Глава тринадцатая

Я совершенно ничего не делаю. Я никак не оправдываю свою жизнь. Я до сих пор не могу быть уверена, что я сделала все, что в моих силах, чтобы быть счастливой, важной, свободной. Все те принципы и устои, придуманные обществом, барахтаются во мне, как ребенок, что только учится плавать.
Помню, я только поступила в университет, вокруг меня все так менялось, и будто сама реальность просила, чтобы менялась и я. А я так хотела писать стихи, и каждый день писала письма Вите, но помню, что отправила только одно. Мне было восемнадцать, а я хорошо помнила только те дни несколько лет назад, когда я была ребенком, что счастливее любого взрослого. На тот момент же вся моя жизнь была стабильна и полна новых надежд и событий. у меня было такое впечатление, что им и без меня в моей жизни комфортно. С того момента, как Витя медленными неуверенными шагами отдалялся от меня в сторону своего дома, прошли миллионы жизней. Я представляла, я каждый день наивно представляла, как бы потрясающе было бы, если бы он оказался моим близнецом душою и не ушел тогда. И мы бы переписывались стихами. Я представляла миллионы раз, как бы он менялся, пока рос, и как бы сильно меня любил. Поражалась себе, насколько серьезной я сделала проблему его отсутствия в моей жизни. Иногда мне казалось, что я могу довести себя до отчаяния, представив, что это сделал он, будто он всегда находился рядом, но не подавал виду. А потом я поражалась себе, когда с новым днем находила в себе силы куда-то идти, но целью все равно было - найти его. Я гналась за рифмой, будто это была возможность стать к нему ближе. Мои стихи были хорошими, правда хорошими.
После нашего последнего разговора, Витя исчез, как исчезли все, кто был с ним связан. И я понимала, что случилось что-то ужасное, но что я могла поделать? Квартира, где он жил с мамой и сестрой пустовала, ее никто не продавал, мебель оттуда не вывозили. Они куда-то так быстро уехали. Ни его друзья, ни лечащий врач не знали, куда бы они могли уехать. Мир каждый день взрывался во мне тысячами новостей о больных раком, которые просят помощи, любой помощи. И каждый раз я дважды переспрашивала их имена и молилась. Я поступила в медицинский, чтобы забросать его стихами, но чтобы на третий или четвертый год учебы пробиться на практику в онкологическую больницу, во все онкологические больницы. И чтобы потом проситься на все-все ночные смены, а потом часами-часами просматривать всех когда-либо лежавших или просто приходивших на консультацию пациентов с раком кости, с саркомой Юинга. Как много смешных историй мы когда-то с Витей придумывали про этого простачка, паренька Юинга, у него была пустая жизнь, и он умер в одиночестве в наших историях. Я жила только этими мыслями, и мне казалось, что это дьявольская каторга, что эта пустая жизнь в поисках - мой самый большой крест, и что я сильная, я несу его с достоинством. Только это держало меня на плаву. Его отсутствие спасло меня от юношеских ошибок, ночных прогулок, случайных знакомых на вечеринках, сигарет и вранье родителям во имя веселья. И это ужасно. Из пятнадцати мне резко стало восемнадцать, до этого момента я плыла в ожидании новостей, а после в их поисках. Теперь я была уверена, что стала к нему немного ближе, ведь я знала, где остались последние списки, в которых может быть его имя.
А дальше я помню, как мне двадцать два, и я все еще больна, я так долго искала, все искала. У меня были замечательные оценки по всем предметам, но меня люди не вспоминали. Я уже не знала точно, что именно мне так хочется найти, уже хотя бы что-нибудь, пусть даже свидетельство о смерти. Но мне продолжало быть непередаваемо страшно, когда я представляла, что это все-таки будет свидетельство о смерти. Как же это возможно любить человека с самого его детства, не представляя, какой он теперь, да и каким точно он был? Мама хотела, чтобы я как-то вечером привела какого-нибудь ухажера познакомится, но я продолжала приносить папки с медицинскими записями, достать которые были невероятно трудно. И это была единственная благодать для меня. Прошло уже восемь лет, как он ушел, зашагал вниз с пригорка к своему подъезду, а я не пошла следом.
Вот мне двадцать три, у меня вчера был день рождения, и я пошла в незнакомый мне бар, где сильно напилась, тем самым сделала свой день рождение единственным праздником за последние восемь лет. А на следующий день у меня было ночное дежурство в одной частной клинике, о приеме на работу в которую я договаривала месяцами. Я беспардонно зашла в кабинет главврача, легко взломала пароль, что мне приходилось делать не первый раз, и стала медленно и будто без цели листать списки. У меня жутко болела и голова, перед глазами проплывала в тумане прошедшая ночь, стыд и усталость накрывали с головой.
Вдруг по моему телу пробежал огонь, рука дрогнула, и локоть соскользнул со стола. Я больно ушиблась им о ручку стула. Я увидела его имя. Запись давняя, ей было почти восемь лет. В ней говорилось, что он поступил с метастазами в легких. Дальше длинный курс лечения. Я судорожно листала одну страницу больничной карты за другой. Лечение было длинным, долго время не предвещавшим улучшений.