Вторая четверть

             

   Лёнька, вчерашний второгодник, всё таки перешёл в восьмой класс.  Анастасия Дмитриевна похлопотала, он ей нравился - увлечённостью, было в нём что то такое, что другие преподаватели считали - бестолковостью. И в самом деле, Лёнька участвовал во всех кружках какие были в школе:  пел в хоре и танцевал, мастерил игрушки из дерева и растил кроликов.
  Всегда увлечённо начинал, но также быстро остывал; два, три месяца и он уже в спортивной секции по городкам и везде его брали, а вот в драм. кружке он продержался дольше всего, полгода, до премьеры. Но отсюда выгнали, за не успеваемость, учёба никак не давалась ему, не было, как он сам говорил - азарта.
   
  Сегодня Ноябрь, начало второй четверти, Лёнька, только третий день, как ходит в школу.  Да и то потому, что отец сильно побил. Выпил хорошо в выходные и отбуцкал, как следует: бил хлёстко с оттяжкой, но слава богу ремнём, а не палкой, как в прошлый раз, чуть не покалечил. В который раз решил, что сделает из него учёного, хотя сам дальше пятого класса не прошёл.
  Зато стал классным плотником-выпивохой и как-то умудрился прочитать две книжки, а главное запомнить их от корочки до корочки.
  И при всяком удобном случае цитировал, целые главы, от чего все собутыльники считали его учёным, очень восхищались, когда проверяли по книжке.

   Лёнька третий день сидел на задней парте подперев голову рукой и смотрел в окно. За окном белым-бело выпал первый, настоящий снег и от этого почему то было грустно, так хотелось настоящего дела, а тут сиди и чего, ради какой такой бумажки с оценками.
   А там, тайга, погони за соболем, белкой,  кто кого перехитрит. Незабываемые вечера в избушке, рядом с дедом возле раскалённой печурки на которой варится знаменитая дедовская уха из рябчиков. Наваристая, ароматная с чесноком и дымом.
  Лёнька всегда в таких случаях почему то засыпал слушая дедовские байки, его мягкий, сиповатый говор пригревшись под боком, под треск печурки и шорохи
леса.    
    Перед глазами начинали вырастать из ничего, прозрачные с розовым оттенком, как мыльные пузыри, диковинные фигурки животных. Они разлетались в разные стороны, потом опять сливались и из них рождались новые, невиданные никогда зверушки и все почему то улыбались. Заканчивалось всё разом, дед тормашил его:
  - Просыпайся, Лёньша, будем вечерять. - Голодным спать не дело.
   Сам улыбался и совал миску под нос. Отказаться было не возможно и Лёнька полусонным хлебал уже остывшую, ароматнейшую дедовскую уху. Наевшись медленно отваливался к стенке и опять уносился в свои прозрачные видения.
 
  Но в этот раз голос прозвучал резко и противно:  - Стеклянников... к доске...
  Фамилия Лёньки - Стекольников, но так его обзывала учительница русского языка и литературы.
  Лёнька открыл глаза - класс шумел и хихикал. Ребятня к нему относилась пренебрежительно, как к пришельцу и двоечнику.
 - Стеклянников... мы ждём, - опять заверещала коротышка, Елена Борисовна.
 - Просвети нас, лучом своего света...
 Класс ещё пуще захихикал и Лида туда же, его соседка по переулку, в которую он тайно был влюблён. Этого он не ожидал - ведь она ему очень нравилась.  Самая красивая, почти женщина с пышной грудью и всегда весёлая, светловолосая полу армянка.
  Её смех был обиднее всяких обид - он и так из-за неё пропустил первую четверть, стыдно, она то почти отличница.
  Он медленно поднялся, ещё раз посмотрел на неё, ей было весело и пошёл к доске.
  Взял мел и крупными буквами написал - ДО СВИДАНИЯ -  посмотрел в окно и вышел.
 
  Он шёл по улице и пинал белый снег, внутри всё ликовало. Наконец то он окончательно обрубил концы. Сколько ещё можно мучиться... Всё... Свобода...
  И Лидке дал понять, что он не пацан... Что он может и готов для неё на любой поступок... Только бы она пожелала.
  Но возле дома он понял, что надо и в самом деле отвечать и решил: первым делом с дедом всё обмозговать.

      
      
   Дом стоял на краю деревни, большой пятистенок, в одной половине жил дед, уже восемь один, без бабушки и Лёнька первым делом зашёл к нему. Прямо с порога объявил:
   - Всё ,деда, иду с тобой в тайгу.
   Дед удивлённо посмотрел на него и конечно очень обрадовался ,  Лёнька продолжил:
 - Со школой всё покончено, на будущий год поеду в город учиться на шофёра.
 - А эту зиму поохотимся, подзаработаем деньжат - мне на город и тебе деда - на новое ружьё.
 
   
   Дед обнял Лёньку, это был его парнишка, точь в точь, как он в молодости, только пошустрей и охотник от бога. Дед давно уже его разглядел и три года назад подарил ему свою вертикалку, а сам  опять стал охотиться  стареньким ружьём.
  Только давай отцу ничего не скажем, предложил дед, пусть маманя потом всё и расскажет, когда мы будем уже тю-тю, а то начнёт кулачищами махать, это не к добру. Раздолбает нас перед дальней дорогой.

   Так и порешили,  стали собираться, считай на всю зиму.
   Собираться собственно было не много, ведь дед уже всё приготовил на двоих, надо же ,как знал.  Укладывались до позднего вечера, пришла матушка, помогла собрать тёплые вещи и неожиданно расплакалась, не выдержало материнское сердце, тайга есть тайга там всякое может случиться.
  Дед прикрикнул на неё, успокоилась. Никогда не плакала, а тут на тебе,  ни с чего. Вечеровать не стали, разошлись на сон.
  Утром, чуть свет встали, попили чайку и за ворота, на крыльцо вышли провожать матушка с батьком, тот, что то хотел сказать, потом махнул рукой и ушёл в избу.
 
 
  Лёнька запряжённый в санки, на лыжах и дед сзади с шестом, прошли за деревню через речку и скрылись в подлеске. Шли ходко, дед упарился.
  - Стой , ты куда так разогнался...  Мы, что куда то опаздываем... Не гони...Сынок.
  Дальше пошли спокойно, вживаясь в природу и наслаждаясь ею.  Теперь этот заход в тайгу казался, как курортное путешествие.
  Куда-нибудь на  море, пусть зелёное, но оно такое же шумное и спокойное, а какие белоснежные берега, а солнце звонкое, яркое. Оно всю дорогу сопровождало их, до самого места и когда последний луч попрощался с ними они уже были у зимовья.
 
   На следующий день занялись обустройством лагеря и совершили первую разведку, дед высмотрел лосиный переход. Ничего с прошлого года особенно не изменилось,  кое-где тропы завалило сушняком, так это дрова на дороге.
  В третий день скараулили молодого лося, Лёнька стрельнул, да так удачно, что  он рухнул, как подкошенный, шагу даже не сделал. Дед был очень доволен, сиял весь день, пока они таскали мясо, что зверью на приманки, что себе на засолку,  да в ледник.
  А вечером первый, настоящий, охотницкий ужин. Дед умел готовить: потрошки тушённые с брусникой, грудинка запечённая на углях, а отбивные жаренные на внутреннем жире, а язык - отварной и остуженный в снегу.
  Это ли не курорт, Лёнька в который раз все это ел и всё равно изумлялся, радовался, как ребёнок.
  Дед, как полагается достал заветную фляжку, налил пол стакана и разом хлопнул, занюхал Лёнькиной макушкой, поцеловал её и гордо сказал:
  - Это тебя с почином, сынок. Обрадовал нынче... Обрадовал.
  Зачерпнул горсть мороженной брусники и забросил её в рот, по лицу поплыла довольная улыбка.

   Жизнь вошла в привычное русло, первых две недели дед ходил вместе с внуком, расставляли ловушки на соболя, били белку, потом он притомился и оставил это занятие на Лёньку.  А сам стал промышлять не далеко от зимовья, собирал мороженную бруснику и кедровый орех, пока снегом совсем не завалило.
  Эти деликатесы всегда скрашивали длинные, холодные вечера. Побаловаться брусникой с мёдом или калёнными орешками - это праздник.
 
   А какие баньки устраивал дедуля, настоящие, таёжные. Разводил хороший кострище, дров не жалел, после прогара на ещё не остывшие угли выкладывал слой пихты, можжевельника, немного лишайника, что бы было помягче и приговаривал:
 - Давай Лёньша, омолаживайся, ты покрепче тебе первому и в котёл.
  Заворачивал его в простыню, укладывал, забрасывал ещё слоем пихты и можжевельника.
  Через десять, пятнадцать минут Лёнька выскакивал от туда, распаренный до последней косточки и нырял в мягкий, как вода снег, плавал. Потом опять бежал на кострище и снова в снег.
  Двух разочков ему хватало, чтобы вспоминать потом пол месяца.
  Дед делал один заход, но основательно, полчаса парился, кряхтел, пыхтел. С Лёнькиной помощью выбирался, уставший, но всегда весёлый, полоскал в снегу простыню,  затем обтирался ею и лез на полати, отдыхал.
 Потом они пили травяной чай с мёдом. Банные дни были самые приятные, можно было хорошо отдохнуть и выспаться.

   Но в основном, охота - дело сложное, отнимает все силы и время.
  Чуть свет Лёнька вставал на лыжи, клал в рюкзак сухой паёк - это кусок вяленого или отварного мяса, горбушка хлеба и уходил на круг. Проверял ловушки, какие были испорчены ремонтировал и настраивал заново, если соболь не шёл, то переносил их на другие проходы зверька.
  Первый круг был тяжёлый по горам, по каменистым распадкам и засветло никогда не удавалось его пройти, а если встретишь росомаху или медведя, пока разберёшься с ними. Так и вообще только к полуночи добирался, но зато всегда с добычей.
  Выматывался сильно, пил чай и уже через минуту, другую отвернувшись к стенке спал.

   Следующий день также, чуть свет на лыжи и на второй круг.
  Этот круг покороче и пролегал в основном по долине, Лёнька старался пораньше прибежать, помочь деду. Побольше заготовить дров, крышу поправить, да и мало ли дел у охотника в тайге, хозяйство большое.
  Так день за днём и катился бы ровно, но вот перед самым Новым Годом, тридцатого к вечеру разыгралась буря, да такая снежная, липкая, тяжёлая. Ветер носился над тайгой, как демон, ломал верхушки деревьев и вместе с накопившимся на них снегом яростно сбрасывал вниз.
  К небесному снегу добавлялся ещё и снег с деревьев, кутеверть стояла невообразимая.
 
  Лёнька в этот день был на дальнем круге, но к обеду почувствовал быть пурге, на пол пути бросил всё и  побежал обратно, боялся за деда.  Дед хоть и храбрился, но было видно эта зимовка даётся ему тяжело.
 
   А его ещё угораздило в этот день спуститься в низину, погонять рябчиков, уж очень ему захотелось к Новому Году приготовить что-нибудь эдакое, удивить. А от туда выбираться, всё в горку, да по свежему снегу, не легко будет.
  Лёнька бежал ходко, но всё равно за версту до стоянки буря накрыла его основательно, с головой, видимости ноль, лыжню замело окончательно. Снежная завеса плотно прижимала его к земле и каждый шаг давался всё труднее, а снег  прибывал и прибывал.
  Сбиться с пути уже было не возможно, до ручья и вверх по нему, вот только бы ручей то не проскочить. По такому замесу не мудрено, глаза открыть не возможно, на ощупь от дерева к дереву, продохнуть тяжело.
  А тут ещё лыжи тащить надо, с  налипшим снегом они стали тяжелее  брёвен и уже не скользили а наоборот упирались, будто кто их обидел.  Сбросить, так без них и шагу не сделаешь, уже столько навалило, по пояс.
 
  В том месте ,где должен быть ручей, Лёнька лёг на снег и стал под ним ощупывать землю, но ничего похожего на ручей, неужели проскочил или не дошёл, по спине пробежал холодок. Он прополз ещё десяток метров.
  - Но слава богу - выдохнул воздух, сдавливающий ему грудь.
  Последние метры у зимовья он на карачках полз, откопал двери и перевалился через порог.
 
   Деда не было, избушка хорошо остыла, Лёнька не раздеваясь завалился на нары. Минут десять лежал, надо было отдышаться и сообразить - где дед мог застрять.
  Решил, что по правому склону надо искать, места гиблые, много заломов, а по такому снегу, так и не проходимые, но путь короче.
  Надо спешить, дед сам не выберется.  Встал и, дверь пришлось вышибать плечом, надо же, как быстро замело.
 
   Выбрался наружу, огляделся, тайга шумела, как штормовое море. Деревья гнулись и трещали, того и гляди задавит обломком макушки, снег метался между соснами загнанным зайцем, норовившим забиться куда-нибудь под корягу.
  С треском летели в снег сухие ветки, Лёнька понял, здесь недоорёшься. Попытался бежать, но уже через десяток шагов лыжи вновь превратились в брёвна.
 
   Только к полуночи он добрался до предполагаемого места, отдышался и выстрелил в воздух. Звук резво выскочивший из ствола не смог пробиться, через крутящуюся пелену плотного снега и застрял где то в кронах деревьев.
  Лёнька прислушался, от напряжения мышцы шеи начало сводить, но ни одна живая душа не откликнулась. Он ещё раз стрельнул и этот выстрел тоже где то заблудился.
 - Надо костёр разводить,- решил Лёнька - дед обязательно дым почует, если где рядом. Почти на ощупь отыскал под снегом сухие ветки, кусок бересты всегда был под рукой. Натаскал лапнику в ямку вырытую в снегу и развел огонь.
  У костра он немного успокоился, потому, как биться головой об сосны не было никакого смысла, надо просто переждать пургу, а она похоже только усиливалась. В минуты, когда она чуток ослабевала, Лёнька обязательно стрелял и всё вслушивался и вслушивался.
  Такого снежного обвала ему не приходилось видеть.
 А если  ещё пару суток будет валить, что тогда. Под снегом жить, как мыши.
 
 
   Он представил подснежное царство с ходами, с залами и ручьём, без него никак. Всё бело, тепло и они с дедом на белых диванах щёлкают калённые орешки и пьют брусничный сок. К ним подходят полногрудые женщины с белыми волосами предлагают то, это, а они только командуют. И думают, как им в царство летать, самолётами, не возможно. Наверно лучше построить свои, тарелки-вертолёты, их же ни где не купишь.
 Опять же надо строить заводы.  А кому работать? Нет, заводы будут дымить, копоть. Пусть уж лучше все остаётся беленьким, а им если захочется мир посмотреть, то по лестнице. Выбрались наружу, встали на лыжи скороходы и беги куда хочешь, только ноги успевай перебирать.
  Холод подобрался к телу и белокурые Лиды улетучились вместе с остатками тепла. Лёнька продрог, размял затёкшее тело и выбрался из снега. Ветер ещё гулял по верхушкам деревьев, но снег уже не валил, как ночью, рассветало.
 
   
    Приморозило хорошо, снег уже не лип к лыжам и Лёнька стал кругами обходить участок за участком. Ближе к полудню он услышал, что то похожее на скрип дерева о дерево, пошёл на звук, прошёл достаточно много, но ничего похожего. Стал осматриваться, откуда мог взяться этот звук и увидел по бровке оврага борозду.
   Да, это же человек почти полз, от радости Лёнька закричал и побежал по следу. Через сотню метров он нагнал деда, тот лежал в снегу, отдыхал. Бросился к нему, чтобы помочь встать, но дед остановил его.
  - Постой. Не дёргай меня. Я вроде, как ключицу сломал.
  - Дерево, понимаешь, повалилось и зацепило культяпкой меня. Плечо ноет, мочи нет.
  Расстегнули шубейку и верно плечо не естественно выперло вперёд. Дед сам себя ощупал, сквозь боль  глянул на Лёньку  и подмигнул.
  - Но кажись кости целы. Надо ползти до зимовья, там и  будем править.
 - Придётся тебе внучек, других лекарей у нас нет.
  Лёнька перепугался, как править, смотреть то страшно, но в общем подвязали руку покрепче к телу и потащились.  Даже о еде не вспомнили ни разу, хотя был полный рюкзак рябчиков, дед не бросил добычу даже в такую трудную минуту.
 
    К вечеру, с горем пополам, добрались. И сразу, что бы не было страха, стали править плечо. С первого разу не получилось, всё же страх был, дед от боли потерял сознание. Минут через пять очнулся, отлежался и сказал:
  - Ну, сынок, третьего раза не будет. Мандраж начнётся, так, что давай.
  - Силёнка у тебя есть, вытяни плавным рывком и заведи назад в гнездо. Понял.
  - Да понял, деда. Понял.
  Лёнька мысленно прогнал, как оно должно быть, набрал воздуху в грудь и рванул с заходом назад. Дед застонал и опять упал в обморок
  - Ничего, ничего - забормотал Лёнька, главное плечо встало на место, Он плотно перевязал руку.
  Дед очнулся не скоро, ощупал раненую руку и опять отвалился, теперь он уже заснул крепким сном, не каждый может такое выдержать.
 
   
   Ещё двое суток ветер завывал в трубе, на третий день небо просветлело, погода установилась, морозная и солнечная. Дед стал лучше себя чувствовать, появился аппетит и он вспомнил, что Новый Год проскочил мимо, засуетился, засуетился.
  За обедом достал заветную фляжку.
  - Надо же такое,- произнёс он - первый раз в жизни не встретил Новый Год.
   Налил свои пол стакана и залпом выпил, без церемоний, посидел немного, потом  хлебнул бульончику.  Посмотрел на Лёньку, тот управлялся с большущей мозговой костью и странно начал:
  - Жизнь Лёньша, очень не понятная штука, течёт по мимо всего и нет ей ни начала ни конца. И что бы там умники не болтали, не выдумывали. Не понять. За гранью. Это, что червяку понять, как устроен самолёт. Я, даже не пойму, что уж про червя то говорить.
  - Жизнь, она везде, на каждом миллиметре пространства, её надо почуять.
  - Дед, а ты почём знаешь, - удивился Лёнька - если уж другие не знают.
  - Видишь ли,  дружочек...  Учённые, они же через учение до всего доходят. Верующие люди,  через веру жизнь понимают, есть ещё люди, тёмные - эти через колдовство. И вот мы, ты и я - через чутьё, ни как зверь, а через наше, человеческое, как сердце подскакивает.
  - Это интуиция называется.
  - Может и так, а может и посильнее этой интуиции.. Мы ведь по разному пришли на нашу землю. И по разному к ней относимся.
  Для одних это, как остановка, им потом дальше. Для других, как твоя школа, они её изучают, потом переделывают на свой лад.
   Плохо или хорошо, да кто их разберёт,... как уж получится.
  - А мы дед, зачем живём?
  - Вот это то и надо понять, и тебе, и мне...  Мы живём чуйкой...  В наших семьях, всегда старший сын оставался с родителями, что бы подмочь им в старости.  И не думали, что да как.
  Вот так же и мы при матушке земле. Надо и всё тут.
  Лёнька заёрзал, было ужасно интересно.
  - А чего деда, ты тогда крестишься. Это вроде, как не наше.
  Теперь дед заёрзал, потом улёгся по удобнее и уставился на Лёньку.
  - И тебе надо бы тоже. И книжки какие есть прочитать, Новый Зевет к примеру или там, житие святых. Ты тоже крещённый, только вот родитель твой непутёвый говорить об это даже не желает.
 
   А вообще то наши предки по началу тоже бегали от веры христовой, по лесам прятались. Но, а потом смекнули, что ж в этом плохого то, если добра желает. Вера православная, новозаветная она же помощь предлагает, чистоту духовную. Мы такие же, так же чувствуем. Значит это наше.
  Так наши старцы и порешили...  Мудро... Многие из них потом просветлели и были причислены к лику святых.
  Ну, да бог с ними, главное тебе бы не сбиться с дорожки нашей, как отец твой. Разбросался, ничего цельного, советская власть уж постаралась.
  - А ты Лёньша покрепче будешь, - он положил здоровую руку ему на коленку, мягкую, тёплую.
  - А какая это вера - православная?
  - Ну, вот и слава богу, - дед прокашлялся. -  И у тебя голова заработала.  А вера простая, любить и прощать... Да, да всех прощать . И врагов своих и  заблудших, потому, как все мы одной крови, всем надо в чувства приходить. Мало нашей чуйки людей осталось, совсем мало.
  Дед прикрыл глаза,
  - Ну, да ладно... Давай ка ложиться отдыхать. Что то худо мне.
  Спать не хотелось и Лёнька до полуночи думал, размышлял, но никак не мог связать одно с другим. Решил, что обязательно прочитает про этих странных людях, просветлённых.
   
    На следующее утро Лёнька приготовил отвары деду и побежал.
 Дел было много, все ловушки завалило снегом. Из-за поваленных деревьев маршрут усложнился и удлинился. Несколько ловушек было разбито медведем, пришлось на месте ремонтировать и переносить дальше.
  Только на третий день он уставший, осуновшийся, но довольный проделанной работой вернулся на стоянку.
  Дед встретил его на пороге, горячо обнял одной рукой и поцеловал в макушку. Видно было, что он сильно волновался, на глаза навернулась слезинка.
  - Ну, слава богу,- сказал он, украдкой поглядывая на Лёньку, помог ему раздеться, разобрать не хитрую добычу, четыре соболя и лиса. Как она забрела в эти места, их давно уже не видели здесь.
 
   Потом они сели вечеровать, никак не могли наговориться. Вдруг дед замолк, замолк ни с того ни с сего налил пол стакана и хлопнул.
  - Что с тобой деда? - спросил Лёнька. - Тебе разве можно.
  - Можно, уже всё можно, - он прислонился к стене и посасывая краюху сухого хлеба медленно продолжил.
  - Ты, Лёня, не пугайся, если, что со мной.
  У Лёньки ложка выскользнула из руки и покатилась по животу, по ноге на пол.
  - Да не пугайся..., послушай, лучше.
  - Ну, значит... если,.. что,.. ты меня здесь определи. В деревню не таскай, гиблое место, испоганили люди его. А здесь, люди приживутся, не скоро конечно будет. Монастырь будет, с него и начнётся, купола засияют, колокола зазвенят.
  Потому, как Лёньша, от ручья здесь вся сила идёт. Место здесь светлое, чистое, от сюда ближе к господу. Ты уж побереги эти места.
  Дед замолчал, Лёнька прислушался, кажись заснул. Легонько, аккуратно уложил его и вышел на воздух, дух перевести.
 
 
   На душе тревога и смятение, но успокоил себя: дед наверно опять бредил и в первую ночь, он, что то бормотал, не разобрать было.
  Лёнька набрал горсть снегу, вытер лицо и удивился, надо же, снег был синий. Перевёл взгляд на деревья, на небо - всё синее, необычно синее. Надо же, вроде, как луна должна быть, но её не было.
  И потом, он ещё дважды выходил, оно было таким же сочным. Эту ночь заснуть не получалось, в голову лезли всякие мысли и только под самое утро он чуток закимарил.
  И сразу его унесло на берег синего, синего моря. В белый, белый город с кривыми улочками ведущими в тупик, он мечется по городу, потому, как на него  падает сине, синее небо и не возможности убежать из города. Проснулся в поту.
 
    Посмотрел по сторонам, на деда. От него исходил тонкий синий свет. Потрогал руку, холодная.
  Ужас охватил Лёньку, дыхание остановилось, чуть не задохнулся и он нервно, иступлённо стал тормашить безжизненное тельце деда. Слёзы застряли где то в груди. Когда дошло, что деда не растормашить, выскочил из душной, чёрной избушки и упал лицом в снег.
  Пустота, бесконечная белая пустота, когда уже ничего не надо и лучше самому оказаться вместо деда или рядом с ним.
 В голове какая то каша из маленьких, тупых звёздочек.
  Сколько он так пролежал, не вспомнит, холод пробрался под одежду, под кожу. Звёздочки исчезли, пришло чувство реального, он поднялся и пошёл в зимовьё, как в берлогу.
  Присел возле деда, взял его сухую, как веточка, руку. Вспомнил, почему то, пихтовые бани и зарыдал, глухо, не как ребёнок. Слёзы побежали ручьём, не было ни каких сил сдержать их.
  Только проревевшись в волю, он понял, что остался один. Не где то в тайге, а один на всей планете, что душа его тоже покинула. И к чему теперь всё это. Всё вокруг сразу стало чужим и не выносимо противным.  Ему уже ничего не интересно, дед был смыслом его детской жизни.
  Чистый, проникающий во все уголки его жизни и очень, очень добрый.

  На третий день, как положено, Лёнька похоронил деда.
  Могилка получилась не глубокая, сколько он ни жёг землю, всё равно одним топором много не выкопаешь. А вот холмик получился крепкий, из булыжников.
 Лёнька отошёл в сторону, посмотрел и понял, чего не хватает. Креста. Пошёл искать сухую лесину, выбор встал между сосной и лиственницей. Он выбрал лиственницу и потом четыре дня, до самых потёмок, рубил крест. Вымотался, надо было ещё и ловушки все собрать, не губить же зверя.
 
   На девятый день, с утра, пораньше взялся ставить крест и только к обеду поставил его. Он оказался не подъёмным, пришлось разбирать и по частям устанавливать. Но зато высечено: кто, когда, всё честь по чести.
  Накрыл столик здесь же и первый раз в жизни, как дед, выпил пол стакна разведённого спирта, отдышался кое как, заел брусникой. В голове зашумело, стало теплее на душе и от того ещё обиднее и тоскливее. Он ещё посидел немного и стал собираться в дорогу
  Погрузил свой не хитрый скарб, дедовское ничего не взял, впрягся в санки и на ночь глядя потащился в деревню. Потому, как не было уже никаких сил оставаться здесь дальше, тем более ещё одну ночь ночевать.
 
   Через час, другой на небо выползла огромная луна и окрасила тайгу в бледный синий цвет.
  В Лёнькиной голове перестало шуметь, он даже почувствовал прилив сил в теле и полное безразличие ко всему происходящему вокруг него.
 
   Местами, где под горку, он летел по снегу, потом над деревьями и дальше, дальше над бескрайним лунным морем тайги.