САГА шестая. С шуткой по жизни

                Любовь зла

              Большая часть жизни Исрулыка в те годы проходила в 4-х стенах (а точнее говоря, в 8-ми, так как комнатушек было две) швейной мастерской, где он числился заведующим, молодой начинающий портной Андрей – руководителем профсоюзной ячейки, а Мойша Брунфнмахер- рядовым.
             Здесь существовала определенная историческая несправедливость: Мойша закончил войну в Берлине в должности старшины, но на гражданке боевой опыт Брунфнмахера не сгодился. Несмотря на свое героическое прошлое и бравый гвардейский вид – черные вьющиеся волосы, красивое лицо с наркомовскими усиками, выразительные с сексуальным блеском глаза – Мойша был тихим и покладистым человеком. Во время войны он потерял в концлагере жену с двумя детьми. Демобилизовавшись из армии, Мойша женился на доброй и заботливой бобылихе Кларе; детей у них не было, жили они спокойно и мирно, что само по себе казалось счастьем после ужасов всенародного горя.
Надо сказать, что в условиях еврейского местечка парикмахерские, сапожные и портняжные мастерские, колбасные цеха и другие похожие заведения слыли очагами сатиры и юмора местного значения. Недаром источниками еврейских анекдотов и даже самого армянского радио небезосновательно считаются одесские парикмахерские.
Таким рассадником шуток и розыгрышей значилась портняжная мастерская Исрулыка, что напротив водокачки. Почему именно важно подчеркнуть “напротив водокачки”? А потому что водокачка, двухэтажная башенка, считалась географическим центром местечка. Следовательно, все пути-дороги – на базар и с базара, в баню и из бани, на железнодорожный вокзал и обратно в окрестные деревни пролегали мимо окон мастерской, из которых любознательные мастера могли наблюдать жизнь в ее пестром разнообразии.
Так случилось и в этот день. Ближе к полудню Мойша, свято уважавший режим дня и питания, как всегда собрался на обеденный перерыв, который состоял из собственно обеда, поджидавшего его обычно на столе, и послеобеденного сна.
Два его компаньона не отличались такой же пунктуальностью и потому остались в мастерской  доделывать впопыхах заказ к назначенной после обеда примерке.
Мимо окон мастерской, как обычно, сновали прохожие, большей частью знакомые люди. Занятые работой мастера тем не менее поглядывали в окошки, косвенно участвуя в суетливой жизни местечковой улицы.
 Внимание Исрулыка привлекла молодая женщина с трех – четырехлетним ребенком, которая внимательно рассматривала вывеску швейной мастерской. Вид ее был достаточно убогий: старенькое платьице, штопаная кофточка, стоптанные туфли. После непродолжительного раздумия женщина с ребенком вошла внутрь мастерской.
- Здрастуйте, люди добрі.
- Здравствуй,   если   не   шутишь, - бодро  отозвался  Андрей,  сидевший  в  передней комнате. – Что будем шить – костюмчик-двойку? Или пальтишко? А может панбархатное платье? – развлекался Андрей.
Женщина смутилась: - Та ні, я хотіла попросити у вас куска якоїсь тканини, щоб пошити платячко дочці…
- А де ж батько цієї дитини? – продолжал ерничать жизнелюбивый Андрей.
- Батька нема… - сокрушенно ответила женщина. – Батько втік…
Нос любопытного Андрюши заострился:
- Як це втік? Що ж таке трапилося?
И тут бедная женщина рассказала душераздирающую историю об обольстителе и изменнике, коварно воспользовавшимся ее наивностью, обещавшем жениться, а потом скрывшимся в необозримые дали. Из ее рассказа возникал образ бравого фронтовика с выпуклой звенящей медалями грудью, темноволосого красавца, с завораживающими карими глазами, орлиным носом и чапаевскими усами…
-А як його призвище?
–Призвища в!н мен! не казав. Називала його Михайлом, та й год!...
К этому разговору невольно прислушивался сидящий в соседней комнате Исрулык. Когда небога начала описывать внешность своего любимого обидчика, лицо заведующего мастерской вначале слегка омрачилось раздумием, а когда женщина назвала имя сердцееда, оно просияло открытием. Отложив шитье, Исрулык перебрался в переднюю комнату и включился в беседу молодых людей.
- Звідкіля ти будеш, жіночко?
- Та ми з Крыжополя, мешкаємо в Голубече.
Тут уж Исрулык совсем развеселился.
- Михайло з Крыжополя? Це вже дуже цікаво. А-ну, розкажи ще що-небудь про свого коханця.   
Женщина снова начала пересказывать историю несчастной любви, но портняжки уже слушали ее вполуха. Надо сказать, что секретарь профсоюзной ячейки с лету уловил ход мыслей заведующего: учеником Исрулыка в проделках и розыгрышах Андрей был несравненно более способным, чем в самом портняжном ремесле. Дело в том, что рядовой член профсоюза Мойша Брунфнмахер был родом из Крыжополя  и первые месяцы после возвращения из армии там жил. План акции созрел и осталось только эффективно его реализовать.
- Андрюша, собери куски материи девчатам на платье, - обратился зав к секретарю.
- А  тобі,  жіночко, -  продолжил  Исрулык,  обращаясь  к  гостье, - треба було бути  більш пильною перед тим, як віддатися тому лабуряці. Та здається, я знаю цього хлопця. Андрію, ти розумієшь, кого я маю на увазі? 
Андрей радостно замычал и причмокнул в предвкушении:
- Атож, Семен Григорович (так в миру называли Исрула Гедальевича), звичайно розумію, хто це. Тим більш, що він сам розповідав нам про своi мандри…
Профсоюзный актив начал уточнение некоторых деталей. Допрос вел Андрей:
- Ти бачила в нього шрам від поранення на стегні лівої ноги?
- Не пам”ятаю… Може й бачила.
- А бородавку за лівим вухом?
- Та хіба ж він мені вуха показував! – возмутилась подследственная.
- Ти не галасуй, дитино, - вмешался Исрулык. – Ми ж хочемо, щоб тобі було легше пізнати свого коханця.
- Та я розумію, дядечко. Але ж хіба усього запам”ятаєшь?
- Отож слухай та й запам”ятовуй.
Рассказав небоге некоторые подробности о внешности и характере ее предполагаемого возлюбленного, Андрюша показал ей из окна Мойшин домик.
- Він там кватирує у однієї жіночки. Дуже чуйна і толерантна людина. Як буде питати що до чого, розповіси їй усе як було – вона допоможе в розмові з Михайлом.
…На лай привязанной во дворе собаки вышла хозяйка.
- Здрастуйте, тьотю – вежливо поздоровалась Михайлова невеста.
- Чого треба? – перешла сразу к делу Клара.
- Я хотіла б побачити Михайла…
Глаза Клары округлились.
- Хто ти і нащо тобі Михайло? 
Впервые в жизни ей довелось назвать своего Мойшу таким диковинным именем.
И здесь соискательница, памятуя лестную характеристику, данную хозяйке Михайла (чуйна, толерантна) выложила, как на духу, ставшую уже привычной повесть о несчастной и обманутой любви.
Естественно, что рассказ был сдобрен живописными подробностями о внешности и повадках Михайла, которые доброй женщине нашептали шутники из мастерской.
На время этого монолога несчастная Клара потеряла дар речи. Лицо ее вначале покраснело,а затем стало отдавать синевой. Не дождавшись заключительных слов жалобщицы, Клара бросилась в дом.
 Мойша совершал заключительную часть обеденного ритуала, то есть мирно спал, сладко всхрапывая и улыбаясь во сне. Истошный вопль Клары прервал это блаженное состояние:
- Вставай, лейдекгейер (бездельник)! Старый козел, а ныдерекер инг (бесчестная личность), шиксыбухер (бабник с антиеврейским уклоном)! Иди поцелуйся со своей зачуханой любовницей, она тебя, наконец, разыскала. Байструкмахер поганый!
Ничего не соображающий со сна Мойша, беспомощно хлопал своими вытаращенными с сексуальным блеском глазами, открывал и закрывал рот, пытаясь вставить слово в скороговорки жены. Подталкиваемый в спину Кларой, Мойша выпал на крыльцо и предстал во всем своем великолепии перед брошенной и обездоленной женщиной. Увидев вместо своего чубатого, усатого и статного православного красавца Михайла малорослого, слегка оплывшего за пять послевоенных лет, с Микояновскими усами-сопельками иудейского Мойшу, новоявленная мадам Грицацуева в смятении бросилась прочь.
Вслед ей неслись ненормативные выражения уже начавшего кое-что соображать Мойши. Соседи и прохожие с интересом и удовольствием наблюдали за разыгравшейся на их глазах сценой.
Режиссер и оформитель этого спектакля любовались развитием событий из окна мастерской, тихо и радостно смеясь: будет о чем рассказать односельчанам!
…Добродушный Мойша обматерил сотоварищей по труду и вскоре перестал сердиться. Клара не разговаривала с хойзекмахерами (насмешниками) целый год. По этому поводу зав сказал секретарю:
- Понял, Андрей? Перед тем, как жениться, подумай, с кем придется разводиться, а прежде, чем шутки шутить, прикинь, что из этого может выйти…



                Органы


           Неистребимая страсть Исрулыка к подначкам и инсинуациям однажды чуть не сыграла с ним злую шутку. Дело было в 1954 году, когда компания с космополитами, кремлевскими врачами и евреями (что по сути одно и тоже) не то чтобы пошла на спад, но несколько притихла. Партийная верхушка была занята борьбой за власть и до окончательного решения еврейского вопроса просто руки не доходили.
           В это горячее лето 1954-го младшего сына угораздило поступать в вуз – Киевский госуниверситет, куда по своей провинциальной наивности он намеревался пробиться. “Болеть” за дитя в Киев поехал отец. Экзамен начинался в 9 утра и должен был продлиться несколько часов. Проводив сына и пожелав ему удачи, Исрулык отправился поглазеть на утреннюю столицу.
           Вскоре он добрел до красивого, но мрачноватого дома с колоннами. Его внимание привлекло множество больших милицейских чинов, входящих в это здание. За свою жизнь Исрулык может и видел парочку генералов, но генерала милиции – никогда. Увлекшись рассмотрением редкого на провинциальный взгляд явления, Исрулык несколько приблизился к парадной двери.
           Вернул его к действительности строгий, хотя и вежливый голос:
               -Гражданин, у Вас дело есть или Вы кого-нибудь ждете?
Перед  ним  стоял  мужчина,  ничем  не примечательный,  одетый  в  пошитый  так  себе серый костюм и испытующе смотрел на “гражданина” серыми, стального цвета глазами.
         И здесь в Исрулыке помимо его воли сыграло всегдашнее желание как-то растормошить ситуацию. Он внимательно глянул в глаза “серому” мужчине, тихо и раздельно произнес:
               -Как, Вы меня не узнаете?
Реакция “серого” оказалась совершенно неожиданной. С него внезапно сошла вся важность, лицо приобрело подобострастное выражение, голос – приятное звучание:
           -Извините, не узнал. Иван Иванович просил встретить Вас и проводить в зал.
И  не  дав  Исрулыку  опомниться,  жестом  пригласил  следовать  ко входной  парадной двери.
         Массивная резная дубовая дверь открылась как бы сама собой и наш шутник оказался в огромном вестибюле со строгим интерьером, с полом из такого же как дверь дубового паркета, с огромной, сверкающей множеством электрических свечей, люстрой под потолком, с портретами вождей по периметру стен.
 Но Исрулык не смог оценить окружающего великолепия, так как оцепенел от страха.
 На доске у входа с названием учреждения он увидел аббревиатуру из 3-х букв “МГБ” (в том году милое глазу каждого советского человека в течение последних нескольких десятилетий буквосочетание КГБ звучало именно так) и почувствовал легкое онемение конечностей. Впечатление усилили люди в фуражках с голубыми околышами и с такими же погонами на мундирах, все как на подбор с глазами стального цвета. Стояли чекисты попарно слева и справа у входа, так же у парадной лестницы и по одному вдоль стен возле каждой колонны.
“Серый” накоротке объяснился  по всей вероятности с начальником внутреннего караула и пригласил гостя подняться по парадной лестнице на второй этаж в зал заседаний, больше напоминавшей партер приличного театра. По этой же лестнице в тот же зал следовала вереница высоких чинов из компетентных органов в званиях не ниже майора. Лица их, как это подобает чекистам, были торжественны и суровы, глаза, как Вы уже сами догадались, стального цвета.
Короче говоря, попал Исрулык, как кур в ощип – на какое-то торжественное собрание работников Компетентных Органов, посвященное какой-то юбилейной дате ВЧК…
“Серый” посадил его в задних рядах гостевой ложи, а сам отправился доложиться Ивану Ивановичу (а может, Петру Петровичу?) о госте.
Исрулык затравленно оглядывался на быстро заполнявшийся военными зал – бежать было бессмысленно, своим уходом он только бы привлек к себе внимание; общаться с сидевшими рядом по понятной причине странный гость также не мог (ох, уж этот еврейский прононс!) Приходилось принять судьбу в том виде, в каком она явилась бедному Исрулыку в этот день…
Торжество же шло своим чередом. Под гром аплодисментов присутствующих и здравицу вождям на сцену поднялся Почетный президиум, начался часовой доклад Главного Генерала, награждение отличившихся в борьбе с внутренними врагами, положенный по протоколу такого торжества концерт киевских звезд театра и эстрады. Все это происходило само по себе, отдельно от сознания Исрулыка, в котором вертелась одна и та же мысль о неотвратимости наказания (об этом, собственно, и был сделан доклад с высокой трибуны)…
…В этот день Бог был все-таки на стороне слабых мира сего! Когда прогремели последние овации и участники сбора стали греметь стульями, направляясь к выходу, перед дрожащим, как осенний лист, Исрулыком внезапно, как птица Феникс из пепла, возник “серый”. До “варяжского гостя” не сразу дошел смысл сказанного “серым”, а когда все-таки он (смысл) добрался до места назначения, Исрулык понял, что появился шанс на спасение:
- Иван Иванович сейчас занят, просил Вас ждать его в гостинице, куда он заедет за Вами в 14-00.
Проделав обратный путь через ту же парадную лестницу и дубовую резную дверь в сопровождении “серого”, Исрулык снова очутился на тротуаре перед строгим зданием, на месте, откуда началось это необычное приключение.
Вежливо, но решительно отказавшись от предложения “серого” подвезти его в гостиницу, новоявленный чекист, изо всех сил стараясь не пуститься рысью и даже не семенить, мерно зашагал прочь от опасного места.
Сын ждал отца, как условились, в сквере против университета на скамеечке возле памятника Великому Кобзарю. Словно предчувствуя, что нахождение в Киеве будет сопряжено с опасностью, талантливый отпрыск с треском провалил экзамен. Исрулык не успел даже как следует огорчиться этому происшествию: нужно было уносить ноги.
Несколько часов отцы и дети отсиживались в каком-то запущенном дворике, подкрепляя силы снедью, захваченной из дому, а под вечер первым же дилижансом, то есть пассажирским тихоходом Киев-Одесса, отправились восвояси.
В уголке купе, забитого до отказа пассажирами душного и потного общего вагона, Исрулык чувствовал себя вполне комфортно – кажись, пронесло…
О случившемся мы решили не рассказывать никому, даже матери, чтобы не волновать ее зря (матушка панически боялась властей).
Так оно было до последних дней Исрулыка и даже после того.
Уже три десятка лет спустя я рассказал эту историю кадровику объединения, где тогда работал – старому чекисту на пенсии. Было ему уже далеко за шестьдесят. Всегда улыбчивый и приветливый, прослушав мой рассказ, он посуровел лицом, глаза его приобрели стальной блеск, грудь распрямилась, плечи развернулись – передо мною был тот самый “серый”, каким его тогда описал отец. Сожалеюще покачав головой (за Державу обидно!), этот “пикейный мундир” изрек:
            -Везунчик твой папашка. Такая “шуточка” в мое время могла бы стоить ему башки!
           К счастью, к тому времени его время уже прошло. Закончилось и время обеденного перерыва, в течение которого и происходила наша беседа. Старый чекист медленно сворачивал в газетку остатки полдника, что выдала ему жена; руки его подрагивали, лицо приобрело свое обычное морщинисто-улыбчивое выражение, выцветшие карие глаза тускло взирали на мир.
Нет, все это мне почудилось: ничего стального, даже серого в нем уже не было.

                Суицид.

             Исрулык был очень домашним человеком.Даже слишком.Быть дома в кругу семьи, находиться в своей мастерской со своими шитефами (компаньонами),  жить в родном поселке с его обитателями, которых он знал «на зубок» и они его, как облупленного – это и было его идеалом добропорядочной жизни.
 Многолетние уговоры супруги переехать в большой город или хотя бы в Стучин, где людям жилось получше, разбивались о квасный консерватизм Исрулыка. Даже в редкие деловые поездки в расположенные рядышком Киев, Одессу, Житомир он отправлялся, как на каторгу в Сибирь.
Можно только представить, каким потрясением для него была повестка из военкомата: продолжалась финская компания и в РККА призывались резервисты второго эшелона, каковым был мой герой.
Прощание с женой, детьми было горестным. Несмотря на все уговоры родных о том, что война заканчивается и все, даст бог, обойдется, Исрулык был безутешен. Таким, раздавленным тоской, он и уехал на сборный пункт в Казатине.
Дома с тревогой ждали вестей от главы семьи и худшие опасения Шейнале оправдались. На четвертый день почтальон принес странную телеграмму.
-Отравляюсь Джурин Изя
Шейнале мысленно увидела доведенного до отчаяния, находящегося в глухой депрессии мужа, готового совершить (или уже совершившего!) непоправимый шаг мужа.
Было раннее утро. До Джурина, где формировались воинские части,  следовало преодолеть километров шестьдесят на перекладных, то есть на телегах селян или даже на цыганских арбах. Забежав на минуту к соседке и поручив ей детей, любимая и любящая Шейнале пустилась в дальний путь для спасения впавшего в отчаяние мужа.
К вечеру дорожные мытарства  молодой женщины были позади – она стояла  у входа на территорию военного городка.  Дежурный офицер бдительно расспросил о нужде, которая привела её в расположение воинской части,, вызвал солдата из караулки и приказал проводить  в казарму, где размещались призывники
У дежурного по казарме Шейнале с замиранием сердца отважилась спросить:
-Что с моим мужем? Как он себя чувствует?
-Это рядовой-то Сруль Фрукт? А шо ему станется? Вон за углом курилка, там его  и найдешь.
…Еще издали , не доходя до курилки, Шейнале услышала раскатистый смех солдат и родной до боли в груди голос мужа, травившего очередную байку, на которые тот был большой мастер. Выглядел этот потенциальный самоубийца  посвежевшим, веселым и, по всей вероятности, внешне довольным жизнью.
 Увидев жену, Исрулык изменился в лице и бросился к ней:
            -Что-нибудь с детьми?!
Шейнале молча протянула ему телеграмму… Исрулык медленно, шевеля губами, туповато прочитал пару раз свое произведение из трех слов, в одном из которых он и допустил роковую ошибку – «отравляюсь – отправляюсь».
Курилка поголовно повалилась наземь в гомерическом хохоте, у Исрулыка на лбу выступила обильная испарина, а Шейнале расплакалась и пошла прочь…
…Для улаживания семейного конфликта Исрулыку в виде крайнего исключения, граничащего с нарушением Устава, была дана увольнительная до утра. Конфликт был исчерпан средствами, которыми пользуются любящие друг  друга со времен Адама и Евы.




                Бугорки


         Читатель уже знает о том, что умный и достойный реб Гедали был еще и образованным по понятиям того времени человеком. Дать же своим детям образование или хотя бы обучить их грамоте отец не сумел. И если разъехавшиеся по миру дочери кое как и кое где все же обучились письму, то застрявшие в провинции сыновья остались неучами.
Детство и отрочество прошли в поисках хлеба насущного, юность выпала на революционные годы, где главным было выжить.
 Пример ученного, но малоимущего отца не очень привлекал сыновей. Относительную материальную независимость можно было получить, обретая профессию (а мелухе). Что они и сделали, обучившись портняжному ремеслу.
Исрулык попытался повысить грамотность в ликбезе, но, усвоив прописную истину “Мы не рабы, рабы не мы”, бросил это дело: стыдно ему, молодому парню, быть в чмсле великовозрастных, забитых жизнью, но уже поднимающих голову рабочих и крестьян.
            А дальше – пошло-поехало – женитьба, заботы молодой семьи: по сложившейся патриархальной еврейской традиции муж должен был обеспечить достаток, а жена – заниматься детьми и хозяйством. Вот Исрулык и тянул из себя жилы, чтобы молодая жена уже с родившимся первенцем сидела дома. Большого достатка он так и не достиг, но об учебе забыл на долгие годы.
Ущербность, связанная с малограмотностью, и была, пожалуй, самым уязвимым местом бойкого и коммуникабельного Исрулыка в течение всей жизни.
Особенно болезненно это ощущалось в тех случаях, когда появлялась нужда оформить документы или написать прошение, а жены рядом не было. Выходил Исрулык из положения со свойственной ему изобретательностью.
В контору заявлялся гражданин с повисшей, как плеть на перевязи, правой рукой и, морщась от боли, просил кого-нибудь помочь заполнить необходимые документы или даже черкнуть письмишко. Повторюсь, все это было крайне унизительно для него и причиняло в принципе не страдающему комплексами Исрулыку моральные муки…
Но был и случай, когда мой герой взял определенный реванш у высокоэрудированной публики и несколько сгладил свою ущербность в образовательном плане.   
            А дело обстояло так. Летом одного из послевоенных годов в наше местечко съехались дачники из больших городов, главным образом, хронически голодные и жаждущие фруктов ленинградцы, а также родственники из Москвы и Одессы.
 По вечерам в гостеприимном доме Шейнале собирался бомонд: приехавшие из Польши в отпуск актеры Раевские, племянник из Одессы Изя - инженер, с молодой женой – врачом Наточкой,  ленинградец, капитан первого ранга, командир  эсминца, Сергей Иванович, очень интеллигентная особа из Питера- филолог или  лингвист- Ленина Павловна и еще кое-кто из местных интеллектуалов.
            Вечера проходили за легким ужином в непринужденных беседах о прожитом и пережитом, культурная  тема исчерпывалась  просмотренными кинофильмами и разговорами о  футболе. Ценром внимания, конечно, же был Андрей Петрович Раевский:  слушая его рассказы о театре, об актерах  компания напрочь забывала о времени. Еще Раевский  знал массу всевозможных фокусов, которые искусно демонстрировал, удивляя и восхищая публику (впрочем, не открывая секретов)
И, наконец, состязание в отгадывании загадок и шарад, где каждый старался выделиться какой - либо головоломкой.
Понятное дело, здесь присутствовали и гостеприимные хозяева, чья задача состояла в том, чтобы  гостям было комфортно и весело.  Исрулык также принимал участие в турнире остроумцев, задавая свои и пытаясь отгадывать чужие загадки. Впрочем, его  задачки, почерпнутые их местечкового фольклора, легко  разгадывались яйцеголовыми горожанами.
Раздосадованный этим  Исрулык решил пойти ва-банк. Достав из погреба трехлитровый бутылек с вишняком  (вишневая наливка), Исрулык выставил его на середину стола и  произнес:
            -Вот последний бутыль вишняка. Разопьете его  сразу же, как только найдете ответ на мою загадку.
 Присутствующие оценили размер ставки: до наливки из нового урожая вишен было
еще далеко  и рисковать последним, я бы сказал, неприкосновенным запасом, дорогого стоило.
Здесь мой родитель совершил фантастическое действо, вероятно, впервые в жизни  прочитал  наизусть четверостишие: 
          Сквозь тучи ночные светит луна.
          Кому она светит узнать- черта-с-два!               
          Бугорок на бугорке и Тихий океан…
          Что все это значит- догадайся сам.
          Эрудиты схватились за голову как любители шахмат в знаменитом сеансе одновременной игры после хода О.Бендера Е2-Е4. Отгадки посыпались, как из рога изобилия, но увы,ни одна не была верной. На следующий день элита ходила с отсутствующими глазами и шевелящимися губами. Вечером были представлены десятки новых вариантов разгадки.Тщетно.
          На третий день бомомнд сдался и попоросил Исрулыка назвать ответ. Не тут-то было! Поймавший свою жар-птицу за кончик хвоста, новоявленный Нассреддин не хотел так быстро расставаться с плодами своих интеллектуальных усилий.
           - Думайте, думайте (А вы,пилите,Шура,пилите)!               
Бутылек подождет,никуда он от Вас не денется.
      … Исрулык полностью насладился победой,не выдав ответа на свою головоломку даже тогда,когда пришло время дачникам отбыть.               
           Не дал он разгадки и позже,после чего стало ясно,что все мы стали жертвой обычного розыгрыша. Но стихи,стихи! Какое наземное вдохновение снизошло на Исрулыка, когда он создавал свое виршоплетение?!
          Так родилась еще одна легенда веселого местечка – любой оставшийся в живых старожил вспомнит “бугорок на бугорке” и улыбнется Врач Наточка, прожившая всю жизнь в Одессе, где в шутках знают толк, все воспоминания о том времени начинает с бугорка на Тихом океане…
           …Кстати, сегодня Ната живет в Сан-Франциско на берегу того самого океана. Недавно мне довелось побывать в Лос-Анжелесе. Быть в Калифорнии и не повидать моих дорогих и веселых одесситов? В путешествие из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско мы с другом отправились по первому  freeway”ю, который считается одним из красивейших в Америке.  Автопробег оказался длинным и последние часы мы ехали уже в темноте.
            Из-за тучек выглянула полная луна,проложившая по морю дорожку на запад до самого Владивостока.Справа горомоздились невысокие холмы сошедших “на нет” Кордильер, слева разлился во всю ширь самый грозный Тихий океан.
            Ба! Вот же разгадка головоломки пятидесятилетней давности:-“Светит луна,бугорок на бугорке,Тихий океан”…
            Исрулык оказался ясновидящим – на полстолетие вперед он предсказал эту чудесную картину.
            И действительно, черта –с-два можно было тогда знать, кому будет светить луна через толщу лет на сказочно красивом американском  freeway”е!