Зима

Олег родом с Севера, но по нему совсем не скажешь. Не похож он ни на сына военного, ни на «сына полка», единственного ребенка, когда-либо рождавшегося в госпитале закрытого Оленегорска-2. Олег – душа компании, у него зеленые глаза с искрой, яркие футболки и всегда с десяток шуток в кармане. В первый раз я вижу его в компании двоюродного брата, во второй – в метро в час пик, но ни заговорить, ни просто кивнуть ему не решаюсь. Когда судьба сталкивает нас в третий раз, он просто подходит ко мне посередине улицы и говорит что-то вроде «мы с вами встречались три раза, а это уже аксиома». Ближайший рассвет мы встречаем на мосту, я в восторге от его голоса, я в восторге от его рук, мне кажется совершенно очаровательной его родинка на щеке. «Деточка, да ты влюбилась», говорит мне Анюта при встрече, милая Анюта со своими вечными бантиками и косичками, и я просто киваю: этим, кажется, сказано всё, и добавить нечего. Мы гуляем по городу, сидим в случайных кафешках, бегаем наперегонки по набережной.
Когда еще через две недели он приглашает меня познакомиться с отцом, я даже не подозреваю, во что это выльется. Только немного побаиваюсь хмурого по рассказам вдовца, угодить которому, наверное, будет сложно. Константин Александрович, у него даже имя-отчество жесткое и сложновыговариваемое, ничего, смеется Олег, привыкнешь, еще папой будешь называть.
В шесть часов следующего вечера я понимаю, что мне будет сложно называть этого человека «папой». Разговор за небольшим обеденным столом идет спокойный и даже не натянутый, но к этому мужчине мне хочется обращаться исключительно по имени-фамилии. Ему сорок один, у него короткие седые волосы и военная выправка. Мне он улыбается нейтрально-вежливо. Отец и сын похожи голосами, и это единственное общее между ними, думаю я после ужина. И еще я думаю о том, что в доме не ни одной фотографии в рамке. Еще месяц всё идет хорошо.
Спустя месяц наступает зима – неожиданно обрушивается морозами не в марте, а сразу в ноябре, как снег на голову в буквальном смысле. Я кутаюсь в свитера, прячусь в шарф, закапываюсь в одеяло и отчаянно мерзну. Спустя какое-то время я решаю быть поближе к Олегу и его теплым рукам – они спасают меня хоть как-то. Тогда кажется, что зима отступает.
А потом меня накрывает нечто гораздо хуже зимы.
Я коротаю несколько часов с Константином Александровичем, пока жду Олега с учебы. Сначала мы молча пьем чай, говорить нам особо не о чем. Потом я замечаю у него на запястье шрам, уходящий вверх по руке под кофту. Мне почему-то приходит в голову, что это красиво. Наверное, я пялюсь слишком заметно, потому что мужчина тоже опускает взгляд себе на руку и коротко поясняет: «со службы». Прежде чем я успеваю что-либо сообразить, мое «а расскажите…» уже прозвучало. Он коротко улыбается, а глаза у него темные.
Тогда-то я и узнаю, что на самом деле Олег родом с Севера. А глаза у него от матери. И родинка, кстати, тоже. Еще я узнаю, что зимой в Оленегорске холодней, чем здесь, а одна из медсестер любила рассказывать тяжелораненным сказки и мифы Севера. Как детям колыбельные на ночь.
Потом приходит Олег, мы смотрим «Побег из Вегаса» и валяемся на диване. Константин Александрович уходит к себе. Тогда я первый раз думаю о том, чтобы назвать его без отчества. А еще о северных сказках. Я остаюсь у Олега на ночь, и утром мне почему-то неловко находиться с ними двумя за одним столом. Как будто я храню какую-то тайну. Перед уходом Константин Александрович подает мне пальто, и я явно думаю об этом больше, чем следует.
В следующий раз, когда мы остаемся вдвоем, я почти готова повторить свое «а расскажите…». Я чувствую себя глупо и неловко, маленькой девочкой, которая просит о чем-то не том, но он не дает мне попросить, а начинает говорить сам. Следующие полчаса я слушаю, затаив дыхание.
Руки Олега в ту ночь мне кажутся слишком горячими.
Они странно смотрятся рядом, отец и сын – совершенно разные, абсолютно непохожие. У Олега даже верхняя одежда яркая, будто напоминающая о лете. Константин Александрович ходит в сером пальто, похожем на солдатскую шинель. Олег смеется так, что его слышит пол-улицы. Константин Александрович ходит тихо и быстро. У Олега горячая кровь и тело. О его отце в этом ключе я стараюсь не думать.
На день рождения Константин Александрович дарит мне сборник скандинавских мифов. Стоит ли говорить, что об этом я тоже думаю больше, чем следует. Гораздо больше.
Особенно, если учитывать, что в этот же день Олег делает мне предложение. Зима временно отступает, в декабре наступает оттепель, снег валит с неба большими хлопьями, в пальто становится жарко. Однажды мне снится, как воин с Севера бьется с врагами, наступающими со всех сторон. Вокруг завывает метель и чудовищный ветер, но воину наплевать, он сам сильнее зимы. Я просыпаюсь до будильника. Рядом спит Олег. Я тихо встаю и иду на кухню. Кофту я не накидываю, чтобы было холоднее читать о вещих воронах Одина, но, когда ближе к четырем часам в дверном проеме появляется мужская фигура, понимаю, что не стоило сидеть в чужом доме на кухне в одной ночнушке с затвердевшими от холода сосками. Я прячу взгляд в книгу и молюсь про себя, чтобы мужчина поскорее ушел. Потому что не воспринимать его как мужчину сложно.
«Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир…» - я пытаюсь сосредоточиться на словах, написанных задолго до моего рождения; текст ускользает, старая вёльва, определенно, много знала, боги, наверное, он очень холодный. Краем глаза я смотрю на пепельницу. Иногда в поле моего зрения появляется рука с тлеющей сигаретой. Тогда я пытаюсь не смотреть совсем, не шевелиться, ничем себя не выдать.
- Нравится? – от неожиданности я вздрагиваю и вскидываю голову. Константин (сегодня просто Константин, решаю я) смотрит мне в глаза.
- Да, - на какое конкретно «нравится» я ответила «да», я так и не понимаю. Зима подступает со всех сторон.
- Замерзла, - это не вопрос. Мой северный воин кажется неуместным здесь, ночью на кухне в никогда не спящем городе.
- Замерзла, - я перелистываю несколько страниц. Вёльва была чертовски мудрой женщиной, думаю я, только строчки все равно плывут мимо глаз. – Вы… можете почитать вслух? – вопрос вырывается неожиданно даже для меня самой; наверное, я спросила это вместо какого-нибудь дурацкого «вы можете меня обнять?» или «вы можете показать мне Север?». Он удивленно приподнимает брови, но тянется за текстом.
Книгу я передаю ему так, чтобы, не дай боги, не коснуться его рук.
Константин читает мне еще около десяти минут, я сижу, погруженная в транс, растворившаяся в зиме, которую он, без сомнения, тоже чувствует. Перед тем, как уйти, он касается рукой моего плеча.
Тогда я понимаю, что никакие оттепели меня уже не спасут.
Когда до свадьбы остается около двух недель, я знаю Старшую Эдду почти наизусть. Я спасаюсь ей от всепоглощающей жары, от приготовлений к бракосочетанию, от Олега. Я взращиваю в себе зиму, северные сказки дуют мне холодным ветром в спину и заставляют слезиться глаза при самом спокойном штиле.
За три ночи до свадьбы я просыпаюсь оттого, что в комнате слишком мало воздуха и почти не удивляюсь, когда, переступая порог кухни, вижу Константина на его обычном месте. Душно, говорю я вместо приветствия, и сажусь рядом, дурея от собственной смелости. Книга у меня в руках, но здесь она бессильна; отгородиться ей от человека, показавшего мне зиму, я не могу. Поэтому я кладу ее на стол и открываю где-то в середине. Читаю вслух, тихо, быстро и сбивчиво, не договаривая слова, совершенно неправильно читаю. Но, пока я должна цепляться взглядом за строчки, я не вижу Константина. Поэтому читать я прекращаю только тогда, когда боковым зрением вижу, как он тянется ко мне прикоснуться. Сердце ухает в ледяные глубины Ётунхейма, я вздрагиваю, чуть ли не падаю со стула. Все в порядке, спрашивает меня мой воин, и стряхивает пепел. Я киваю и смотрю в упор на пепельницу. То, что он тянулся к ней, а не ко мне, успокаивает и расстраивает одновременно.
Мы дочитываем хором под брезжащий рассвет, я желаю ему спокойного утра и ухожу, ощущая на себе слишком тяжелый взгляд.
Внутри меня воет зима.