зато уж в выходные он наверстывает, - ответила, вздохнув, Катерина.
-- А со здоровьем-то как?
-- Врачи говорят, что сердце никуда не годится. Да я и без докторской трубки слышу,как оно работает: тук, тук, а дальше - молчок. Потом опять потихонечку: тук, ровно нехотя, и опять молчок. Слушаю и страшно, а вдруг сейчас остановится. Врачи наказали строго-настрого: ни капли, а иначе - крышка. А он знай долдонит: я свой организм лучше их знаю, я с ним пятьдесят с гаком лет знаком. У меня от водки сосуды расширяются, значит, кровообращение становится лучше. Помнишь, говорит Ивана Скрипицына с Гончарной улицы? Как бросил пить, так на другой день и помер. С горки надо спускаться потихонечку, а резко тормозить никак нельзя. Так вот, аспид, то расширяет сосуды, то обратно сужает. И смех, и горе горькое.
    Петр, вернувшийся в комнату вслед за тетей Ташей, не обращал никакого внимания на жалобы жены. Гораздо больше его интересовала бутылка черносмородиновой наливки, которую тетя Таша с гордостью поставила на середину стола.
-- Этот змей и в больнице не утихомирился, - продолжала Катерина. - В день Победы я зажарила куренка, спекла пирог с рыбой, пошла поздравить Петра. Он отодвинул еду, ничего не ест, смотрит на меня исподлобья, как буржуазия на рабочий класс .Неужто, говорит не хватило соображения принести по случаю такого праздника чекушку? И так уж клянчил, что уговорил, паразит. Вернулась я домой, налила ему сто грамм в мензурку и принесла. Как он посмотрел на эту мензурку, его аж затрясло от злости. До чего ты, шипит, докатилась - в мензурке принесла! И даже в той не могла налить по самую пробку!
    Под пристальным взглядом Катерины Петр налил всем по полной стопке наливки, а себе только половину. Но как только Катерина отошла от стола принести хлеб, он схватил стопку тети Анюши и опустошил ее одним духом. Тетя Анюша не моргнула и глазом, взяла бутылку и быстро опять наполнила свою стопку.
    Что касается пьянства, она придерживалась иной, чем Катерина, точки зрения: лучше уж пусть мужики пьют дома. Тут можно и недолить, и дать слабенького, и хорошенько покормить, чтоб поменьше опьянели и заговорить зубы - за интересным разговором пьют меньше, уж это она знала по опыту. Петр был одним из лучших газосварщиков на заводе и на любую другую работу мастак - и плотник, и печник, и стекла вставит, и табуретку собьет. Пьяница, это верно, но ведь свой!Никуда не выгонишь.
    Маслин лишь краем yха прислушивался к разговору за столом.Он с нетерпением ждал того момента, когда Катерина и Петр уйдут. Ему хотелось расспросить старух о Варваре. Она встретилась так неожиданно. Говорят, жила где-то в городе, кажется, в Смоленске. Нельзя сказать, чтоб он вовсе не вспоминал о ней. Но, правда, никогда не терзался угрызениями совести и не считал свое поведение предательством. Просто, когда слышал чистый женский голос, сладко щемило сердце вставала перед глазами светлая июньская ночь, слышалось стрекотание цикад в траве, сонное бормотание речного переката. Казалось, откуда-то издалека приветно махала ему белым платком его Юность.
    Наконец, гости собрались уходить, но прежде Петр сделал та- инственный знак тете Анюше. Этот знак был перехвачен и правильно истолкован Катериной. Она подтолкнула своего благоверного к две- ри, и он, ссутулившись, перешагнул порог. Она подмигнула Маслину и шепнула с насмешкой: "И пошли они солнцем палимы".
-- Что, Варвара Быстрова опять живет в Бугровке? - удалось, наконец, спросить Маслину.
-- Нет, - ответила теща, - приехала на лето с мальчонкой.
    У ее золовки корова есть и сад хороший.
-- Значит, Варвара вышла замуж и у нее есть внуки?
-- Внуки? - удивилась теща.-Постой-ка, ты разве не слыхал, чтоу нее приключилось?
Старухи посмотрели друг на друга - подумать только, нашелся человек, который не знает Варварину историю.
-- Анюша, расскажи ты, - великодушно предложила Таша.
    Когда тетя Анюша рассказывала то, что считала действительно интересным, она никогда не торопилась. И теперь она сперва
вытерла кухонным полотенцем краешек стола, потом обдернула края- крылья своей кацавейки, поставила локти на стол и только по-
том начала.
-- Варвара подалась в город уже давно, вроде бы в тот год,когда и вы с Лидой. И мать с младшей сестренкой забрала с со-
бой. Так что, как она там жила, никто не знает. Золовка ее,Ольга, правда, рассказывала, что она хотя и заимела безотцовского
мальчишку, а институт все же кончила. Учительницей пения стала.
-- Парнишка приезжал сюда один раз, Алешкой звали, - вставила теща.
    У Маслина перехватило дыхание, и, казалось, вся кровь прилила к щекам. Он сделал вид, что ему надо закурить, и прикрыл ладонью лицо.
-- Почему "звали"? Куда он делся? - спросил он, не вынеся паузы, которую сделала тетя Анюша по своей привычке - стараясь
придать рассказу драматизм.
-- Погоди, в этом-то вся Варварина история и есть, - сказала тетя Анюша. - Хороший, говорят паренек был, сын ее, тихий,
скромный и на учебу способный. Варвара на него не надышалась.Одной ей тяжело было семью тащить, так он надумал пойти на завод
поработать, помочь ей, значит. А тут его в армию забрали.А перед самой-то армией он с одной девчонкой расписался - думал, что этак надежнее: очень он ее любил и боялся, как бы за кого другого не вышла. Часть ихняя стояла в Литве, а там, знаешь, много брошенных хуторов - колхозы теперь свозят людей в деревни, удобнее это. Вот Варварин сын и выпросил разрешение у командира, чтоб к нему на денек приехала жена, а он ее устроит на хуторе. Говорят, вымыл все сам и выскреб, и цветы где-то, несмотря на осень, нашел и в баночку поставил. А когда она приехала, получил увольнение до утра. А утром нет его и нет. Послали солдата. Стучит в дверь, никакого ответа, в окно тоже. Выломали дверь, а они лежат под одним солдатским одеялом, обнявшись. Голова ее у него на плече. Как голубки. Мертвые оба.
-- Угорели, - объяснила тетя Таша. - Мне ихняя золовка говорила - хутор давно не топленный стоял, дымоход, видно, пришел в неисправность.
-- Когда это было? - спросил Маслин, сжав руки, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
-- В прошлом году.
-- А сколько ему было лет?
-- Не знаю, Алекса, - сказала тетя Анюша, - должно, быть такой,как твой Володька, а, может, чуток постарше.
    Старухи стали подогревать самовар и накрывать во второй раз на стол к приходу рыбаков, и Маслин, воспользовавшись этим, вышел на задний двор. Он уже больше не сомневался в том, что ему только что рассказали о его собственном сыне. Вряд ли кто другой догадывался об этом, да это сейчас и не имело никакого значения. Главное было другое - короткая жизнь его сына со всеми ее радостями и печалями прошла где-то в стороне от него,Маслина. Все это, включая самую последнюю беду, досталось одной Варе. Вот почему она так посмотрела на него, когда он помогал ей вытащить коляску на мосту. Что было в  этом взгляде - ненависть, печаль, презрение? Все, только не любовь.
-- А кто же тот малыш, что я видел сегодня у Вари? - спросил он тетю Анюшу.
-- Совсем чужой, приемыш. Варя после похорон словно в уме тронулась, ее даже положили в нервное отделение. И вышла оттуда совсем седой. И, что ты думаешь, пошла в дом малютки и выбрала брошенного мальчишку. Ей никак не хотели давать, говорят: не молода и одинока, не успеешь воспитать. Так за нее кто только не хлопотал - и директор школы, и соседи, и даже депутат какой-то, ведь Варю многие любили. Добились-таки. Взяла и усыновила.
Тетя Таша, не признававшая иных связей, кроме кровно-родственных, с неодобрением сказала:
-- И зачем чужого брать, невесть от какого корня? Могла бы детям золовки Ольги помогать. У той ровно птицеферма какая: не успеют одни опериться, глянь - уже появился новый выводок. Да ведь и правда, не вырастить ей мальца, не молода ведь.
-- Вырастит, - убежденно сказала тетя Анюша. - Соберет все силы. Теперь ей есть для кого жить.
    Старухи еще что-то говорили, сперва с ним, а потом с детьми, укладывающимися спать на веранде. Но Маслин ничего
толком не слышал, хотя что-то даже говорил сам: "Соберет все силы... - повторял он про себя слова тети Анюши о Варе. Много
ли их у нее сталось?" Он вспомнил сучковатую кривую березу у заводского забора. Как ни жгла ее цементная пыль, каждую весну она опять протягивала к солнцу новые зеленые ветки.Жива ли теперь эта береза?

                4

    Тетя Таша постелила Маслину в парадной комнате своей избенки, так называемой "зале”. Поправила перину, взбила горой подушки в цветных наволочках, перекинула через спинку кровати полотенце с пожелтевшими кружевами, на одном конце которого черным крестиком было вышито: "умойся чистенько",а на другом красным - "утрися сухенько”. На стол поставила деревянный резной ковш с квасом. Она уж давно собиралась выбросить эти старые вещи, но увидев, что городские гости умиляются старине, оставила их и вынимала всякий раз, когда приезжал кто-нибудь из Маслиных. Потом, взглянув на сумрачное и какое-то зеленое лицо зятя, потихоньку от него перекрестила сухонькой рукой воздух над изголовьем кровати и ушла спать в каморку рядом с кухней.
    На дворе соседей Марковых тарахтела, как неисправный мотоцикл, бензопила. При свете фонаря, подвешенного на кол изгороди, непутевый сосед, с риском отпилить себе пальцы разделывал березовые бревна. Маслин натянул на уши ватное одеяло, но уснуть не мог. Перед его глазами стоял молодой солдат. Он видел его в мельчайших подробностях, вплоть до пуговки на новенькой, недавно выданной со склада гимнастерки. Но вместо лица было расплывчатое пятно, на котором появлялись черты то одного, то другого когда-то встреченного Маслиным юноши. Потом почему-то привиделось лицо артиста, игравшего в фильме "Баллада о солдате”, стало на место этого белого пятна. И этот уже совсем живой солдат глядел прямо в лицо Маслину, буд-то спрашивая о чем-то ,Маслин застонал от горького сознания того, что теперь уже ничего нельзя исправить или переделать - слишком поздно. "Варвара во всем виновата, - вдруг подумал он. - Она не имела права скрывать". Но тут же в его памяти встала их последняя встреча на тропинке в олешнике, - бледное, как мел, лицо Вари, и его радость от того, что он так легко отделался. И ни разу он не попытался потом узнать, что с Варей.
Звуки пилы в соседнем дворе стали почему-то визгливыми, так что слушать их совсем не было мочи. Маслин попробовал поглубже зарыться в высокие подушки, и тут его пронзила боль. Она, как всегда, была неожиданной и такой острой, что казалось пробивала насквозь, до самых лопаток, а потом постепенно теряя остроту, оставалась где-то в спине. Он протянул руку к пиджаку, висевшему на спинке стула возле кровати, достал таблетку валидола и, пока она таяла под языком, растирал похолодевшие руки. Боль постепенно затихала.
    Маслин встал и, стараясь обходить те из половиц, которые особенно сильно скрипели, перебрался на диван. Он теперь каждый раз после сердечных приступов ложился на новое место - почему-то уверовал в том, что есть плохие для его больного сердца места и хорошие, и если правильно угадать, какие из них хороши, то приступов не будет. Сердце, действительно, больше не болело, но варварина история все не давала уснуть.
    Он встал, нащупал в темноте сигареты и на цыпочках, чтобы не разбудить тещу, вышел на крыльцо.Но тетя Таша, видно, и не укладывалась. Она тотчас же появилась в двери, кутаясь в вытертую шубейку.
-- Ты что не спишь? Этот злодей Семен не дает? - кивнула она в сторону соседского двора. - Поди-ка, цельный день дрыхнул, да с женой лаялся,однако - на ночь глядя удумал пилить.
    Она присела на ступеньку рядом с Маслиным, обтянула сухие колени юбкой, поглубже упряталась в шубейку.
-- Холодно! - сказал Маслин. - Удивительное дело: дни такие жаркие, а зори свежие.
-- Так оно и бывает, Алекса, когда дождей нет. Когда на теплую землю падает дождь, от нее идет теплый дух, и вечера теплые. А сейчас больно сухо. Земля звенит словно железная.А ботва на огородах как вареная, сколь ни поливай.
    Пила на время перестала стрекотать, и сразу стали слышны другие звуки - лай собак, возня кур на насесте, чьи-то шаги на посыпанной гравием дороге. В доме Полоховых скрипели двери - тетя Анюша сновала между кухней и сараями,выносила корм и воду собаке и поросенку, закрывала гараж.
-- Как у нее хватает на все сил и времени! -сказал Маслин.
-- А что поделаешь, сынок? Наша бабья доля такая. Я тебе расскажу одну притчу, уж не помню, кто мне ее сказывал. Так
вот. Раз идет по дороге господь бог в обличьи мужика. Видимо,в поле жнут женщины. Спросил он у них дорогу на деревню. "Ой,
говорят, мы бы показали тебе, да лихо некогда: надо до темени выжать все". Осердился бor, да делать нечего, идет он далее.
Мужики косят сено на лугу. И у них спросил бог дорогу. Мужик шваркнул косу на землю - рад перерыву. Давай, мол, укажу куда тебе идти. "Ну что же,- сказал господь, - пусть всегда отныне так и будет: баба работает от темна до темна,а мужик покуривает".
Она помолчала и добавила, имея в виду Анюшу:
-- Да и своя ноша - она плечи не тянет. Хуже, как нести нечего.
    Ее голос дрогнул, словно перехватило горло.
    "Нет, это, действительно, бессовестно, - подумал Маслин.
-- Бросили старуху, живи одна, как кукушка.
-- Переезжайте к нам, - неуверенно предложил он.
-- Нет, - сказала старуха грустно,- не гожусь я для столичной жизни. Старую собаку новым трюкам уже не выучишь.
-- Привыкают же другие!
-- Да ведь как сказать! Помнишь Таисию Парфенову, рядом с магазином жила.? Она лет пять назад уехала к дочери в Чисарай какой-то.
-- Бахчисарай. Это в Крыму.
-- Вот, вот, на юге. Недавно приезжала, хвасталась: и квартира там хорошая, и фруктов полно. Ханьские дворцы, говорит осматривали, фонтаны. Значит, говорю я, привыкла ты уже? Вздохнула она и призналась: "Нет, должно, никогда не привыкну. Там все не так. Соловей и тот поет не так, как на нашей стороне".
    Они помолчали, думая каждый о своем.
-- Ну, я пойду, - сказала, наконец, теща. - Зябко очень.
-- Шел бы и ты, милок, Слава богу, этот змей Семен закрыл на ночь свою лесопилку.
    И увидев,что Маслин остался на крыльце,сняла себя и протянула ему шубейку.
-- Ha-ко, накинь, коли решил подышать свежим воздухом.
    Маслин просидел на крыльце до тех пор, пока первые петухи не прокричали хриплыми голосами, что уже приближается утро.
Он то обвинял себя, то оправдывал, то обвинял Варю, а потом жалел ее. И о чем бы он ни думал, его ни на минуту не оставляло видение - молодой солдат под серым одеялом в литовской избе. "Неужели он теперь всегда будет со мной? - с отчаянием думал Маслин. - Вот оно, наказание за то прощание в ольховой рощице".
    Его поведение по отношению к Варе можно было бы оправдать большой любовью к жене. Так ведь нет, он не испытывал к Лиде такого чувства. Привычка, гордость за ее красоту - вот, пожалуй, и все. Ни разу у него не забилось сердце так, как когда- то - когда он целовал Варю у ракитового куста. Ему вдруг вспомнились слова, встреченные в одной недавно прочитанной книге: "Предательство разъедает душу". Может, так случилось и с ним, и он потерял лучшую часть своей души? Может быть, этим и объясняется то, что он стал чужим для всех?
    Когда Маслин докурил пачку сигарет и поднялся по ступенькам, чтобы пойти спать, он чувствовал себя совсем разбитым.

                5

    Маслин проснулся от того, что солнце ударило ему в лицо и сделало прозрачными веки. На секунду показалось, что он спит с закрытыми глазами. Вот залитая светом комната. На голубом половике довольно потягивается кот. Маслин открыл глаза. Кот, действительно был в комнате, но не на полу, а у него на постели. Так же, как и Маслин, он пытался прикрыть глаза от слепящего солнца мохнатой лапой.
     Маслин взглянул на задранный розовый нос кота, высовывавшийся из-под лапы, и ему почему-то стало смешно. С этим веселым настроением он вскочил, сделал что-то вроде зарядки, облился из ведра ледяной колодезной водой и, растирая, пупырышки на коже мохнатым полотенцем, вышел в огород.
    Теща стояла босая на заднем крыльце и высматривала на раскаленном до сизости небе хоть одно облачко.
--  А дождей-то все нет, - сокрушенно сказала она. - Ночью померещилось, что роща больно шумела. Думала я , вот батюшко - дождь, наконец, и к нам погостить собрался.
-- Что тут поделаешь! - сказал Маслин.
-- Ничего, - вздохнула теща. - Раньше хоть молебен о дожде служили.
-- И помогало?
-- Хоть и не всегда помогало, а все-таки на душе было спокойнее - ты сделал все, что мог.
Эти слова тещи, казалось бы, не имевшие никакого отно шения к вариной истории, вдруг почему-то вернули Маслина во вчерашний день со всеми его переживаниями и сложностями. Но он тотчас же решительно отогнал мрачные мысли. Утром все вчерашнее стало представляться не таким уж страшным.
-- Пойду к Полоховым, может, с кем-нибудь из мужиков на рыбалку съезжу.
-- Эва! - удивилась теща. - Кто ж об эту пору рыбачить отправляется? Кто хотел, небось, на зорьке ушел.
-- Уехали, милый, уехали, - подтвердила ему в доме Полоховых тетя Анюша, - Что ж ты не попросил разбудить тебя? Вон,Петр, тот в гараже култыхнулся - боялся, что у себя дома проспит.
-- А дорогу к озеру починили? Раньше она, вроде, была перекрыта, - спросил Маслин, собирая удочки.
-- Дорога-то теперь гладкая, хоть боком катись, да куда тебе сейчас торопиться? Все одно опоздал, дак хоть молочка попей или чаю.
В комнату вошел старший зять тети Анюши. Все, включая и саму тетю Анюшу, называли его по имени и отчеству – Юрий   Маркович, - только его одного из всех мужчин, и уважали, потому что он был завучем в местной школе, а там
без отчества нельзя. Он поправил перед большим зеркалом галстук и обдернул новый клетчатый пиджак.
-- В областной музей ребят повезу, - объяснил он Маслину.
-- Да, Анна Ивановна,- повернулся он к тете Анюше, - знаете,кого я вчера видел? Вареньку Быстрову.
    Маслин вздрогнул.
-- Небось, уговаривал в свою школу перейти, - улыбнулась тетя Анюша.
-- Чего бы лучше! И начал уговаривать, да потом спохватился: наши местные кумушки не утерпят, чтобы не рассказать
мальчишке, что он приемыш. Пусть уж лучше в большом городе затеряются. Варя говорит мне: скажу Славику, что я его бабка,
ведь он мог бы и взаправду быть мне внуком.
-- Вот судьба-то выпала женщине! - вздохнула тетя Анюша.
-- А какая необыкновенная девушка была! - мечтательно сказал Юрий Маркович, и по выражению его лица Маслин увидел, что Юрий Маркович сейчас представляет себе Варю такой, какой она была в то далекое лето. - Помню, Татьяна даже однажды закатила мне из-за нее сцену ревности: ты, говорит, готов возле нее целый вечер сидеть. Хотел бы я знать, у кого хватило совести испортить ей жизнь?
    "Судят, рядят, - подумал Маслин с внезапно возникшей злостью. - А что если никто не виноват? Если б она написала мне хоть строчку! Правда, пришлось бы выдержать истерики Лиды... А что касается смерти солдата, то уж тут совсем некого винить, кроме разве глупого начальства, которое разрешает амуры на военной службе. "Испортил ей жизнь!" А разве она теперь не испортила ее мне? Разве я могу жить спокойно и приезжать сюда, как раньше?" И, позабыв о всех своих ночных терзаниях, он принялся жалеть себя и только себя. Это с ним поступили несправедливо, потому что теперь в Бугровке ему будут всегда слышаться намеки и укоры, и он будет испытывать, если не уколы совести (это пройдет!), то хотя бы неудобство.
    Он вспомнил, как всю эту неделю, занятый в тресте бумагами, телефонными разговорами, руганью с заводом, не приславшим вовремя техническую документацию, отбиванием атак смежников и всякими другими делами, уже давно набившими ему оскомину, он успокаивал себя тем, что вечером в пятницу, сев в поезд, он начисто забудет обо всем этом, и следующие два дня будет вести совсем другую жизнь. Раньше, словно путник в тайге, он знал, что за излучиной реки стоит избушка, где можно обогреться и уснуть. Для него не будет больше такой избушки.
    Ему стало душно. Он подошел к веранде и толкнул половинку окна. Воздух не освежал, он был горяч, сух и неподвижен. Казалось, что голова находится в шлеме скафандра - ни малейшего ветерка.
-- О, черт, - пробормотал Маслин, - и в самом деле, хоть бы скорее пролился дождь!