ПТР25

ГЛАВА 25

До обеда телефон звонил пять раза. Три раза звонил Вадик (Лина вычислила его по автоопределителю), два раза Веня Скоморохов.
«А этому что надо? – с раздражением подумала молодая женщина. – Достал…»
Лина не стала отвечать ни тому, ни другому, и успела-таки порядочно повозиться с проспектом, изучив процентов семьдесят фотофрагментов. Она понимала, что это далеко не весь семейный архив Афанасия Капустина, тем не менее, хотела ознакомиться хотя бы с тем, что было под рукой. Среди документов встречались письма, деловые отчёты, какие-то счета, кое-какие распоряжения по хозяйству. Читая, Лина только пожимала плечами, удивляясь, с какой скрупулёзностью искусствоведы-краеведы собирали всё, что касалось жизни купца Капустина. И всё потому, что в своё время он спас от бессрочной каторги анархиста-бомбиста Каплина и пожертвовал пятьдесят тысяч (большие, между прочим, по тем временам деньги) на строительство то ли «Корейца», то ли «Осляби». Листая проспект, Лина, наконец, добралась до очень интересного документа, датированного тридцатым мартом тысяча девятьсот семнадцатого года. Этот документ, в отличие от прочих, был скопирован полностью и занимал две страницы проспекта. Масштаб при фотокопировании, в виду крайней мелкоты и убористости письма, увеличили вдвое, и Лина прекрасно его рассмотрела, благо съёмка отличалась хорошим качеством. Сей документ имел вид конкретного поручения некоему господину Парамонову, гробовых дел мастеру из Мытищ. Первоначально к данному господину был послан нарочный (к документу прилагалось специальное пояснение, сделанное, очевидно, каким-то краеведом-исследователем) с четвертушкой бумаги, на которой купец Капустин уведомлял гробовых дел мастера о своём желании заказать у него изделие для собственной персоны и для возможной потребности. Далее в пояснении говорилось, что гробовых дел мастер на обратной стороне той же четвертушки (в целях экономии) отписал Капустину о своей всенепременной готовности удовлетворить пожеланиям дорогого господина. И присылает ему с данной бумажкой и нарочным купца своего нарочного, дабы тот снял с Капустина соответствующие мерки. Фотокопия обратной стороны бумажной четвертушки имелась на одной странице проспекта с лицевой. Далее (снова пояснения исследователя) купец передаёт господину Парамонову через нарочного, снявшего соответствующие мерки, другой клочок бумаги (с бумагой – пояснения исследователя – в предреволюционной России ощущалась конкретная напряжёнка) с пожеланием иметь в крышке гроба одну липовую доску такой же вершковой с полпальцем толщины, как остальные дубовые. В том же послании купец сообщал господину Парамонову, что отправляет с его, гробовых дел мастера, человеком, два фунта белужьей икры в знак уважения и в качестве предоплаты. (Керенки обесценивались, со жратвой тоже были проблемы, человек Парамонова вполне мог по пути сожрать икру, поэтому купцу Капустину пришлось сделать приписку, объяснял всё тот же исследователь). Тем не менее, всё послание опять-таки уместилось на одной лицевой стороне четвертушки писчего листа дореволюционного стандарта: купец писал не только убористо, но отличался лаконичностью слога. И всё его второе послание выглядело следующим образом:
«Брат Парамонов! Вели класть в крышку г-ба одну липовую доску промеж дубовых одинаковой с ними вершковой с полпальцем толщины. Шлю два фунта белужьей икры. Аф. К-н.».
И так как обратная сторона бумажки оставалась чистой, то экономный гробовых дел мастер прислал её обратно, но уже с собственным посланием. И выглядело оно также убористо и лаконично:
«Дорогой брат Аф.! Гроб готов как ты просил. Когда и куда велишь прислать? Денег не надо, вели передать пуд ржаной и полпуда пшеничной. Гр. д. м-р П-в.».
Вследствие того, что бумажка вернулась обратно, фотокопии двух её сторон красовались на другой странице проспекта. Вокруг фотокопий шёл текст неутомимого исследователя, объяснявшего, что времена для эксплуататоров трудового народа наступили тяжёлые (текст писался в эпоху недоразвитого социализма), некоторые антисоциальные элементы предчувствовали свою близкую гибель и почём зря запасались гробами.
- Однако какие они, краеведы-искусствоведы, дотошные, - с удивлением констатировала Лина, - ведь всякую бумажку для архива подобрали, а их ещё пришлось поискать…
Лина, не имея специального краеведческого образования, даже не подозревала, что легче всего как раз дело обстояло со сбором никому не нужных бумажек, в то время как сохранить обстановку и прочие стоящие вещи требовало гораздо больших усилий. И если бы ни авторитет купца, как друга известного товарища Каплина, затем своевременное вмешательство данного товарища, а позже – его протекция по отношению к памяти покойного купца, Лина вряд ли сейчас изучала бы фотокопии бытового бумажного хлама, прихотью и тщанием искусствоведов-краеведов ставшего историко-архивными документами. О товарище Каплине, кстати, отдельно упоминалось в проспекте, в заключительной его части. Но очень кратко. В частности, подтверждалось его участие в судьбе старинного протеже, а также говорилось о том, что именно товарищ Каплин в своё время распорядился объявить убиенного пьяными анархистами купца Капустина героем революции и с почестями похоронить на старом городском кладбище.
- Гроб, надо полагать, использовали тот, который загодя построил купец по собственному проекту, - задумчиво произнесла Лина, - потому что с досками у большевиков всегда была напряжёнка. Однако в проспекте нет даже намёка на объяснение прихоти купца, пожелавшего одну доску в крышке гроба иметь липовую. Интересно – сколько это – вершок и полпальца?
Она сняла с полки книжного шкафа словарь Ожегова и обнаружила, что вершок и полпальца соответствуют примерно пяти сантиметрам. Или двум дюймам, в каковых нынче принято мерить толщину досок.
- Вот теперь всё ясно! – воскликнула Лина и, кстати, подумала, что она слишком часто разговаривает сама с собой, с чем следовало завязывать, чтобы не показаться выжившей из ума в глазах случайного свидетеля.
«Рановато мне ещё из ума выживать, - мысленно утешила она себя, - просто привычка такая. И радоваться по поводу того, что мне всё ясно, ещё рановато. Действительно, купец мог выдолбить в липовой доске специальную нишу и законопатить туда настоящую икону. И тогда становится понятной одна из фраз исступлённого бреда Аглаи – дважды в гробе. Но…»
Лина в лёгком возбуждении прогулялась в кухню, где собиралась приготовить и съесть какой-нибудь несложный обед, что-то вроде пары бутербродов с красной икрой и чашкой чая. Она поставила чайник на плиту и полезла в холодильник, набитый всяческими съедобными припасами. Достав банку икры, она мимолётно глянула в окно и увидела, как во двор их дома вкатилась серебристая «тойота» и из неё вышёл знакомый мужик с букетом цветов. «Тойота» остановилась возле дальней северной арки и Лина хорошо разглядела явление мужика с букетом. Минуту буквально спустя из той же северной арки вышел ещё один знакомый мужик и тоже с букетом цветов. Молодая женщина тотчас забыла о банке с икрой, которую она намеревалась открыть, и прилипла к стеклу окна. Больше того, движимая неясным предчувствием, она открыла форточку.
Предчувствие её не обмануло. Второй мужчина, оказавшийся Вадиком Урванцевым, грозно окликнул первого, который был не кто иной, как бывший тренер Лины Крымовой по каратэ, Веня Скоморохов.
«Нюх у Вадика, однако, как у собаки! – с невольным восхищением подумала Лина. - Ничего не скажешь – натуральный мент! Ведь, поди, догадайся, что незнакомый мужик с цветами идёт именно ко мне».
И, пока Веня тормозил посередине двора, а Вадик неторопливо с достоинством к нему приближался, молодая женщина быстренько сгоняла за биноклем покойного деда.
- Ой, что сейчас будет! – плотоядно облизнулась Лина и снова прилипла к стеклу кухонного окна, но уже с биноклем. Она, было, ощутила мимолётный стыд, предвкушая низменное удовольствие от наблюдения за прелюдией к сцене выяснений чисто мужских отношений, но стыд улетучился сам собой, а любопытство осталось.
- Это вы меня? – с откровенным презрением спросил Вадика Веня.
- Вас, - ответил Вадик и Лина, давясь беззвучным смехом, увидела, как он выпячивает нижнюю губу. – Предъявите документы.
- Что-о!? – изумился Веня. Он родился и вырос в Кустове, его здесь знала каждая собака, у него был авторитет, были авторитетные знакомые, и мало кто в родном городе мог вот так запросто наехать на Веню.
- Документы, говорю, предъявите, - не смутился Вадик. Последние пять лет до поступления на службу в милицию он болтался по разным горячим точкам, не знал Веню Скоморохова, и ему было накласть на авторитет известного в Кустове тренера по каратэ, равно как его авторитетных знакомых.
- Ты кто такой, пацан? – не переставал удивляться Веня.
- Старший лейтенант Урванцев, - с угрожающей корректностью представился Вадик и достал из внутреннего кармана гражданской куртки удостоверение личности.
- В задницу его себе засунь, понял? – самонадеянно парировал Веня, водивший дружбу с местными ментами в чине не младше майоров.
- Что – засунуть - куда? – предупредительно переспросил Вадик и спрятал удостоверение.
- Своё удостоверение засунь себе в задницу… старший лейтенант, – безбоязненно уточнил Веня.
- Грубите, гражданин, - вежливо сказал Вадик. – Вы, случайно, не к Полине Сергеевне Крымовой в гости собрались?
- А вот это не твоё дело! – окончательно разозлился Веня, но не смог скрыть своего удивления. По этой реакции Вадик легко убедился в своём первоначальном подозрении на маршрут следования данного гражданина, чья рожа не понравилась старшему лейтенанту сразу, и ничто уже не могло сдерживать горячего поклонника младшей сестры дорогого начальника. А попросту говоря, Вадик дал в ухо тренеру по каратэ. Тот не ожидал столь быстрого нападения и принял удар, что называется, по полной программе. А так как бить Вадик умел прилично, то Веня упал на первый пушистый снежок и выронил букет. В силу отсутствия во дворе другого народа мало кто видел столь позорное падение авторитетного горожанина, разве что у окна мог оказаться случайный свидетель вроде Лины. Ветер к тому времени угомонился, остаточный снег падал бесшумно, ничто нигде поблизости не грохотало, и молодая женщина отчётливо слышала каждый звук, доносящийся из колодца двора. А Веня нецензурно выругался и вскочил на ноги, кипя негодованием и горя желанием по-свойски проучить оборзевшего ментяру.
- Так, надо вызывать подмогу, - коварно решила Лина, сгоняла за сотовым и, не переставая следить за происходящим во дворе их дома, позвонила «02». Она кратко назвала адрес и просто заявила, что некто пытается побить сотрудника местной правоохранительной конторы. Молодая женщина знала, что помощь Вадику прибудет незамедлительно, поскольку современная российская милиция в первую очередь берегла себя, а потом всех остальных законопослушных граждан. В том, что помощь Вадику может потребоваться в самое кратчайшее время, Лина почти не сомневалась: Веня не зря ходил весь в авторитете и чёрных поясах, он умел драться лихо и больно. Однако и Вадик не оказался подарком. Когда Веня вскочил на ноги и, согласно каратистскому ритуалу, принялся устрашающе подвывать и делать обманные выпады влево и вправо, Вадик аккуратно положил свой букет на крышу «тойоты» и достал, словно фокусник, не пойми из каких тайников своей одежды, милицейскую дубинку, символ российской демократии для малоимущих граждан. Он не стал ждать, когда противник разродится особенно хитроумным авашем, но спокойно, словно на специальных манёврах, огрел дубинкой Веню по чердаку. Тот взвыл тоном выше и сделал новое обманное движение – сел на свою сенсейскую задницу.
- Ну, чё, получил? – поинтересовался старший лейтенант. – Сейчас я буду кормить тебя твоим букетом.
Но Веня наконец-то сконцентрировался и подсёк Вадика ногой. Мент неуклюже рухнул на спину, его слегка оглушило ударом, но дубинку он не выпустил. А Веня поднялся и неизвестно, как он обошёлся бы с поверженным ментом. Однако в это время из южной арки во двор влетел милицейский УАЗ-ик, из него повыскакивало до полудюжины молодцов в форме, они моментально сориентировались по дубинке, которую продолжал сжимать Вадик, кто есть кто, и дружно навалились на Веню.
Сначала Веня яростно отбивался, потом стал орать, что они ещё его узнают, потом он орать перестал, и его запихнули в специальное багажное отделение служебного УАЗ-ика. А Вадик ещё немного потрепался с братанами и, когда те отвалили, победным шагом направился к подъезду Лины Крымовой.
«Так, от одного я отделалась, теперь надо второго спровадить, - подумала молодая женщина и снова взялась за сотовый, - только какого хрена они припёрлись, когда я на их звонки не отвечала?»
Звонила Лина брату.
- Алло, Сергей Сергеевич? – спросила она. – Это я, твоя любимая сестричка. Слушай, ты совсем распустил своих сотрудников. Какого фига они под окнами моей квартиры в рабочее время разгуливают? Кто? Да твой незаменимый Урванцев, вот кто. Будь добр, поручи ему какое-нибудь срочное задание и не говори, что это я тебя попросила. Хорошо? Всё, спасибо, целую.
«Интересно, успеет Вадик дойти до двери? – подумала Лина. – Не успел. В общем, нечего им тут обоим делать, надоели. Да, очень кушать хочется. А не приготовить ли чего-нибудь пообстоятельней бутербродов? Приготовить! А завтра с утра позвонить Паше, кое-что уточнить…»

Чтобы немного отвлечься от детективной мистики со старозаветными купцами, их неблагодарными потомками и чудотворными иконами, Лина от души занялась приготовлением нормального обеда, как следует закусила, а потом принялась обзванивать потенциальных клиентов. Надо сказать, её сыскное хобби и спазматический альтруизм съедали немало денег, и их постоянно требовалось зарабатывать. Двое из потенциальных клиентов отвечали уклончиво, а один таки решился и заказал Лине перепрофилирование оранжереи. Лина имела специальное агрономическое образование, она не ограничивалась одной только чисто дизайнерской деятельностью, но бралась за любую работу по проектированию садово-парковых ландшафтов, а также могла давать любые рекомендации по их экзотическому озеленению. Оранжереи также входили в сферу её разнообразной деятельности.
Оговорив условия заказа, молодая женщина до позднего вечера просидела за компьютером, делая подготовительную работу и выискивая в Интернете последние оранжерейные новации. Без чего-то девять она позвонила своим в санаторий, без чего-то одиннадцать завалилась спать. Утром следующего дня она встала как обычно без пяти шесть и позвонила Паше.
- Алло? – мученическим голосом отозвался горе-реставратор.
- Живой? – вопросом на вопрос ответила молодая женщина. Она была рада уже тому, что Паша дополз до телефона и поднял трубку.
- Живой, - обрадовался Паша. – Ещё какие-нибудь вопросы? Так приезжай, только по пути...
- Нет уж, увольте. Не буду я по пути к тебе покупать ни водки, ни колбасы, ни новых ботинок. Потому что я никуда не поеду, и потому что я с тобой достаточно рассчиталась, - гневно парировала Лина.
- Рассчиталась, рассчиталась, - поспешно подтвердил Паша, - я же не прошу у тебя денег… деньги у меня есть… но…
- Боишься, до аптеки не дойдёшь?
- Не боюсь, а знаю!
- Так звякни кому-нибудь из своих, э, коллег. Пусть выручают. За твои-то деньги, а? Или нет у тебя таких коллег?
- Да сколько угодно, - уныло возразил Паша, - но они, заразы, все пить здоровы, своих денег у них не бывает, а ты…
- Короче, давай поговорим, за разговорами ты маленько оклемаешься, а там, глядишь, и сам сможешь прогуляться до ближайшего гадюшника. По-моему, есть один такой аптечный пункт метрах в двухстах от твоего дома. Я как-то мимо проезжала, видела, там уже с пяти утра страждущие тусуются. Приемлемо?
- А у меня есть выбор? Ну, что ты хотела бы узнать в этот раз?
- Не буду тебя сильно напрягать, поэтому отвечай да или нет. Между делом можешь чайку похлебать.
- Придётся... Валяй, спрашивай.
- Купца Капустина грохнули в восемнадцатом?
- Да.
- Год рождения купца – 1870-ый?
- Да.
- Примерно за год до смерти он заказал себе гроб?
- Да.
- Вопрос: почему такой относительно молодой мужик заказывает себе гроб?
- Купец был суеверным, а какая-то сволочь нагадала ему, что он помрёт через год после начала светопреставления. Разумеется, бред собачий, но Афанасий Капустин на дух не переносил цыган, вот те ему при случае и говорили всякие приятные вещи.
- Под светопреставлением ты имеешь в виду февральскую революцию?
- Я ничего не имею, это так думал Афанасий, о чём свидетельствуют его два или три неотправленных письма.
Паша, судя по оживившемуся голосу и характерным паузам, время от времени прикладывался к носику чайника.
- Ну?
- Чё, ну? Я же тебе говорю, суеверный человек, времена смутные, последнее время жил один, не считая прислуги, которая потом тоже разбежалась. Ему бы тоже куда-нибудь смыться, да его сильно товарищ Каплин сбил с панталыку: сиди, дескать, на месте, я тебя в обиду не дам. Не давал, не давал, да не доглядел.
- Значит, правы оказались цыгане?
- Да чушь собачья! Причём тут цыгане? В те времена можно было любому не пролетарию загадывать похороны или казённый дом, исполнялось почти стопроцентно.
- А ты не в курсе – в чём похоронили купца? – осторожно поинтересовалась Лина.
- Что значит – в чём? – не понял Паша. – В одежде, разумеется. Сколько я знаю, Капустин не был иудеем.
- Да нет, в каком гробу его похоронили? В том, который он заранее для себя заказал или…?
- В том, в том. А ты откуда всё это знаешь? И что за такой интерес у тебя к купцу Капустину?
- В проспекте прочитала, - ответила Лина на один из вопросов. – Кстати, есть у меня одна богатая дама, собирательница всякой старины. Могу порекомендовать этой даме тебя в качестве реставратора того деревянного хлама, который ей всякие жулики под видом икон навтюхивали.
- Весьма буду рад, - обрадовался Паша.
- Слушай, а какой толщины бывают иконы? – на всякий случай спросила Лина.
- Да всякой! – нетерпеливо возразил Паша. – От двух пальцев до полутора вершков.
- Ладно, спасибо за информацию, пока.
- Про даму не забудь!
- Не забуду.
Лина специально соврала Паше про знакомую собирательницу всякой старины, чтобы отвлечь внимание бывшего искусствоведа от капустинской темы.
«Надо будет найти работу этому гению, - с досадой подумала Лина, - ведь не отстанет…»

 

next chapter