Камера одиночки

Времен, когда это произошло, уже никто не помнит. Места, где это случилось, никто уже не укажет. Но и дети, и старики вспоминают эту историю, и холод пронзает их тело мелкой дрожью, и взгляд их мрачнеет. И они смотрят на свои семьи, своих родителей, братьев, супругов, на своих детей, и боятся этой истории больше, чем самой смерти.
***
Этот город был словно забыт и Богом, и дьяволом, и всем остальным миром. На многие километры вокруг не было ни единой деревушки, ни даже крохотной ветхой хижины. Узкая хилая речушка, проходившая сквозь центральную городскую площадь, была единственным источником воды, но население было настолько маленьким и неприхотливым, что воды вполне хватало каждому. Почва была не особо плодородной, поэтому все земли вокруг города были усажены овощами и пшеницей. Осенью люди молча выходили из своих домов, молча собирали урожай и клали его в одну большую тележку, которая отправлялась потом на большой центральный склад. Оттуда каждые выходные на протяжении года  горожанам выдавали достаточное для выживания количество еды, которого, однако, едва хватало, чтобы не умереть с голода. Здесь не знали, что такое деньги, но были прекрасно знакомы с голодом. Торговцы обходили эти края стороной по двум причинам. Во-первых, что им было делать в месте, где людям нечем расплатиться за товар? Во-вторых, к этому городу не вели дороги. Он был отрезан от большого мира. Здесь были свои законы, свои правила и свои маленькие тайны.
На центральной площади стоял большой каменный дом. Здесь жил старейшина. Он и был лицом местной власти, единственным, кто принимал законы и устанавливал правила. Люди боялись его и верили ему, словно Богу, шли к нему за советом, просили помощи, хотя почти никогда ее не получали. Вокруг площади располагались два склада, дом лекаря, пекарня, пара обычных жилых домов и маленькая каменная тюрьма.  Нельзя сказать, что  в городе была высокая преступность. Иногда в тюремную камеру попадал обманщик, клеветник, бывало, сюда сажали на пару дней кладовщика, который делил продукты между населением не совсем поровну и отвешивал себе на 1 луковицу больше чем другим, лекаря, который по ошибке дал не то лекарство и сделал больному хуже. Воровать, устраивать драки и тем более убивать здесь боялись больше всего на свете…
***
Лонер шел куда глаза глядят уже 19 дней. Все это время он шел по лесным чащам и серым степям, укрываясь от дождя под ветвями больших деревьев. Ни одной деревушки не встретилось ему на пути, ни одной заброшенной лачуги. Куда ни глянь – кругом серая пустота. Когда он уставал, то просто ложился на землю и засыпал, если чувство усталости было сильнее чувства голода. Если же голод не давал покоя, он собирал лесные ягоды и корни растений. Голодного, грязного, измученного скитаниями путника смерть забирать не хотела, хотя и жизнь давно от него отвернулась. Днем солнце согревало его тело, и каждую ночь Лонер дрожал от холода, и во сне видел солнце. Видел он и другие вещи, и тогда он не хотел просыпаться, но каждый раз открывая глаза, лежал и молча вглядывался в бездонное небо.
На двадцатый день бессмысленных скитаний Лонер вдруг наткнулся на еле видимую тропу. Ему показалось, что трава в поле примята к земле и узкой полоской уходит в лес.  Лонер пошел по смятой траве. Пройдя между густых деревьев и близко растущих вековых елей, он увидел большую поляну, измятую, усеянными бараньими горошками и следами маленьких копытцев. Несколько минут путник стоял в исступлении и разглядывал следы на траве. Двадцать дней он шел, не найдя никаких следов человека, и вдруг наткнулся на поле, где паслось стадо овец. На другой стороне поляны он заметил широкую тропу, ведущую на зеленый холм. Сил в его теле почти не было, чтобы бежать, поэтому Лонер, ускорив шаг, поспешил подняться по тропе на вершину холма. Солнце светило ему в глаза, поэтому, поднявшись наверх, он не сразу поверил своему зрению. Все тело его задрожало, в груди сдавило, голова закружилась. Он видел внизу город. Тихий, маленький город, словно мираж, предстал перед его глазами.
С высокого холма бежать было легко, ноги сами несли его по крутому склону. Уже в самом низу Лонер потерял равновесие и упал. Но он не чувствовал боли, хотя голова сильно кружилась. Пришлось немного полежать на траве, чтобы снова почувствовать в себе силы. Встав и отряхнувшись, Лонер пригладил растрепанные сальные волосы и направился к старому низкому дому, стоящему на самой окраине города. Забора здесь не было, перед домом стояло корыто с водой и маленький деревянный ковш. Путник, не видевший чистой воды много дней, подошел к корыту и, схватив ковш и  зачерпнув немного воды, принялся жадно пить.
- Пошел прочь, нищий! – раздался резкий старческий голос не то мужчины, не то женщины. Лонер испугался и выронил ковш из рук. На крыльце стоял сухонький серый старик в рваной рубахе с огромной палкой в руке. Казалось, что под тяжестью палки ноги его сейчас сломаются как две соломинки. Но сухая рука держала ее крепко, а глаза блестели яростью и недоверием.
- Не прогоняйте меня, прошу Вас…
-Я сказал пошел прочь! – заревел старик и замахнулся.
Лонер сделал несколько шагов назад. Старик замер. Казалось, он окаменел, только маленькие сверкающие гневом глазки судорожно моргали. Путник повернулся к нему спиной и, опустив голову, медленно пошел в сторону других домов. У следующего дома на скамейке сидела женщина с ребенком. Увидев незнакомца, она опустила глаза, поправила тряпки, в которые было завернуто ее чадо, быстро поднялась и, войдя в дом, захлопнула дверь. Лонеру было слышно, как щелкнул засов. Стучать в эту дверь он не стал. Подойдя к следующему дому, он неуверенно постучал в окно.
-Чего тебе? – услышал он сварливый женский голос. Сквозь грязное стекло на него смотрела женщина лет сорока, худая до такой степени, что ее и без того маленькие глазки словно провалились в глазницы, а кожа плотно обтягивала череп.
- Простите меня, добрая женщина, я странствую уже много дней. Могу я переночевать у вас и немного поесть?
-Пошел вон отсюда! Буду я всяких попрошаек кормить! У меня вон три рта мал мала меньше! А благоверный помер, чтоб ему на том свете стыдно стало! Сама не ем, все им, все им! А тут еще будут мне…
Лонер не стал слушать вопли бедной женщины. Он понял, что в этом городе никому нет дела до чужих печалей. Потому что свои печали отдать некому. Перед ним стояли еще несколько домов, серых, обветшалых, кособоких, но он не стал в них стучать.
Солнце уже скрылось, отправляться в путь было бессмысленно. Да и сил не было совсем. Около одного из домов стояла покосившаяся скамья. Лонер лег на нее и закрыл глаза. Голод был невыносим. Но усталость была еще невыносимее. Сознание стало проваливаться в темную бездну, в голове начали всплывать ошметки воспоминаний… Вдруг Лонер услышал писклявый голос.
-Ты кто такой?
Перед ним стояла маленькая сухая старушонка. Лица ее не было видно в темноте. В руках она держала палку, похожую на доску от забора, готовая в любую минуту ударить этой палкой незваного гостя.
-Меня зовут Лонер. Я странник. Двадцать дней… - дыхание сбилось, усталость не давала путнику говорить. Старушка молчала. – Двадцать дней я провел в пути без еды, воды и крыши над головой. В вашем городе меня не пускают в свои дома. Поэтому позвольте мне провести ночь на этой скамье, на земле спать очень холодно. Утром я уйду.
Старушка стояла не шевелясь. На мгновение показалось, что она даже не дышит, словно так и умерла, застыв с палкой в руке. Вдруг тишину пронзил неуверенный писклявый голосок.
- Простой путник, говоришь? А работать можешь?
-Могу. Только сейчас у меня совсем нет сил… Я же…
-Ладно, -прервала его старушка. – Иди за мной.
Она еще минуту неуверенно стояла, потом опустила палку, и, опираясь на нее, побрела к крыльцу. Лонер встал, и, качаясь, пошел за ней. Старуха вошла в дом. Лонер неуверенно переступил порог. Он стоял в единственной в доме комнате, серой и сухой, как ее хозяйка. В дальнем углу стояла широкая скамья, застеленная соломой, посреди комнаты из камней была выложена печь. Было видно, что ее выложил много лет назад заботливый хозяин, подбирая по величине каждый камушек, но видимо, потом он умер, так и не обустроив все остальное в доме. Поэтому, кроме этой каменной печки, в доме все выглядело ветхо и уныло. У окна стоял стол и деревянная скамейка. На столе догорала свеча. Старуха села за стол, и тусклый свет огарка осветил ее лицо. Серое, худое, покрытое морщинами, оно не передавало никаких эмоций. Один глаз когда-то был поврежден, опух и почти весь заплыл, другой, судя по всему, видел очень плохо. Редкие волосы почти не скрывали серую лысину. На тонких сухих плечах висело платье, которое явно когда-то скрывало за собой пышные формы.
- Садись. Я на тебя посмотрю.
Лонер сел. Старуха сверлила его своим единственным глазом, словно пронзала насквозь его тело.
-На вид здоровый. Ладно, сейчас достану что-нибудь поесть.
Старуха встала и, пошатываясь, побрела к печи, около которой на полу Лонер увидел железное кольцо. Она наклонилась, потянула за кольцо и открыла дверцу  в небольшой подпол. Встав на колени, она достала оттуда сверток. Позже на столе перед голодным путником появился кувшин с водой, ломоть хлеба и две сырых картошки. Трясущимися руками Лонер медленно взял в руки хлеб, чтобы не показаться одичавшим, но, поднеся ломоть ко рту и почувствовав запах пищи, он забылся. Он жадно откусывал кусочки хлеба, запивал их водой, не прожевывая, хватал сырую картошку и грыз ее, закрыв глаза, наслаждаясь тем моментом, который подарил ему сам Бог вместе с этой старухой. Буквально за минуту он съел все до последний крошки.
- Точно, здоровый, - пробурчала старуха. – Вон как быстро все съел! И не прокормить такого! Хватит, сегодня у меня больше нету. Ложись спать. У крыльца лежит солома. Постелешь в углу и ляжешь. Лавок у меня тоже больше нет в доме, не обижайся.
Старуха задула свечу. Лонер принес себе соломы и, расстелив ее в углу, лег. Но теперь сон не шел. От того, что он поел так много сразу, его подташнивало. Да и старуха все ворочалась и вздыхала, и путник понял, что у нее тоже бессонница.
- Я Вам представился, а Вы так и не назвали мне свое имя, - сказал он.
- Если ты будешь знать моё имя, что тебе это даст?
- Должен же я знать хоть что-то о своей спасительнице и добродетельнице.
- Хм… Добродетельнице? – старуха снова повернулась и глубоко вздохнула. Немного помолчав, она вдруг заговорила. – Меня зовут Калумни. Уже восемьдесят семь лет я живу в этом доме. Я родилась здесь и выросла. Ты называешь меня добродетельницей?... Ну так послушай. Когда мне было десять, умерла моя мать, через год страданий не выдержало и сердце отца. Я осталась одна в этой лачуге. Тогда-то и положили на меня глаз одинокие и жадные односельчане. Законы этого города не устанавливают возрастных рамок, поэтому в любом возрасте стоит человеку остаться одному, как он принимает решения самостоятельно. Ко мне начали свататься, но я была маленькая и очень боялась чужих мужчин. Как и все остальные, я ходила в поля на работу, собирала урожай, получала свою долю пищи и существовала как могла в полном одиночестве. Ничего не менялось. Когда мне исполнилось двадцать, меня послали пасти овец. Помню, баран застрял ногой между корягами. Я полезла ему помогать, но он начал брыкаться и задел рогом мой глаз. Лекарь сказал, что глаз поврежден, и зрение будет ухудшаться с каждым годом, и рана около глаза будет гнить всегда. Тогда-то и пропали все женихи. Кому нужна одноглазая уродина?
Старуха печально вздохнула. Видимо, вспомнила свою былую красоту.
-Когда мне было тридцать лет, в город забрел странник вроде тебя. И никто его не пустил. Чужаки всегда приносят беды. Они испорчены деньгами, жаждой наживы, ложью. Но моя жизнь уходила, а детей не было. Я приютила его. Он починил полы в хате, выложил печь, чтобы зимой было тепло, и сделал мне ребенка. Наконец я почувствовала себя счастливой. Но однажды зимой он ушел на реку за водой и не вернулся. Я словно почувствовала, что он больше не придет. Внутри застонало и закололо. Наутро сам старейшина пришел в дом и сказал, что лед треснул и мой муж провалился. Он утонул, и моя жизнь утонула вместе с ним. Позже родился сын. Крепкий, здоровый мальчик. Но некому было работать, некому было его кормить. Я не могла выходить в поле на работы, а тем, кто не работал, не давали еду. Я голодала сутками, молока не было, малыш тоже голодал. Мы оба умирали в нищете. Однажды ночью я не выдержала. Закутала его в тряпье, чтобы не видеть лица. Он от голода почти не плакал, только жалобно попискивал. Когда все спали, я вышла на реку, к тому самому месту, где утонул муж, взяла сына и опустила под воду…  Он был мал… и не сопротивлялся…
Старуха замолчала. Ее дыхание дрожало, и Лонер понял, что ее душат слезы.
-На следующий день я вышла на работу. Никто не спросил, где мой сын, никто не узнал, почему я в поле и кто сидит с моим малышом. Я снова стала получать пищу. Но жизнь моя стала невыносимо одинокой. Старая изуродованная женщина. Все обходили мой дом. Никто не связывался со мной. Никто не хотел помочь. Ты говоришь, я добродетельница?... Я чудовище Я убила своё дитя, сохранив себе жизнь, но моя жизнь умерла сама, оставив меня в одиноком существовании. В нашем городе все платят за грехи одиночеством…
Больше в ту ночь Калумни не сказала ни слова. Лонер еще долго лежал, глядя в окно. Часа через два окно превратилось в серое облако, по которому плыли птицы с женскими головами, похожие на дивных райских дев. Они садились на ветви роскошных деревьев и пели. Вдруг одна птица стала петь совсем другую мелодию. Другие птицы налетели на нее, стали бить ее крыльями, выщипывать когтями ее перья, а когда забили ее до полусмерти, взмыли в небо и растворились…
- Вставай! – Лонер услышал писклявый голос старухи. – Разлегся тут! Поел, поспал, пора работать. И лицо умой! Грязный ты весь, будто черт из омута вылез. Во дворе корыто с водой, иди!
Лонер встал. Впервые за двадцать дней он почувствовал прилив сил. Старуха стала накрывать на стол. Путник умылся и сел завтракать. На этот раз картошка была вареная. Старуха улыбалась:
- Ишь как. Вчера как пес голодный ел, сегодня уже не давится. Давай ешь! У меня крыша худая, поешь и чинить пойдешь. Зря я тебя кормлю, что ли? У, боров! Вон сколько ест, бабушке ничего не оставил!
Лонер молча ел завтрак, слушал старушку, и душа его улыбалась. Он понимал, что, не смотря на свои сварливые причитания, старушка рада ему. Может быть, он для нее как тот самый странник, которого она когда-то приютила. И может быть, она вновь думает о счастливой жизни…
Три дня Лонер жил у старухи, работал в доме, починил крышу, крыльцо, поменял лавки. Любопытные соседи шушукались и тыкали в него пальцем. Они уже не выглядели такими злобными и отчужденными, как раньше. Он стал подумывать о том, чтобы остаться здесь насовсем, ходить в поле со всеми, обрабатывать земли, пасти овец и начать новую жизнь.
На четвертый день Лонер проснулся в доме один. Калумни нигде не было. Он подумал, что старуха ушла в поле пораньше. Лазить в подпол за завтраком самому было неудобно, но чувство голода было достаточно сильным. Лонер открыл подпол, достал полтыквы и вышел завтракать на крыльцо. Поев, он решил осмотреть город и отправился вдоль домов. Минувшей ночью прошел небольшой дождь, дорога была грязная, но оставаться в доме четвертый день было невыносимо скучно. Лонер шел и осматривал дома. Все они были похожи друг на друга. Серые, ветхие, покосившиеся, как будто их хозяева давно уехали отсюда. Но люди жили здесь. По дворам с громким визгом бегала ребятня, тыкая пальцем в чужеземца и хохоча. У одного дома на бревне сидел слепой старик, уставившись белой пеленой глаз куда-то в небо и слушая детские визги. Взрослых в городе не было. Видимо, все были в поле на работе.
Улица вывела Лонера к небольшой площади, вымощенной камнем. Посреди площади был помост, на нем стоял огромный камень, на котором были высечены слова на непонятном Лонеру языке. Что-то вроде местной достопримечательности. Площадь была окружена несколькими каменными домами, по-видимому, в них жили местные богачи. Среди них особо выделялся один дом, выстроенный в два этажа. Массивная дверь, каменная лестница, цветы на подоконниках. Все говорило о том, что здесь живет кто-то очень важный, очень значимый, не похожий на всех остальных жителей. Около помоста с камнем стояли две скамейки. Лонер сел на одну из них и задремал. И судя по всему, пробыл он там долго, потому что когда он открыл глаза, на улице начинало темнеть. Путник поспешил вернуться в дом старухи. Но на подходе к дому он увидел, что дверь открыта. Неужели старуха пришла раньше обычного? Лонер вошел в дом. Дверца, ведущая в подпол, была открыта, в доме не было никого. Лонер подошел к подполу и ужаснулся. Не было ни крошки хлеба, ни ломтика тыквы, ни одной картофелины. Было пусто. Кто-то вынес всю еду, все, что было самым ценным в этом доме, как и в этом городе. Лонер  услышал сзади шум и повернул голову. На пороге стояла Калумни.
- Ты зачем без меня подпол открыл? Кто тебе разрешал? Я за тебя еще не выходила, чтобы ты распоряжался, живешь у меня – живи, нечего лазить…
Ворча, она подошла к подполу, потянулась к дверце, чтобы закрыть и вдруг замерла. Лонер молчал. Старуха выпрямилась, посмотрела на него и сказала:
- Куда ты дел мою еду?
Лонер растерялся. Он не мог сказать, что он не виноват, ведь нельзя было оставлять дверь незапертой и уходить.
- Я ничего не трогал, только полтыквы на завтрак… Я просто хотел…
-Куда… ты дел… то… на что я… горбатилась?...
Старуха почти прошипела эти слова. Ее душили слезы. Эта еда была ее заработком и ее шансом выжить и не умереть с голоду.
Лонер, словно провинившийся ребенок, опустил голову.
- Прости меня, я ушел, не запер… Я не трогал… Я виноват, что не запер… Но я не трогал…
Калумни молча вышла из дома. Лонер не понял, куда она пошла, но и не хотел знать. Ему нестерпимо хотелось уйти, спрятаться от чувства вины, но он понимал, что должен доброй старухе вернуть все до последней крошки. Он сел за стол и стал ждать возвращения старухи.
Калумни вернулась не одна. С ней были четверо крепких мужчин в одинаковой одежде, похожей на военную форму.
- Вот… Пригрела… Накормила… А он… Всё ведь вынес, посмотрите, - старуха кивнула головой на открытый подпол, сияющий черной пустотой. – Второй раз поверила, второй раз все несчастьем обернулось.
Старуха села на скамейку и замолчала.
Один из мужчин подошел к Лонеру и сказал:
- Вы обвиняетесь в краже имущества. Старейшина приказывает Вам явиться на суд, где будет принято решение о том, какого наказания Вы достойны за воровство.
- Я не крал! Я просто не запер дверь! Я не крал!
- Вы пойдете с нами в любом случае. Не заставляйте нас применять силу.
Трое других мужчин обступили Лонера. Он решил, что спорить бессмысленно. Лучше все объяснить старейшине.
Его вели через всю улицу в сторону площади. Люди в окнах смотрели на него, не отрываясь, провожали злыми взглядами, шептались. Конвой привел Лонера к двухэтажному крепкому дому, один из сопровождающих открыл дверь и буквально втолкнул путника внутрь. Лонер огляделся. Он стоял в большой просторной зале. Посреди нее стоял высокий стул, похожий на трон, у стен стояли деревянные скамейки. В конце залы была дверь, явно скрывающая за собой лестницу на второй этаж. Видимо, здесь жил и работал старейшина. Дверь отворилась. В комнату зашел крепкий высокий человек с густыми бровями и хмурым взглядом. На широкой плотной шее висела чуть ли не в обтяжку цепочка с большим треугольным кулоном. Лонер понял, что этот кулон был чем-то вроде символа старейшины. Человек сел на трон. За спиной Лонера вновь отворилась двери. Вошли те же четверо, один из них вел за руку Калумни.
Лонер неуверенно начал говорить:
- Произошла какая-то ошибка. Я…
-Тихо, - раздался густой бас старейшины. – Я задаю вопросы, Вы отвечаете. Ясно?
- Да, - ответил Лонер.
- Эта женщина утверждает, что вы – путник, которого она пустила в свой дом. Так?
- Так. Я двадцать…
-И она говорит, что кормила Вас и доверяла Вам. Так?
- Да, это так.
- И вы знали, где она хранит продукты?
- Да, но я не крал…
- Калумни, - сказал старейшина, посмотрев на старуху, - кому-нибудь ты еще говорила, где лежат твои продукты?
- Нет, всеми уважаемый господин Юдекс, никто не знал. Я же не доверяла никому, а он с виду такой…
- Понятно, - густой бас старейшины резко оборвал печальный писк старухи. – Как вас зовут, юноша?
- Моё имя Лонер, я…
- И куда вы дели украденное?
-Да послушайте же вы! Я вышел из дома, дверь оставил незапертой, кто-то вошел и все вынес! Я не виноват!
- Не признается, - прошептала старуха. Старейшина вздохнул и сказал:
- Господин Лонер, Вы знаете, что бывает с ворами в нашем городе? Знаете, почему у нас не доверяют ни пришельцам, ни односельчанам? Люди везде одинаковые. У нас лишь другие законы, но не люди. Мы отличаемся лишь тем, что у нас нет денег, и мы не опьянены жаждой богатства. Но у нас есть свои маленькие ценности, на которые Вы осмелились посягнуть. Мы не убиваем воров, не втыкаем в их тело иглы. Но мои люди боятся власти, потому что знают, что есть вещи страшнее смерти. Вы обвиняетесь в краже имущества госпожи Калумни, а так же в пользовании ее доверием и во лжи суду.
- Я ничего не крал!...
- Опять ложь. Местные жители знают весь ужас наказания за воровство, они бы не пошли на такой шаг. Госпожа Калумни свободна. Господин Лонер приговаривается к жизни в подземной камере. Уведите.
Лонеру казалось, что все это дурной сон, что он сейчас откроет глаза и окажется под каким-нибудь деревом в поле, и не будет ни города, ни людей со странными законами, ни площади, ни дома в два этажа… Четверо местных стражей порядка взяли его под руки и повели на улицу. За площадью стояло маленькое серое здание из камня с решетками на окнах. Лонер сам вошел внутрь. Он не пытался сопротивляться. Он не знал, стоит ли ему сопротивляться, и все ждал пробуждения. В комнате стояли две клетки, видимо, что-то вроде местных камер. В углу стояла печь, в ней горел костер, согревая холодное помещение. У печи на стуле спал высокий человек с красным от печного жара лицом и заплывшей жиром шеей.
- Эй, Карниф, к тебе тут гость! – вскрикнул один из сопровождающих.
Здоровяк на стуле вздрогнул и открыл глаза. Вздохнув, он встал и пошел к одной из клеток.
-Ну, что натворил, обозвал кого-нибудь свиной башкой или наврал, что у соседа лишних полбуханки хлеба спрятано?
- Нет. Этого не в клетку.
Карниф вытер об себя потные руки, подошел в Лонеру, хлопнул его по плечу, отчего у того подкосились ноги, и спросил:
- Кого пришиб?
Старший сопровождающий вмешался:
- Никого он не пришиб. Это вор. Украл у старухи Калумни все продукты и куда-то их дел.
Карниф вздохнул:
-Бедная старушка. И чего ж она тебе сделала? Итак жизнь обделила, а тут ты, черт тебя дери… Ладно. Давно у нас подпольников не было, я уж думал зверушку себе завести, а теперь будет за кем ходить, и то ладно.
Здоровяк подошел к печи, за которой Лонер увидел такое же кольцо в полу, как у старухи в доме. Карниф схватился за кольцо двумя руками и потянул на себя. Огромный кусок камня, к которому было приковано кольцо, служил некой дверцей в помещение, подобное подполу.
- Лезь, - сказал здоровяк. – Не полезешь – я тебя сам закину, мне недолго. Там в полу дыра есть, туда свет проникать будет, тебе хватит. Свечу я тебе не буду давать, ты ее сожрешь еще и помрешь, а смерть не входит в перечень наказаний за воровство. По крайней мере, в наших краях.
Лонер заглянул в подпол. Это было каменное помещение в два его роста глубиной, но совсем небольшое. В одном углу стояло ведро для справления нужды, в другом углу лежала соломенная подстилка.
-Тут в полу камушек вытаскивается, я тебе через дырку-то эту буду еду раз в день опускать и ведро поднимать. Ну, чтобы ты там совсем-то не сошел с ума и не помер. Так что говори сейчас мне все, что хочешь, потом нельзя будет.
Лонер взглянул на здоровяка взглядом, полным отчаяния. Он еще все не мог понять, что происходит, и не мог выдавить из себя ни звука. Карниф вздохнул.
- Ну, давай, я тебя туда опущу, а там сам уж хозяйничай. Хорошо хоть не буйный ты, а то пару лет назад одного туда силой запихивали. Я его туда уронил, так тот себе голову-то и прошиб. Так и помер…
Лонеру приказали сесть на край отверстия, ведущего в подпол, здоровяк взял его за руки и опустил внутрь. Лонер оказался в квадратном помещении с каменными стенами. Он поднял голову вверх. Карниф помахал ему своей толстой рукой и закрыл вход в подпол огромным камнем. Стало темно. Через маленькую выдолбленную в полу щель около печки проникал свет, который почти не освещал помещения. Когда глаза привыкли к темноте, Лонер осмотрелся. Тяжелые каменные стены не пропускали воздух. Он поступал лишь из щели и был таким же скудным, как свет. Кроме ведра и подстилки не было ничего. Звенящая тишина выползала из всех углов. Щель в потолке почти не пропускала не только ни света, ни воздуха, но еще и ни звука. «Ничего, скоро они во всем разберутся и меня выпустят,» - подумал Лонер. Он сел на подстилку. Голова гудела и страшно хотелось спать. «Это все сон, нужно лечь и уснуть, а проснусь я уже у старухи, или в лесу под  деревом, где угодно, но не в этом странном месте». Узник лег, но долго не мог уснуть. Он думал о произошедшем, о том, почему старуха ему не поверила, почему старейшина не разобрался и почему он сидит не в обычной клетке, а в непонятном помещении под землей, почти без света и воздуха. Он еще не понимал, что отсутствие света и воздуха – не самое страшное…
Лонер проснулся от звона. Открыв глаза он увидел, как в подземную камеру через отверстие в потолке на веревке спустили плошку с едой и кувшин воды, и эта посуда, звякнув об пол, его разбудила. Подняв голову, Лонер заметил в отверстии мелькнувшее лицо Карнифа.
- Эй, что происходит? Когда меня выпустят? Я не вор! Не молчите! Эй!
Отверстие в полу закрылось.
Есть хотелось страшно, но ложки не было. Лонер стал черпать еду руками. На вкус это была какая-то бессолая тыквенная каша, разбавленная водой. Но голод заставил узника съесть все до последней крошки. После завтрака или ужина (Лонер не понимал, какое сейчас время суток, в его камере всегда было темно) сразу захотелось справить нужду. Почти наощупь Лонер подошел к ведру. Отверстие в потолке открылось, и посуду на веревке подняли наверх. Затем снова все стихло. Тишина пропитала собой стены, вползала в голову. Лонер стал напевать какую-то мелодию, но в темноте она показалась ему жуткой, и он замолчал. Почти ничего не видя, вдыхая застоявшийся воздух каменной камеры, он сел в угол, обнял руками колени, уткнулся в них носом и замер.
Три дня он сидел в углу камеры в таком положении, подогнув колени и уткнувшись в них лицом. Раз в день ему спускали на веревке еду и поднимали обратно пустую посуду. В это же время, пока он ел, забирали и выливали ведро. А затем новые сутки в полном одиночестве во тьме и съедающей душу тишине. «Я же не виноват, - крутилось в его голове, - я ни в чем не виноват. Что я им сделал?»
На четвертый день, когда отверстие в потолке вновь открылось, Лонер закричал:
- Эй, Карниф, так ведь тебя зовут? Что там происходит? Кто-нибудь разбирается в моём деле? Вора ищут? Я же не вор! Что ты молчишь? Ответь!
Посуда с едой опустилась на пол и отверстие закрылось. Лонер почувствовал небывалый гнев. Его настолько не уважают, что даже не ответили на его вопросы! Он услышал яростный крик словно со стороны, пока не понял, что кричит от сам! Схватив тарелку с чем-то липким внутри, он хотел швырнуть ее в стену, но веревка, спускающаяся с потолка и привязанная к тарелке, не дала ей долететь до стены. Что-то липкое шмякнулось на пол. Лонер опустился на колени, взял кувшил, отпил воды и из его глаз потекли слезы. Он понял, что никто не будет ни в чем разбираться, что все эти люди уже нашли для себя виновного. Что они, сами же не доверяющие  никому люди, наказали его за воровство и недоверие самым страшным наказанием на свете – одиночеством. Но он прекрасно понял, что они и сами одиноки, и страдают от этого не меньше, чем он сейчас страдает в этой камере.
Лонер на коленях уполз в угол. Отверстие открылось, посуду подняли наверх, но он уже ничего не хотел сказать своему палачу. Он лег на солому, поджал колени и закрыл глаза. Он вспомнил свой дом, свое прошлое…

***

В городе, где он жил, люди были намного добрее. Они ходили друг к другу в гости, пекли пироги, угощали ими соседей. У него был старший брат, с которым они всегда были вместе. Родители души не чаяли в своих детях. Однако, когда Лонеру было 15 лет, в город пришла чума. Вся его семья погибла. Чтобы выжить, он стал работать подмастерьем у плотника, где познакомился с его дочерью, красавицей Фелицией. Голубоглазая, белокурая, пышногрудая юная девушка пленила его сердце. Он день и ночь любовался ею в мастерской и однажды написал ей стихи и передал ей листок. Девушка ответила взаимностью на его чувства. Вскоре они сыграли свадьбу и жили в доме его отца. Казалось, большего счастья быть не может, пока Фелиция не забеременела и не родила Лонеру сына. Счастье переполняло влюбленных. Маленький Мемор, сын Лонера, рос очень смышленым мальчиком. Как две капли воды, он был похож на отца. Уже в два года он сидел со своим отцом в мастерской и играл инструментами, пока Фелиция работала на фабрике швеей.  Однажды Фелиция почувствовала легкое недомогание и решила остаться дома. Лонер решил оставить сына с ней.  Поцеловав своих любимых, счастливый отец семейства отправился на работу. Целый день он мастерил деревянные кувшины, переполненный счастьем. Но уже перед концом рабочего дня один из кувшинов, который он смастерил в подарок для своей жены и даже высек на нем красивыми буквами ее имя, ни с того ни с сего треснул. В груди Лонера защемило. Он бросил инструменты и побежал домой, предчувствуя беду. Уже подбегая к тому месту, где стоял его дом, он заметил, что все суетятся и бегают с ведрами, а в воздухе пахнет гарью. Его остановил друг, который жил в соседнем доме. Он схватил Лонера за руку, прижал к себе и закричал: «Не ходи туда, не ходи, их нет, не ходи… Они не выжили, слышишь? Поздно, не ходи…» Обезумевший отец оттолкнул друга и кинулся к своему дому…. Обгоревшая крыша лежала на земле, кругом все было залито водой. Кто-то еще поливал место пожара водой из ведер, хотя огня уже не было. Лонер не кричал. Кричала его душа, дикий рев отчаяния вырывался из его груди. Он разгребал завалы руками, звал жену и сына по имени, но никто не откликался. Слезы застилали глаза. Кто-то попытался увести его с обгоревших досок и бревен, но он развернулся и ударил вмешивающегося. Он беспорядочно хватал руками головешки, раскидывал бревна и доски в разные стороны и кричал нечеловеческим голосом. Вдруг под завалами он увидел крохотную обгоревшую ручку. В голове ударило током. Он попытался дотянуться до маленьких черных от сажи пальчиков и… потерял сознание.
Очнулся он в доме своего друга. Тот сидел у его кровати и молчал. Лонер чувствовал страшную слабость. Он понял, что долгое время пробыл без сознания. Пошатываясь, он встал и пошел к выходу. Друг не стал его останавливать. Лонер спотыкался, но уверенно шел к тому месту, где стоял его дом. Не было слез, не было боли, не было страха. Была пустота в душе. И никаких эмоций. Он подошел к месту, где погибла его семья. Завалы уже разобрали, трупы увезли, и он не стал спрашивать, где они. Он знал, что плотник похоронит свою дочь и своего внука. А для него жизнь потеряла смысл. Он молча стоял и смотрел на черную землю и оставшиеся головешки до самого вечера. А потом просто повернулся к ним спиной и пошел. Ему было все равно, куда он шел. Он не понимал, что делать дальше, не понимал, как жить. Он просто шел. Он вышел из города, прошел через поле. Он шел не по тропе, не в какой-то город. Ему нужно было идти. Идти прямо, без разбора, без цели, просто идти…

***
- Эй, Карниф! Опять спишь, старый балбес?
Карниф подскочил на своем стуле, который стоял возле печи, и поспешил открывать дверь. На пороге стоял старейшина.
- О, господин Юдекс! Какими судьбами?
- Ты же сам просил помощника?
- Ну да, тут помрешь от скуки. Вы же сами запретили разговаривать с этим, который в подпольной камере сидит. А у меня больше никого и нет тут…
- Ладно, ладно, - прервал его болтовню старейшина. – У меня еще много дел, так что вот тебе помощник, младший тюремный смотритель Конфид, сын нашего пастуха. Ты ему объясни, что и как, и смотрите, этого в подполе – не трогать. Кормите – и хватит с него.
За плечом старейшины стоял худощавый бледный юнец.
-Ну чего стоишь? Заходи, угощу тебя тыквенной кашей! Наконец-то мне помощника дали! А то с этим говорить нельзя, а больше не с кем.
Карниф подошел к столу и разложил в две тарелки тыквенную кашу из большого чана.
Конфид огляделся и спросил:
- А с кем Вам тут нельзя разговаривать? Тут же никого.
Карниф усмехнулся:
-Никого? Иди сюда и слушай.
Он подвел юношу к печке и прижал указательный палец к губам, давая знак юноше молчать. Конфир прислушался. Из-под пола доносилась еле слышная песня.

Один, как листик на ветру в звенящей тишине,
Обобранный злым роком я до нитки.
И только одиночество с тоской сидят во мне.
Стихи и слезы – вот мои пожитки.
Сгорел мой дом, остался я с судьбой наедине.
Душа на вес – как золотые слитки.
Страшнее одиночества нет пытки на земле…
Страшнее одиночества нет пытки.

- Кто это поет? – спросил Конфид.
- Ладно, покажу, только ты с ним не говори! Нельзя, это вор!
Карниф открыл отверстие, в которое он спускал узнику посуду. Струя света проникла в него и осветила серое худощавое лицо. Бледное как сама смерть существо выползло на середину подземной камеры и заверещало:
- Ааа! Господин Карниф! Вы не одни? А я песню сочинил. Чудесную песню! Я пел ее детям, которые пришли ко мне в гости! Только Вы появились, и они вот разбежались. Хорошие детки, как сыночек мой, маленькие! Да вроде и сыночек мой с ними был, да тоже убежал! Пусть играет с ними! Хотите, я Вам спою? И другу вашему спою. «Один, как листииик в тишине»… Нет, стойте, слова забыл… Ну ничего! Сейчас вспомню. А хотите, я Вам сына покажу своего? Я его позову! Эй, Мемор, где ты? Куда спрятался…
Существо уползло в  темный угол, продолжая что-то верещать. Карниф закрыл отверстие.
- Полгода уже тут сидит. В последнее время то зверей каких-то зовет, то как будто у матери яблоко просит… Сегодня вот, видишь, с детьми играет. И с какими детьми? Вот что с людьми делает полное одиночество.
- А за что его так наказали? – спросил юнец.
- А поди их разбери. Вроде как вором объявили, мол, украл продукты у старухи Калумни, а на той неделе слышал я, что нашли старухин мешок у одного местного в доме, да не стали разбираться. Этот-то уже совсем из ума выжил, а того еще в поле на работы можно отсылать. Знаешь ведь наши порядки. Некоторым и умереть не страшно, кому-то и боль ни по чем. А вот одному остаться, отсеченным от мира – вот это самое суровое наказание. Хотя, жалко мне его… Я его уже дней пять не кормлю. Пускай помрет что ли… А то мучается, сумасшедший… Все кричит да песни поет. По ночам даже жутко бывает. Пойдем есть, каша уже остыла. А потом спать, поздно уже, я тебе постелю.
Конфид все еще смотрел на закрытое отверстие и вслушивался в крики сумасшедшего узника, который теперь разговаривал с таинственной и видимой только ему Фелицией.
Тюремные смотрители поели и легли спать. Из подземной камеры еще доносился слабый голос заключенного. «Фелиция, не беги так быстро, я не успеваю…» Голос становился все тише и тише, пока не растаял в бездонной ночной тишине странной подземной камеры в странном забытом городе вместе со странной забытой жизнью…