ГоLОLедица

Февраль. Мороз с пронзительным, колючим ветром. Такой ветер встречается вблизи больших рек. Ветер сначала разгоняется, затачивается о лед, а потом беспрепятственно проникает сквозь поры и швы теплых пальто, достает тебя из их сердцевины, как конфетку из обертки. Причем конфетка в один миг превращается в стеклянную карамельку "Гусиные лапки".

После работы бегу на автобусную остановку. Шустро перебираю ногами, обутыми в модные, совершенно неуместные итальянские чуни. Тороплюсь, пока моя гусиная кожа окончательно не скукожилась под февральским вентилятором. Гололед жуткий, а ветер безжалостен не только к людям: в тротуарных дорожках уныло отражаются черные снежные отвалы по краям дорог.

Бегу, резко взмахивая руками, торможу и качусь, как безумный бобслеист. Сумка исполняет роль балласта. Она отвечает за мою пятую точку в тот момент, когда точка теряет равновесие. Никто не смеется, все одинаково нелепы в этом сказочном зимнем городе на Волге, все одинаково придурковаты в борьбе со стихией и одинаково сиротливы в своей беспомощности.

Бегу сосредоточенно, иногда немного откатываюсь назад. Вспоминаю, как однажды выскочила в такую же пору из института. Вывалилась на крыльцо расхристанная, разгоряченная ненужными в будущем знаниями и планами на вечер. Незастегнутое пальто испуганной птицей распахнуло полы-крылья, когда я, не мешкая ни секунды, юным галопом помчалась на остановку, чтобы успеть заскочить в трамвай.

Летела я, летело пальто, летела, цепляясь за плечо, сумка и вязаной пулей летела к трамваю шапка, зажатая в левой руке. Нам оставалось каких-нибудь десять метров, но ветер и гололед не теряли бдительности. Полет был воспринят ими как вызов. Реакция была молниеносной, триумф безоговорочным, капитуляция – полной.

И вот я уже в глубокой подсечке вместе с сумкой и шапкой, согласно закону инерции и вопреки закону подлости, качусь маслом вверх. Очень быстро качусь! Качусь не как придуманный, а как настоящий бобслеист, потому что едва успеваю разглядеть, что стремлюсь ровнехонько под трамвай. Все мое естество тут же воспротивилось роли горемычной Анны Карениной. Резкое неприятие вызывали также и воспоминания о Берлиозе, опять-таки с неравнодушной к рельсам Аннушкой. Я уже готова была потревожить округу визгом гоночного болида, но тут моя свободная от шапки рука, совершенно инстинктивно, непроизвольно схватилась за палку. И хотя рука сжалась быстро, еще быстрее я осознала весь ужас и неотвратимость того, что сейчас сделаю. Палка была не просто палкой – это была трость, на которую опирался старичок. Дедушка никуда не торопился. Он приклеил на подошвы лейкопластырь для устойчивости, оделся потеплее и потихоньку шел на трамвайную остановку, где его и настиг хаос и беззаконие в моем стремительно ускользающем лице.

Движение не прекратилось, но от резкого рывка поменяло траекторию. А под конец меня и вовсе развернуло – видимо, чтобы могла рассмотреть в деталях выражение лица старичка, который к всеобщей радости, все-таки устоял на ногах.
Немного дезориентированная и смущенная, я некоторое время пыталась встать, но вялые ноги не слушались, продолжая беспорядочно скользить. Пришлось прибегнуть к помощи все той же трости. Дед застыл, ожидая финальной сцены. Смотрел без сочувствия, скорее удивленно, чем зло.
- Извините, пожалуйста, - пролепетала я, возвращая реквизит.
Старик молча забрал трость. Я совсем растерялась и, не в силах справиться со стрессом, не нашла ничего лучшего, как спросить:
- Помочь вам перейти дорогу?
Дедуля испуганно крякнул, отшатнулся и, бормоча что-то ругательное, поспешил отойти от меня на безопасное расстояние.

Воспоминания о том падении чуть не привело к новому конфузу. Падать было нельзя категорически, потому что путь мой к остановке шел в горку. Одно неловкое движение и я как фишка в настольной игре могла оказаться в самом начале. Чтобы немного отдышаться, сбавила темп и перешла на японский шаг – скорость маленькая как у гейши, зато никакого риска.

Шаг этот придуман был еще в школе. В детстве падать, конечно, весело, но даже в это веселье внес свои мрачные коррективы саратовский гололед. Однажды, выйдя из дома ранним зимним утром, я поняла, что до школы дойти не могу. Совершенно определенно – не могу! Легче доползти, докатиться, но две ноги не способны справиться с тем, во что превратились тропинки и дороги нашего военного городка. Выписывая немыслимые па и кульбиты, придумывая на ходу различные техники и приемы передвижения, мне наконец-то удалось дойти до центральной улицы. Она была освещена и благосклонно предоставляла возможность не копошиться в темноте. Можно было падать у всех на глазах.

И тут я заметила, что никаких «всех» на улице нет. Никто из учащихся, служащих и работающих до основного тракта так и не добрался. И мои дальнейшие усилия были малоэффективны:  десять шагов – пируэт с приземлением, десять шагов – выпад ногами, десять шагов – всплеск руками и так далее.

Когда до школы не было пройдено и половины пути, очередное приземление стало апофеозом. Замки портфеля не вынесли испытаний. Предательски щелкнув на прощание, они расцепили свои пальцы, и позволили учебникам и тетрадкам вывалиться на скользкую дорогу. Происходящие было похоже на сон: красивые нарядные деревья, блестящий лёд, желтый свет фонарей и раскиданные посреди всего этого великолепия учебники, похожие на лепестки ромашки после гадания «любит - не любит».

Из оцепенения меня вывела какая-то возня. Я повернула голову и увидела ползущую ко мне женщину. Женщина приветливо улыбалась. Мы кратко поздоровались, обменялись мнениями по поводу того, что творится вокруг, а потом собрали учебники и договорились держаться друг друга. Мы сложили наши тела «домиком», образуя ногами распорки, сцепились руками и стали потихоньку продвигаться. Очень быстро поймали темп и ритм, объединились в борьбе. Больше никто из нас не падал. Дойдя до развилки, мы тепло попрощались, обещая друг другу встретиться на том же месте, если когда-нибудь эта скользкая дрянь вздумает повториться.

Наконец я преодолела горку и почти согрелась. Завернув за угол, выпрямила спину и поправила берет. Многолюдная улица Чернышевского не располагала к акробатическим этюдам. Надо было попытаться хоть что-то взять под контроль. И тут мимо меня проехал автобус с замерзшим номером. Сердце екнуло, защемило, забило своими маленькими кулачками, требуя немедленных решений. Пойманный автобус мог стать настоящей жар-птицей. В нем было тепло, в нем уютно воняло соляркой и томной дремотой самого короткого возвращения домой. Мозг, отбросив сомнения, повиновался. И вот я опять бегу!

Бегу, стараясь не касаться неверной, предательски скользкой поверхности, которая уже, конечно, приготовила для меня сюрприз. Преодолевая последние пять метров, понимаю, что равновесие потеряно, что уже лечу в прямом смысле слова. Причем, ноги летят первыми, голова после. Зависаю на секунду в невероятной позе голкипера «Манчестер Юнайтед». Затем хватаюсь за поручень, как ковбой за дикого мустанга, и стремительно залетаю...  под автобус. На виду остается лишь голова в съехавшем берете и рука в перчатке.

Водитель и пассажиры привстали, затаив коллективное дыхание. Долго работаю ногами, чтобы вылезти. Через минуту глаза поравнялись со второй ступенькой. Сдержанно замечаю про себя, что она обледенела. Как бы не навернуться еще и в автобусе! Могут высадить, устав от потрясений. Думаю и одновременно поправляю берет и сумку. На представление стали подтягиваться зрители, которые по эту пору равнодушно ожидали транспорт на остановке. Надо отдать должное водителю, он не стал меня торопить. Даже когда я, ожесточенно сопротивляясь, упала во второй раз, но так и не выпустила его автобус из цепких рук, он не осерчал, а терпеливо ждал, когда я справлюсь со своими неурядицами-гололедицами. Заняв положенную приличным дамам вертикаль, я шумно выдохнула, улыбнулась немного лишнего и бойко спросила визгливым голоском:
- Это тридцать шестой?
- Нет, - меланхолично покачал головой водитель,  - это шестьдесят пятый.
Пассажиры дружно отвернулись, чтобы скрыть недоумение.
- А-а-а, - напяливая берет на взопревшие уши, тонко пропела я и нехотя отцепила пальцы.

Двери автобуса захлопнулись с холодным скрежетом. Занавес опустился, оставляя меня с другой стороны сцены. Чтобы дать зрителям время прийти в себя и забыть об увиденном, пришлось активно отряхиваться, суетиться. Подоспевший троллейбус забрал с собой всех ненужных свидетелей.

Когда пришел тридцать шестой, я без приключений зашла в салон и села у окошка. Растопила на нем маленький глазок и стала терпеливо ждать. Кто-то же должен одолеть её - саратовскую гололедицу.