ПТР26

ГЛАВА 26

Селиван Капустин относился к той счастливой породе людей, которые, однажды поставив перед собой какую-нибудь цель, непременно её достигают. Или, во всяком случае, идут к ней до тех пор, пока смерть или другие веские обстоятельства не отвратят его от выбранного пути. Раньше, пока не преставилась прабабушка Ефросинья, Селиван жил, как большинство людей, не обозначавших в своей жизни конкретных или высоких целей: родился, учился, женился, трудился, умер. Учился Селиван там, куда легче всего было поступить, чтобы не загудеть в армию, трудился, не надрываясь, не женился потому, что не хотел обременять себя лишней обузой в виде непременных жены с ребятишками, умирать пока не собирался. Тем более, сейчас, когда ему наконец-то повезло, и в жизни появилась блестящая заманчивая цель.
Надо сказать, Селиван Капустин, будучи старинного старообрядческого рода, никогда не страдал особой религиозностью, иначе он не ставил бы перед собой такой цели, как присвоить редкую икону, выгодно её продать и зажить по-новому. Да так, чтобы навсегда забыть о том плачевном прозябании в провинциальной глуши, где, если ты не фанат своего дела (собиратель оригинальных сучков, конструктор вечного двигателя или сочинитель народных преданий), единственными развлечениями для человека неординарного (или считающего себя таковым) могут служить вино и женщины. К вину Селиван особенно не тяготел, табак не курил, а с женщинами в их посёлке ощущалась постоянная напряжёнка. Не то чтобы они водились в Коробове в недостаточном количестве или ущербном качестве, но в силу строгости нравов, царящих в их местности, если ты решил развлечься с какой-нибудь местной красавицей, то непременно затем (или перед тем) должен был на ней жениться. Но, как человек неординарный (или считающий себя таковым), Селиван не хотел обременять себя дополнительной к собственным неясным устремлениям обузой, и мотался для удовлетворения плотских потребностей то в Североуральск, то в Пермь. Такие поездки требовали денег, а их вечно ощущался недостаток, потому что зарплата музейного работника, то да сё, полное отсутствие дополнительных доходов…
Короче говоря, откровение прабабушки Ефросиньи на смертном одре открыло перед Селиваном Капустиным новые перспективы. Он понял, что хочет поступить противно завещанию прабабушки и той части своей совести, которая способствовала этому пониманию. Но Селиван очень скоро послал свою совесть подальше и принялся строить планы по достижению вышеупомянутых перспектив. Ума Селиван был незаурядного, поэтому на планы у него ушло совсем мало времени, он рассчитался с музеем и укатил в столицу федерации.
Сначала дела у него пошли удачно и согласно построенным планам. Заведующей дома-усадьбы оказалась одинокая женщина, собой Селиван был хоть куда и вскоре он мог беспрепятственно работать с музейным архивом так, как ему требовалось. Плюс бесплатное жильё и питание. И всё бы хорошо, если бы ни прозорливая Анисья, пославшая своих сыновей на разведку сначала в Коробов, а затем и в столицу. В Корбове братья узнали, что Селиван уволился, они доложили о том Анисье, та моментально учуяла неладное и отрядила сыновей в дальний поход, предварительно приведя их в надлежащий вид, снабдив паспортами и деньгами.
Маркел и Ананий, невзирая на свою полубезграмотность, довольно быстро отыскали и Кустов, и дом-усадьбу своего бывшего земляка и дальнего родственника, и самого Селивана. Вот тут бы Селивану проявить смекалку и сдать братьев в милицию, как лиц без регистрации, но имеющих при себе незарегистрированное оружие, но возня с архивом отнимала много времени. Ведь в тех документах семейного архива, которые оставила после себя прабабушка Ефросинья, не содержалось даже намёка на место, куда бы мог деть икону злополучный прапрадед. А сам прапрадед, человек не столько глубоко верующий, сколько суеверный, положивший не расставаться с чудотворной ни до, ни после смерти, так хитро вёл свою корреспонденцию, часть которой специально не отправлял, а оставлял в домашнем бюро в виде якобы черновых экземпляров, что только по некоторым намёкам в них случайный читатель мог догадываться, куда дел икону Афанасий. При этом случайный читатель должен был непременно знать, что речь в якобы черновых посланиях идёт именно о  т о й  иконе. Селиван знал, о чём идёт речь, поэтому он хоть и с трудом, но вычислил местонахождение чудотворной. Она оказалась в спальной прапрадеда и была замазана поверх оригинального изображения новым сюжетом. Селиван подменил икону, смыл с неё вторичное покрытие и по некоторым признакам, заметным только профессионалу, усомнился в подлинности иконы. Тогда ему пришла на ум мысль, что как-то уж чересчур нарочито прапрадед намекал в своих неотправленных письмах на местонахождение чудотворной. И, вроде бы, непонятно для постороннего глаза, но совершенно очевидно для человека сведущего. Таким мог оказаться кто-нибудь из родни предусмотрительного Афанасия, ожидавшего делегата или делегацию, которых прислали бы с Урала для того, чтобы непременно и по справедливости вернуть икону туда, где ей истинное место быть. Вот для такого человека и старался хитрый купец, делая в своих неотправленных письмах двусмысленные намёки на местонахождение ложной иконы.
А у Селивана с этого момента, когда он смыл вторичное покрытие, начались неудачи. Сначала непомерно большую плату затребовал специалист по экспертизе, потом стали доставать братья, которых, в свою очередь, доставали милиция и неустроенный чуждый им быт, затем он сам где-то дал промашку (Селиван не знал, что братья выследили его поход к эксперту), а утром в среду, в день трагической развязки, его огорошил хозяин художественного салона.
Дело в том, что Селиван, ещё не установив подлинности иконы, уже стал искать на неё покупателя. Для этого он раздобылся адресом одного московского барыги, скупающего раритеты и прочую старину, и созвонился с ним. Сначала Селиван говорил с каким-то менеджером по старине, но когда дал понять, что именно хочет продать, трубку схватил сам барыга. А когда Селиван в лоб спросил барыгу, сколько тот даст за икону допетровской поры уральской школы и работы инока Малахия, барыга стал юлить и назначил личную встречу. Пришлось встретиться. А когда встретились, барыга сильно огорчился, не увидев иконы. Однако пообещал потенциальному продавцу раритета целых пять тысяч долларов. И дал понять, что это будет ещё по-божески. Хотя икона – а это Селиван знал наверняка – стоила не меньше двухсот тысяч тех же долларов.
На выходе из салона (дело было в центре Москве) Селиван столкнулся с какой-то бомжующей личностью. Эта личность неделю назад снесла в салон некую старину, за которую приёмщик дал личности триста рублей, а остальные деньги, что-то около трёх тысяч, обещал отдать погодя. Личность вошла в салон, спустя минуту была выпнута оттуда охранником и принялась причитать на тему волков позорных, которые почём зря грабят беззащитных пролетариев, вместо того, чтобы бомбить банкиров и олигархов.
«Не с Урала ли будешь, браток?» – поинтересовался Селиван. Он тормознул возле дверей прикинутого заведения из чистого любопытства, поскольку хотел узнать, что нужно в таком шикарном торговом предприятии лицу столь непотребному?
«С Урала», – охотно ответил браток, географию происхождения которого Селиван, специально изучавший в своё время и диалектологию, определил без труда.
«Ну, что ж, давай знакомиться, коль с Урала», – предложил Селиван.
В его голове родилась некая задумка, но он ещё не знал, как более качественно её осуществить. Как не знал того, что всё осуществится само собой и не совсем так, как он задумал. А пока он продолжал беседу с незнакомцем, представившимся Егором, внимательно его разглядывал и удивлялся неожиданной похожести по росту, комплекции и масти между ними. Наконец, Селиван решил позвать к себе в гости Егора. Вернее, в гости на квартиру Валентины Мареевой. Но перед тем как пойти домой, они зашли в дешёвую забегаловку и часа три там сидели за едой, выпивкой и разговорами.
«А на што мне идти к твоей бабе?» – сомневался Егор, изрядно подъевший и столько же выпивший. Земляк заметно повеселел, но хмель в голову ему не бросился, потому что мужик он оказался здоровый. Он много и пространно о себе рассказывал, обходя стороной тему изыскания средств к существованию. Однако Селивана не интересовала ни эта, пахнущая явным криминалом, тема, ни вся остальная жизнь случайного знакомого.
«Помыться-побриться надо?» - вопросом на вопрос ответил Селиван. Он уже состряпал довольно симпатичный план по реализации сходства бомжа с собой. Во-первых, у него родилась идея подставить бомжа перед Валентиной и братьями Капустиными. Во-вторых вытекало из во-первых, потому что, пока бомж прикидывался бы Селиваном, последний мог дождаться результатов экспертизы и так далее. На первый взгляд, идея и последующий план казались смешными. Но если учесть тот факт, что братья Капустины страдали близорукостью, а Валентина без очков видела чуть лучше курицы, то имело смысл попробовать удачу на вшивость, коль скоро она подсунула ему такую замечательно похожую на Селивана личность. К тому же Селиван знал, что братья, боясь разбить драгоценные очки в городской сутолке, стараются обходиться без них, а влюблённой в него без оглядки Валентине можно напеть, что без очков она гораздо симпатичней. И можно быть уверенным, что Валентина не станет надевать очки при Егоре до тех пор, пока не раскусит подмену.
В общем, в плане имелись существенные дефекты, но попробовать стоило. Даже в случае его неуверенности насчёт подлинности «смытой» иконы.
«Вообще-то, не мешало бы», – соглашался земляк на предложение помыться-побриться, что говорило о его неокончательном падении, когда тебе всё едино: оброс ли ты как обезьяна, воняет ли от тебя и завелись ли у тебя в одежде тараканы?
«Ну, так о чём тогда речь? – удивлялся Селиван. – Пойдём, приведём тебя в порядок, а потом и о деле потолкуем»
 «А баба твоя ничего? – продолжал сомневаться Егор. – Мусоров не вызовет?»
 «Даю железную гарантию, – заверял его Селиван. – Баба у меня – не баба, а золото. А я для неё – непререкаемый авторитет. Так что на эту тему можешь не беспокоиться».
«Да я и не беспокоюсь, – пожимал плечами земляк, – только вот любопытно мне – чего это у тебя ко мне такой неожиданный интерес объявился? И – главное дело – какой?»
 «А ты не спеши, – увещевал его Селиван, почти уверенный в том, что за тысячу рублей и возможность потом обчистить квартиру одинокой женщины уговорит Егора посидеть вместо него трезвым в чистоте и тепле дня три, не больше, – придём – поговорим».
«Ну, что ж, поговорим», - согласился Егор, махнул на посошок, и они отправились домой к Валентине Мареевой. Сама она с утра убежала на работу, и её возвращения можно было ожидать не раньше шести тридцати вечера.

В 15.30. земляки были дома. Селиван мельком прочитал на двери подъезда объявление о том, что с 16.00. до 18.00. в доме будет отключено электричество. Поэтому он первым дело подстриг, как умел, обросшего Егора, а потом отправил его в кухню бриться при дневном свете. Затем уговорил земляка принять ванну и, когда тот из неё вылез, раздался звонок в дверь. Времени с момента их прихода прошло минут пятьдесят, не больше. Селиван пошёл открывать, а Егор примерял его джинсы и кроссовки.
«Ништяк подошли», – доложил он, выходя в переднюю, где Селиван поглядывал в глазок на незваных гостей. Это оказались Ананий с Маркелом. В то же время этажом выше заработал отбойник, где экспресс-мастера из ближнего зарубежья мастырили из двухкомнатной малогабаритки трёхкомнатный пентхауз.
«Чёрт!» – с досадой воскликнул Селиван. Приход дальних родственников был некстати, хотя именно с сегодняшнего вечера Селиван планировал «подсаживать» Егора, но не раньше.
«Что делать?» – подумал искусствовед и не придумал ничего лучше, как попытаться договориться с братьями об отсрочке до завтра. А завтра пусть с ними разбирается Егор.
«Будь другом, открой, – попросил он без всякой задней мысли бомжующего земляка, – а то мне кто-то звонит на мобильный…»
Впрочем, задняя мысль имелась. Селиван хотел, чтобы Егор придержал братьев в прихожей, а сам в это время собирался на всякий случай перепрятать икону. Ведь чёрт её знает: сомнения насчёт подлинности находки у него были, а вдруг он ошибается? И кто знает, чего на уме у этих скитских придурков? А вдруг они…
Он вошёл в комнату и только взялся за сумку, куда запаковал предполагаемый раритет, как в образовавшейся паузе работающего отбойника услышал голос Егора: «Да вы чё, мужики, в натуре охренели? Я ваще не догоняю, чё вам надо?»
 «Чего это они?» – замер Селиван с сумкой в руках.
«Отдай по-доброму, а то по-худому грех выйдет», - послышался в ответ голос то ли Анания, то ли Маркела.
«Чёрт! Они его за меня приняли! – сообразил Селиван. – Преждевременно…»
Он хотел, было, выйти к ним, но послышалась возня, затем снова загрохотал отбойник, но не надолго, так что минутой спустя Селиван услышал жуткий хрип и горестный голос одного из братьев:
«Убил! Как есть убил! А ведь говорил я мамыньке, что с тобой на новом месте может помутнение случится!»
 «Собаке собачья смерть, – отвечал другой брат страшным голосом. – Подсоби-кося, снесём его внутря, да тама я его из обреза доделаю».
Вообще-то, Селиван был не робкого десятка. Но тут ему стало страшно. Он слышал, что с одним из сыновей Анисьи случаются припадки и с ним в таком состоянии могли справиться лишь двое-трое скитских мужиков или сам старец Акинфий. Что до Селивана, то он хоть и отличался изрядным здоровьем, но с Акинфием не стоял даже рядом.
«Пришьют на хрен и спасибо не скажут», – мелькнуло у него в голове, он бросил всё как было – раскрытую сумку, своё барахло с документами в ней, икону рядом с сумкой – и рванул в ванную. Свет в доме вырубили, как обещали, десятью минутами раньше, поэтому имело смысл спрятаться и надеяться, что в темноте подслеповатые братья его не обнаружат. Разве что вживую не наткнутся на него. В несильно просторной ванной это вполне могло случиться и Селиван, как мог, втиснулся под раковину, а ноги вытянул вдоль ванны.
«Господи, помоги!» – горячо обратился он к тому, в кого не верил, и замер. С удивлением и стыдом он вдруг понял, что даже не подозревал за собой такой панической прыти. С ещё большим стыдом он ощущал неведомый ранее страх реальной смерти. Ведь братья, обнаружив его в ванной, не станут с ним церемониться и уже не важно, под каким видом они его пришьют: то ли грохнут как случайного свидетеля, не распознав в нём настоящего родственника, то ли признают и всё равно завалят.
«Господи, помоги!» – мысленно повторил Селиван. Он услышал, как братья проволокли тело по коридору, потом снова загрохотал отбойник, но даже он не мог заглушить звук выстрела. Затем братьев не было слышно минут пятнадцать (все негромкие звуки скрадывал работающий с короткими интервалами отбойник), и только по грузным шагам в коридоре мимо ванной и стуку захлопываемой двери Селиван понял, что братья наконец-то ушли.
«Вот это я влип», - подумал Селиван, когда оглядел поле боя и обнаружил пропажу всех своих документов. Об иконе он уже не думал, а о деньгах, которые ему дала Валентина, и которые не взяли братья, он вспомнил минутами десятью позже. Но когда вспомнил и обнаружил их в целости (деньги лежали в музейном проспекте на журнальном столике), легче ему не стало. Единственно, что пришло ему тогда на ум – это бежать, куда глаза глядят. А лучше всего – на родину, там пойти в скит, покаяться, и – будь что будет! Но не здесь же пропадать собака собакой, без жилья, без работы, и почти что без денег? Остаться у Валентины он и не думал. А как тут останешься? Разве что труп из форточки во двор выбросить, слегка прибраться и сделать вид, что знать ничего не знаешь.
Пребывая в полной растерянности, Селиван сложил свои вещи в сумку, запаковал туда же проспект с деньгами и стал прикидывать, как ему поступать дальше. Но так как времени у него оставалось немного, он просто собрал вещички Егора, решив, что ничего плохого не будет, если труп бомжа примут за труп Селивана Капустина. Так, во всяком случае, ему было не стыдно присвоить деньги Валентины. К моменту его ухода из квартиры Валентины дали свет, но Селиван не стал выключать его ни в прихожей, ни в комнате.
«Ай-я-яй, какая невезуха, – мрачно приговаривал он в уме, шагая неведомо куда по тёмным улицам чужого и почти враждебного города, – не зря прабабка перед смертью наказывала: не впадай, дескать, в искус и не повторяй греха Афанасия, решившего самолично владеть общинной иконой, которая искренним приносит радость, а алчущим – горе. Вот тебе и горе… А каково будет Валентине, когда она узнает, что её любимый так резко сыграл в ящик? Бедная глупая женщина… Господи, какой же я мудак».
Он шёл, и то его мучила совесть, то он впадал в бессильную ярость от утраты, возможно, столь дорогой, в денежном выражении, вещи. Дойдя до мусорного контейнера, он решил избавиться от тряпья Егора и совершенно случайно обнаружил во внутреннем кармане его плохонькой куртки натуральный российский паспорт и справку об освобождении в нём годичной давности. Вот тогда он чуток повеселел и решил сначала узнать результаты экспертизы, а потом уже окончательно отчаиваться и ехать сдаваться в скит на милость родне. Селивана по-прежнему мучили сомнения, а теперь, когда икону увели у него из-под носа, он стал почему-то склоняться в сторону её подлинности. Дело в том, что Селиван не успел ознакомиться со всем музейным архивом. Занимаясь изысканиями в доме-усадьбе прапрадеда, он в первую очередь ознакомился с корреспонденцией Афанасия Капустина, где наткнулся на хитроумно завуалированные приметы местонахождения чудотворной. Именно такие хитроумность и иносказательность показались Селивану убедительными, он перестал копаться в архиве и быстро нашёл икону. И всё бы хорошо, но ему сразу не понравился звук древесины почти пятисотлетней давности. Хотя он мог и ошибаться, поскольку не имел достаточного опыта определения возраста древесины по одному только её звуку. А теперь, когда икона ушла, он был почти стопроцентно убеждён, что ошибался.

 

next chapter