Поликлиника. Часть I. На приеме. - Подождите! Подо

Поликлиника.
Часть I. На приеме.
- Подождите! Подожди-ит-е! – кричала раскрасневшаяся медсестра. Сегодня народ «валил» после выходных дней. Просто «валил», обрушивался валом на двух человек – врача-хирурга, Анатолия Ивановича, и женщину средних лет – медсестру Алефтину, проработавшую уже 25 лет в хирургическом кабинете амбулатории. Хирург – высокий молодой мужчина с застенчивым от природы видом, предрасполагающий как к дружбе, так и к агрессии. Женщина же – истинная русская женщина, с душою как на лице, так и в поведении и голосе.
Хирург осматривал пожилую даму с варикозно расширенными венами на ногах. В то же самое время в перевязочной паренек развязывал на своей стопе бинты. Молодая женщина склонилась к медсестре и упрашивала быстрее написать ей направление в стационар. Дверь отворилась и двое здоровенных парней под руку вели еле передвигающуюся старушку, имеющую такой вид, что, казалось, силы этих двух богатырей не хватило бы, чтоб передать все переполняющие ее чувства. Желваки на лице ее ходили ходуном, глаза прищурены и смотрят испытующе. Рабочая неделя начиналась как обычно.
- Я инвалид первой группы! Напишите мне, что отказываетесь принимать меня без очереди! – рассержено закричала старушка, размахивая амбулаторной карточкой возле самого лица врача. – Пиши! Окаянный! Что отказываешься меня принимать! – проговорила она угрожающим тоном, садясь на кушетку рядом с осматриваемой больной.
Внезапно распахнулась дверь и из шумной очереди вырвался вперед коренастый мужичок с красным носом и воспаленными злыми глазами: «Вы будете принимать по записи или нет! – закричал он. – Я записан на одиннадцать тридцать, а время уже двенадцать!» В очереди раздался поддерживающий шум. Послышалась ругань, кое-где нецензурная брань в адрес врача и медсестры.
- Давайте, заходите всей очередью сюда. Всех сразу примем, – в сердцах по привычке громко проговорила медсестра. – На голову друг-другу вставайте, всех сразу и перевяжем и осмотрим!
Сердечный тон каким-то завораживающим образом подействовал на людей. Часть еще продолжала ворчать, но коренастый мужик все-таки закрыл дверь.
- Ты будешь принимать меня или нет, окаянный? – снова закричала старушка. – Или пиши, что отказываешься! Я в Минздрав пойду с жалобой на тебя.
- А больных куда он денет? Выгонит что-ли? – уже чуть не плача стала умолять Алефтина.
- Ну ты посмотри, что у меня написано в карточке, выписку прочитай! – старушка настаивала на своем, взяв в руки свои бумаги и снова тыча ими в нос врачу.
- Извините, но дайте мне сначала отпустить человека, которого я уже осмотрел, – стараясь не выражать эмоций, Анатолий Иванович посмотрел старушке в глаза. Перекинул взгляд на женщину с «варикозом» – выражение нетерпения и нарастающей бури было и у нее.
- Подождите, пожалуйста, в коридоре. А когда женщина выйдет, зайдете, и спокойно с вами побеседуем, – успокаивающим тоном проговорил хирург.
- Так ты не будешь меня принимать! – старушка в истерике закричала и стала звать сопровождающих. – Толя, Дмитрий, помогите мне!
Отворилась дверь и две здоровые детины снова подхватили бабулю под мышки и повели к выходу.
– Это что, врач? Это не врач! Это так, пешка! – выкрикнула она в толпу с голосом полным презрением. Один из сопровождающих парней оглянулся из закрываемой двери. – А тебя мы подождем после работы – пообщаемся – понял! – сказал он грубым и нахальным тоном.
Доктор сделал в амбулаторной карте необходимые записи, назначил лекарства на отдельной бумаге и объяснил больной схему лечения. В это время Алефтина быстро ввела в компьютер вновь принятых больных и скрылась в перевязочной.
- Анатолий Иванович – позвала она – Здесь вскрывать надо.
Стремглав надев маску, обработав руки и надев перчатки, врач ввел в кожу и подкожную клетчатку анестетик и привычным движением произвел три глубоких продольных разреза скальпелем по вздувшейся как подушка красной стопе. Из полученных «окошек» бурно стала вытекать гнойная масса зеленовато-белого цвета. Открылась дверь в кабинет и послышался настойчивый писклявый женский голос: «Долго еще, нет, ждать? Меня заведующая послала!»
- Нельзя. Нельзя-а-а! – продышала медсестра. – Занято!
- Вы чем тут три часа занимаетесь? Правильно про вас бабушка сказала! – все повышающимся тоном снова пропищала женщина и с силой захлопнула дверь.
- Вот ведь, продыху не дадут, как будто мы здесь чай пьем! Да еще и нас же облаивают! – Алефтина была чувствительная женщина и, несмотря на огромный опыт работы, все еще не могла свыкнуться с несправедливостью людей. – Ладно, давайте, я доделаю, а то нас сейчас съедят. – Она взяла стерильные салфетки с зажимом из рук врача и продолжила процедуру освобождения флегмоны от гноя и некротических масс.
Сняв перчатки, хирург устало сел на стул, заполнил операционный журнал и амбулаторную карту прооперированного больного и позвал следующего.
Забежала молодая худая женщина с острым длинным крючковатым носом.
- Меня заведующая к вам направила. Я уже третий день к вам не могу попасть. А запись только через две недели. – Второпях проговорила она тем же писклявым голосом, что раздавался во время операции.
Дверь в кабинет снова открыли.
– Вы будете наконец принимать как положено или нет? Мы за две недели записывались заранее, чтобы попасть к вам на прием. А эта лезет без очереди.
- А я экстренная! Меня заведующая послала! – пропищала женщина.
Дверь отворилась еще шире. Снова послышались негодующие голоса.
– Мы все здесь экстренные! ... Кто же к хирургу ходит не экстренно?... А всё ж за две недели записывались и попасть не можем. Сквозь толпу протиснулся высокий плотный мужчина с искривленной носовой перегородкой: «Эй, как тебя, ты будешь принимать или нет? А то рога-то пообломаю. Принимает, он, видите ли, блатных без очереди»
Из-за шума уже почти ничего не было слышно.
– И правильно, учить таких надо. Насажали бездарей. – послышался пожилой вкрадчивый голос.
Из перевязочной вышла медсестра, лицо забрызгано кровью: «А-а… сосудик лопнул», - мохнув рукой, тихо сказала она врачу на вопросительный взгляд. «Закройте дверь, пожалуйста, пожа-а-а-луйста-а-а! – умоляюще прокричала она очереди. – Мы же работаем! Чем быстрее отпустим, тем быстрее вас примем! Неужели непонятно!?» И тон, с которым она говорила, и то, как она это произносила, согнувшись вперед, будто наваливаясь душой на всю человеческую массу, и кровь на лице, которую она в спешке не успела вытереть – подействовали на больных людей. Толпа на время успокоилась, дверь закрыли.
Стало на некоторое время тихо после многочасовой ругани и криков. Хирург осмотрел больную женщину – та молча подняла левую рука – в подмышечной впадине, как вымя, висело несколько продолговатых красных отростков, оттягивающих кожу. Взглянув, врач стал торопливо записывать в документации: Жалобы… Объективный статус… Диагноз: «Гидраденит». Лечение… Тишина непроизвольно открыла ход мыслям, забившимся куда-то в «углы» мозга, притаившимся, но не исчезнувшим, несмотря на всю происходящую «катавасию».
Да. – Думал он. – Интересно построено общество. И люди очень интересные сами по себе. Как они меняются, окруженные шумной толпой, подхватывают, не осознавая, чьи-то глупые возгласы. Не думая при этом ни о чем, а лишь подчиняясь слепой общей воли, тянущей откуда-то из первобытности. А на приеме становятся совершенно другими – тот же человек, который только что обрушивал на тебя тысячу проклятий, ругавший вместе со всеми, безосновательно обвинявший в бездарности, на приеме меняется, отдавшись целиком и полностью знаниям и воле врача. Как же так? – Думал он. – Как же изменчивы и нестабильны люди. Как они обманчивы. Неужели никому доверять теперь нельзя? И не только теперь. А что две тысячи лет назад? Когда толпа кричала: «Распни его!» – Понтию Пилату, обрушивая всю свою скопившуюся злость и грязь – безумно, всего лишь подчиняясь чьему-то дьявольскому выкрику – на Спасителя, подписывая Ему своим невежеством смертный приговор в реалии. И на протяжении этих двух тысяч лет Его святые слова избавляли всё ту же толпу, пусть и их потомков, от их злости и грехов. А Он всех их простил. Какая же глубокая все-таки суть и как жизненно все, что написано с Его слов. И как велика поучающая мудрость истории. Именно мудрость, чистая и святая мудрость, слабая снаружи, но несущая в себе большую силу лишь для части постигающих истину мироздания.
- Пойдемте, Анатолий Иванович, – сквозь мысли и тишину разрушил вдруг гармонию знакомый мелодичный голос.
В перевязочной лежала женщина с закинутой за голову рукой, обнажая воспалительные узлы. На лице ее читался страх и какая-то глупая надменность.
- Аллергия у вас есть на новокаин? – спросил Анатолий Иванович.
- Нет, но на меня новокаин не действует. Делайте лидокаином, – капризно ответила больная. – Меня заведующая направила, – добавила она, видимо подумав, что надо привести необходимые аргументы.
- Ну лидокаином, так лидокаином, – врач ввел в кожу раствор анестетика – та обрела от натяжения белый цвет – далее в глубжележащие слои, замораживая чувствительные нервные окончания. Острие скальпеля вонзилось в сердцевины гнойников, широко рассекая кожу для лучшего оттока. После тщательной обработки гнойных полостей, наложили дренажи и стерильные повязки.
И всё та же процедура – запись в амбулаторной карте и журнале протокола операции, рекомендации. Необходимая рутина, затягивающая время приема в несколько раз, но без которой никуда не денешься.
- А от чего это? – спросила женщина. На лице ее играл легкий румянец после пережитого стресса. Надменность с лица заменило выражение благодарности и покорности. – Отчего инфекция эта пошла? Подцепила что-ли? – она попыталась улыбнуться и хихикнуть, но получился конфуз.
- Не совсем. Иммунитет у вас ослаб. Да еще и депилятором пользуетесь, антиперспирантом потовые железы забиваете. Вот там микробы и растут. Прежде всего, вам надо колоть антибиотик и ежедневно ходить на перевязки. После курса антибиотикотерапии приступим к восстановлению иммунитета. – И врач подробно вывел на листочке схему лекарств: цефотаксим по грамму два раза в день в течении десяти дней, перевязки с мазью левомеколь. В последующем прием иммунала по 40 капель три раза в день, лактобактерина и апилака…
Очередь потихоньку начала продвигаться. Пропустили несколько человек для оформления «бегунков» на оформление группы инвалидности. Еще пара вскрытия гнойников.
- У вас что болит? – вежливо обратился Анатолий Иванович к очередному посетителю – высокому плотному мужчине лет сорока с носом, деформированным от травмы.
- Читай, здесь написано, – проворчал тот, пренебрежительно отвернувшись в сторону, всем видом показывая, что он здесь вынужден находиться и терпеть присутствие медработников.
- Что беспокоит сейчас? – еще раз спросил врач, перелистывая записи, где среди нечитабельного почерка он мог разобрать только вопросительный знак в конце диагноза.
- Ты неграмотный что-ли? Я тебе дал карту – читай, что спрашиваешь? – постепенно взвинчиваясь, прошипел мужчина. – Там всё написано!
- Ложитесь! – решительным голосом попросил Анатолий Иванович. – Оголите живот, спустите штаны. Так. – он пощупал живот по часовой стрелке вначале очень мягко и поверхностно, затем все глубже углубляя пальцы. – Так больно? – Спросил он, резко отпуская пальцы. – А так? – пальцы углублялись, прощупывая внутренние органы.
- Да никак не больно. – Злобно ответил пациент. – Я вам что, подопытный кролик что-ли? Болит живот, когда подкреплюсь, потом постепенно успокаивается.
- А давно болит?
- Да уже с полгода. Всё никак времени не было выбраться. Что вы все там нащупываете? Говорю же не больно.
- А здесь? – Спросил врач, нажимая пальцами в эпигастрии.
- Есть слегка неприятные ощущения, немного больновато.
- А терапевт вам живот осматривал?
- Зачем? Он же к вам направил! Зачем терапевту мой живот щупать? Для этого хирурги есть.
- Ладно, – Анатолий Иванович продолжил быстрый сбор анамнеза. Дал подробные рекомендации и направил на долечивание к терапевту.
Работа врача. Если хоть на толику поддашься эмоциям, играющим роль в обыденной жизни, то не продержишься и месяца. Сколько врачей увольняют по чей-то жалобе, сколько сами увольняются или спиваются… Ни толики эмоций: благо народа – высшее благо… Народ понемногу убывал. Последние штрихи по коже, последние записи, с десяток медосмотров.
- Алефтина, готовьте бикс для обработки на дому. Одеваемся, я пошёл за машиной, - хирург встал со стула и крепко потянулся.
В коридоре никого не осталось, он спустился к водителям, зашел по пути к окулисту – у той осталась одна пожилая пациентка, которая никак не могла успокоиться.
- Я не уйду, пока вы мне не выдадите бесплатные очки! Я ветеран труда и имею право на получение бесплатных очков! - кричала та, наваливаясь на стол всем своим грузным телом, от чего стол немного сдвигался в сторону, и окулисту приходилось двигаться вместе с креслом, на котором она сидела. Окулист смотрела понимающим терпеливым взглядом и говорила, разводя руками, пытаясь в очередной раз и словами и эмоциями убедить женщину:
- Ну где я вам возьму очки? Женщина? Нет у меня очков. Их выдают в аптеке. Я же вам выписала рецепт. Сходите и приобретите очки, какие вам нравятся.
Женщина в недоумении посмотрела на окулиста:
- Вы что же это меня оскорбляете? Какая я вам женщина? Я, между прочим, ветеран труда. Знаю я ваши аптеки, направляете туда, а вам потом оттуда отстегивают проценты. Все я знаю. А у меня нет денег за вашу спекуляцию платить. Я никуда не уйду, пока вы мне не выдадите очки бесплатно!
Хирург попытался вмешаться:
- Уважаемая, простите, но нас ждут больные. Врач торопится, и ей нужно ехать на вызова. Возьмите рецепт и, если у вас есть вопросы по льготам, обратитесь к заместителю главного врача по клинико-экспертным вопросам, - он дружелюбно улыбнулся женщине.
- Ты еще и смеешься? Вы тут все сговорились, похоже! Не пойду я ни какому заместителю. Я на вас в Минздрав завтра напишу, фамилию вашу скажите, - врач назвал свою фамилию. – И за оскорбления свои ответите! – женщина в бешенстве оттолкнула хирурга и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.
Вернулся в кабинет. Возле его стола сидит молодая раскрашенная барышня и загадочно улыбается:
- Здравствуйте, Анатолий Иванович.
«Снова эти медпреды, черт бы их!» - хирург выругался про себя. «Как тараканы лезут!»
- Простите, но мне нужно бежать. У меня нет времени. Если есть какие-то предложения, прошу решать их через начмеда! – теперь и хирург не на шутку раскалялся.
Улыбка на лице девушки стала еще шире, придавая ее обладательнице какой-то напряженный и жалкий вид.
- Я не займу у вас много времени! Всего одну минуточку! – она привычным движением достала из сумки толстую папку со множеством графиков. Минуточка обещала растянуться на полчаса «прочищения мозгов» врача, где среди всего неправдоподобного сумбура в сознании специалиста могло отложиться только то, что данный препарат обладает такими волшебными свойствами, что и мертвого из гроба поднимет.
«Какой идиотизм!»
- Идиотизм, - повторил он вслух, - Надоели мне ваши графики! У каждой фирмы одно и то же: их препарат лучше всех, эффективнее, дольше действует, меньше побочных эффектов. Приходит другой представитель – и оказывается, только у их фирмы препарат лучше, а та, что приходила ранее – обманщица. Так что ли выходит?
Девушка взглянула недоуменным взглядом, будто он не в себе. Подобный ответ, видимо выбил ее из колеи, и она не могла вспомнить, что отвечать в таких случаях – неужели на курсах не учили…
- Извините, я не хотела сказать ничего подобного, но, понимаете ли…
- До свидания! – хирург широко раскрыл дверь показывая неудачливой посетительнице на выход.
- Алефтина! Биксы приготовила? – Анатолий Иванович зашел в перевязочную, где медсестра наспех укладывала стерильные инструменты. – Пожалуйста, больше не пускайте медпредставителей, пусть все идут к начальству, с ними разговаривают.
- А я и не слышала, как она зашла. Вот ведь, как мышь прокралась. Развелось же их, каждый день мозги компостировать приходят.
- Да если бы они что полезное делали! А то ведь появится очередная фирма, откроет свою лавочку, небольшой заводик по выпуску всем известных препаратов, назовет их по-своему и ну рассылать своих агентов по врачам да по провизорам. Большинство закупают сырье в Индии или Китае, прикрываются европейским брендом – и у кого мощнее рекламная компания и сеть рекламных агентов-медпредставителей, те более успешны. А наука стоит на месте, так как не умеет самофинансировасться. О каких перспективах можно тут говорить. И зарплата у медпредставителей в несколько раз выше, чем у врачей – вот все и идут в эту дыру, выуживающую у народа последние гроши, основываясь на их малограмотности. Сколько моих однокурсников ушло в эти сети, и специалисты ведь хорошие были…
Хирург в досаде махнул рукой, взял бикс и устало вышел из кабинета.
Часть II. Каменные сердца.
Что такое жизнь? Однажды родившись, мы обрекаем себя на неминуемую гибель, с каждым новым днем приближая тот час, когда придется расстаться с этим прекрасным и, в то же время, ужасным миром. Все мы смертны и все мы ходим под небом. Вечных людей нет, нет ни одного вечного существа в живой природе. Научная мысль добралась до глубин мироздания, и никто не способен изменить ход событий в живом организме и вряд ли это будет возможно в будущем. Но факт в том, что каждый из нас вечен по-своему. Умирая, мы оставляем после себя в этом мире, который является единственным для нас, остатки своего пребывания в нем – свои записи, свои идеи в мыслях других людей, свои поступки в сердцах окружающих. В этом весь смысл – каждый из нас живет своей жизнью и, в то же время, жизнью всего мира в настоящем и будущем. И только от тебя зависит то, как ты проведешь время, отведенное тебе природой.
Тихий полдень. Идет мелкий весенний снег, легкий ветерок загоняет его пушинки за ворот куртки, слегка засыпает лица не выспавшихся людей. Из двери городской поликлиники вышли два врача – молодой мужчина и женщина средних лет, усталые и печальные, так как сегодня снова предстоит тяжелый день – посещение участников великой отечественной войны на дому. Работа тяжелая не сколько физически, сколько душевно – когда сталкиваешься с судьбами людей, отдававших всю свою жизнь ради родины, ради рождения всех нас. Судьбами, большей частью трагичными, так как к концу жизни многие они остались коротать время в одиночестве – наедине с телевизором и радиоприемником, воспринимая весь окружающий мир только через телепередачи или художественные фильмы.
- Сегодня десять участников – проговорил хирург – высокий мужчина грустным выражением на состарившемся раньше времени лице, кое-где пронизанном глубокими морщинами. Он попытался улыбнуться, но движение рта передало только его душевную тоску и четкую наигранность.
- Да, еще и пять экстренных вызовов – оформление на инвалидность и перевязки на дому. Похоже, опять освободимся поздно. Да ничего, главное не воспринимать все слишком близко к сердцу – а то, я смотрю, вы опять впали в депрессию. Будьте оптимистом, веселее! Глядишь, и окружающим людям веселее станет. – Врач-окулист, женщина с веселыми глазами, говорила крикливым голосом, пытаясь вывести и себя и хирурга от тяжких дум. Она то и дело поправляла медицинскую маску на подбородке, чтобы побороть дрожь в руках. Нелегкая эта профессия – врач, особенно если ты наделен способностью воспринимать чужую боль, и если ты бессилен чем-то не в отношении здоровья, а в отношении самой жизни. Неспособен изменить этот мир, растопить холодный лед в сердцах современной молодежи, направить их на путь истинный – на помощь своим престарелым родственникам, которые делали все для них, пока могли, а теперь нуждаются в заботе и теплом слове.
Подъехал легковой автомобиль с красным крестом на лобовом стекле. Врачи залезли на сиденье, положив возле себя кипу амбулаторных карт.
- С кого начнем? – крикнул водитель, по привычке протягивая руку назад за списком больных и их адресов. Окулист передала смятую бумажку, где неровным почерком на скорую руку были обозначены фамилии больных и их адреса.
– Сначала экстренники, - прокричала она в ответ звонким голосом, – Здесь трое больных чисто хирургических. Вот, возьмите карточки, ознакомьтесь пока, – протянула она серую потрепанную временем книжку хирургу.
- Х-тов, помню его – и диагноз тот же – злокачественная опухоль гортани, участник великой отечественной, значит решили инвалидность оформлять, – выдохнул врач горькие для него слова. Морщины на лице как будто еще более углубились, когда он сам углубился в воспоминанья о недавнем посещении Х-това.
***
Примерно две недели назад хирург посещал вместе с онкологом обреченных больных с 4 степенью заболевания, неспособных уже самостоятельно выйти на улицу. В одной из квартир их встретила на пороге довольно живая пожилая женщина – полная и добродушная, говорящая скороговоркой, изредка даже проглатывая часть слов, при этом немного всхлипывая и выдыхая. Пока они раздевались, старушка суетилась и бегала вокруг, пытаясь чем-то помочь, но выходило лишь то, что только мешалась, отчего создалась своеобразная толкучка при входе.
- Здравствуйте, как ваше здоровье? – поприветствовала врач-онколог при входе в зал.
Хирург тоже вошел и поздоровался. На кровати под одеялом лежал старик, густо обросший седой бородой, исхудалый и безжизненный. Взгляд его был отрешенным, но глаза почему-то блестели.
- Да какие уж дела? – вопросительно бросив взгляд на онколога сказал больной. – Ничего хорошего. Есть не могу, да и во рту такое твориться, такое… - проговорил он, глотая подступившую слезу.
- Понимаю, - успокоительно пробормотала врач, перелистывая его амбулаторную карту. – Но что уж сделаешь. Вы кроме лучевой терапии химию проходили? Что-то я не найду записей.
- Нет, он от химии совсем кончаться стал, не может выдержать – да и от повторной лучевой терапии отказался, совсем не может, – скороговоркой запричитала бабушка. – Мы его забрали на такси из онкодиспансера. А то всё бы уже…
- А кушает он что? – спросила врач. Она была веселой молодой девушкой, но здесь лицо ее переменилось и стало не по возрасту мрачным, хоть и пыталась она говорить крикливо, как обычно приходится со стариками. – Глотать он может?
- Нет, только яичко сырое я ему пускаю в рот, да масло подсолнечное. Больше ничего не проходит.
- А воду, воду он может пить, или чай? Как жидкость то потребляете?
- Не могу, – прохрипел старик, – Больно. Да ты, дочка посмотри: у меня во рту-то что делается, там же лохмотья висят, невозможно же такое представить, да за ухом что-то выросло, болит, а лекарство не помогает.
- Ну, понятно. Это лучевой эпителиит у вас развился, - ласково проговрила онколог, осматривая ротовую полость больного и прощупывая за ухом опухший лимфоузел.
- Что? – непонятливо спросил дед. Произнесенные слова были для него абсолютно не понятными, как не понятно все происходящее с ним в последние месяцы.
- Лучевой эпителиит! – громче прокричала врач. – Вы повторную лучевую терапию проходить-то будете?
- Нет, не могу. Не выдержу. Да не поеду я никуда. Ты скажи, дочка, как эту опухоль-то убрать за ухом? Болит ведь, мочи нет.
- Ничего уж не сделаешь, – вздохнула врач. – Вы же в онкодиспансер отказываетесь ехать на лечение. Все мероприятия можно проводить только в больнице – в домашних условиях только химия.
- Да какой там диспансер! – с досадой махнул слабой рукой старик. – Еле вышел оттуда.
- Ну а по-другому никак нельзя, – врач начала расспрашивать жену больного, какие препараты они принимали, какая была реакция. Она рассказала им о том, что надо вызвать паллиативную терапию на дом, записала их телефон и долго объясняла все подробности и аспекты непонимающим старикам.
- А что делать-то теперь? – с надеждой спросил дед.
- Надо же убрать за ухом-то опухоль, – говорила старушка, вертясь вокруг врача. – Как быть-то?
- Что же сделаешь? Вы же на лечение лечь не хотите, – развела руками врач, и, чтобы хоть как-то взбодрить их, предложила оформить инвалидность. Она объяснила все подробности и пообещала, что заполнит посыльной лист и вызовет специалистов на дом.
- А эта палятивная помощь домой приедет? – спросила старушка – А то мой старик-то плохо ходит, на такси денег не напасешься, лекарства то какие дорогие! Вся пенсия на них уходит.
- Не знаю, если не приедут, то самим придется ехать. Детей попросите. Дети-то у вас есть?
- Есть, да они заняты все. Работают, внуков учат. Не до нас им теперь, – в голосе женщины чувствовалась досада, смешанная со злостью и безысходностью. Она хотела еще что-то прибавить, безмолвно открывая рот как рыба, но не находила нужных слов. Да и без слов всё было ясно – было понятно, что она не может понять несправедливости своих родственников – детей, которым она со своим мужем отдала лучшие свои годы, а теперь вынуждена страдать и за себя и за него, не в силах изменить сознание людей.
Врач встала, беря с собой амбулаторную карточку:
– Ну ладно, до свидания, если надумаете оформлять инвалидность, я врачей вызову, специалистов, инвалидность оформят, тогда и на лекарства не придется тратиться.
- Да че ж инвалидность-то, к чему она теперь-то? – старушка показала на мужа, но договорила выражением лица, а не словами.
Старик не хотел отпускать врача, хотел придумать, поговорить еще о чем-то, он не хотел верить, что для него все кончено, надеялся, что это все лишь страшный сон, или как в детстве, его обманули и напугали, а потом оказалось, что все это розыгрыш.
- Мне … мне… что ж делать-то теперь? – с содроганием в голосе проговорил он, рот его не закрывался из-за большой опухоли ротоглотки. Он слегка всхлипнул, глаза стали мокрыми, полными надежды и отчаяния.
Онколог пожала плечами и начала одеваться.
– Вот так! Вырастишь детей, а они даже руки не подадут, когда умираешь! Суки! – проговорила она возмущенно, спускаясь по лестнице. Врачи вышли на улицу и сели в холодный Уазик. На улице стояла холодная погода. Ветер дул через щели в автомобили, пока они ехали к следующему больному.
***
Дорога к подъезду показалась хирургу вечностью, не хотелось выходить из теплого легкового автомобиля в холод как физический, так и моральный. Крутая серая лестница до пятого этажа казалась лестницей в ад. Дверь открыла все та же старушка, но уже не такая активная и быстрая как на прошлом визите. И голос ее изменился, уже не захлебываясь словами, она говорила четко и медленно.
- Здравствуйте, как поживаете? А-а, старые знакомые! – бодрым и веселым голосом хирург попытался изменить мрачную обстановку. Он уверенно зашел в зал и сел на стул возле больного. Старушка не поняла его и не узнала.
- Вот, инвалидность… - подбирая слова начала женщина, – оформить надо, окулист уже приезжал. Вы посмотрите ему за ухом – чё там вырасло? Вы же хирург? Посмотрите, чё там можно сделать?
Хирург встал, наклонился над больным и прощупал увеличенный заушный лимфоузел размером с небольшое яблоко:
- Болит? – спросил он ободряющим голосом, пытаясь заглушить шумное дыхание больного через почти перекрытое опухолью горло.
- Да я уж боли не понимаю, – прохрипел старик приглушенно, как будто из глубины груди. – Мне вот что, скажите, как быть теперь? Не проходит ничего через глотку – там творится-то такое, что и сказать трудно.
- В больницу ложиться не надумали? Ведь дома ничего не сделать, – врач попытался дать хоть какую-то зацепку умирающему от голода мужчине. Говорил он уверенно, не выказывая внешне своих переживаний за обездоленную душу.
- Нет, я никуда больше не поеду. Хватит, наездился! – старик сделал особый акцент на слово «нет», какой-то свой, понимаемый только им сейчас, будто хотел этим словом исправить всё.
- Мы ездили за палятивной помощью на прошлой неделе. Там ему капельницы сделали всякие и обратно отправили. После этого еще хуже стало. Раньше хоть вставать мог, ходил немного по комнате и в туалет. А теперь не может шею держать – голова падает, – пролепетала старушка вновь захлебывающимся голосом.
- Шея после капельниц не держит – голова падает. Вставать теперь невозможно. Не надо мне больше такого лечения, от которого хуже становится. Теперь только масло подсолнечное проходит через горло капельками…
Врач сделал свою запись для инвалидности в амбулаторной карте и стал собираться. Женщина достала лист бумаги, исчерченный латинскими надписями:
- Вот, они рекомендации написали, таблетки пить всякие.
Хирург взглянул на записи: обезболивающие, препараты жизнеобеспечения, соли калия – всё, что ненадолго может продлить жизнь обреченного.
– А он воду сможет выпить с растворенными лекарствами?
- Откуда? – усмехнулась старушка слегка истерическим движением губ.
– Вода совсем не проходит теперь – невозможно же от жажды постоянно мучаюсь, а пить не могу. Какие уж там лекарства тогда? – ответил с горечью старик.
- Ну, вы тогда попытайтесь лекарства с маслом размельчать и давать по-немножку. Детей пригласите помочь, - случайно вырвалось у врача.
- Какие там дети. Трубку не берут. Мы последние деньги на такси истратили, – старушка встала и отвернулась к окну. Неловким движением она вытерла намокшие глаза.
Врач собрался к выходу. Одеваясь, он пытался найти нужные слова утешения.
– Ладно, не переживайте. Держитесь. Подумайте о госпитализации в больницу.
Когда он был уже в подъезде, то услышал торопящиеся слова:
- А как же за ухом-то, убирать не будете шишку-то? – старушка уже перестала понимать просходящее и цеплялась за последней надеждой.
- Лечить только в больнице можно. Подумайте еще хорошенько. Когда решите – звоните, по скорой помощи вас положим.
Хирург быстро спустился по лестнице, оставив одиноких стариков. Сколько еще подобных придется посетить – сколько еще несправедливости и тяжелых судеб. Иногда смерть становится не такой ужасной как жизнь в тяжелых страданиях. Особенно когда страдания физические подкрепляются душевными, когда уже не видишь выхода впереди длинного коридора обреченности. Хотя, если подумать о каждом, то все мы обречены на смерть, рано или поздно – будь то от старости, тяжелой болезни или травмы. Важно, чтобы последние часы жизни были заполнены заботами близких или о близких тебе людях, когда чувствуешь, что ты не один в этом мире, и сохранилось еще добро и человечность.
На улице холодный воздух освежил голову. В автомобиле оказалось вдруг необычно уютно и тепло, находящиеся рядом люди показались родными. После нескольких экстренных вызовов начались визиты к участникам великой отечественной войны. Прошедшие через фронт, через ужас потерь близких друзей и родных, в послевоенное время, в годы своей молодости и зрелости ветераны получили полное удовлетворение в своих семьях, в своих детях. Но в настоящее время – время пропаганды наглости и невежества их детям и внукам собственная «занятость» перестала позволять заботиться о своих теперь беспомощных родных. Хотя во младенчестве данные невежды сами были беспомощны и получали всё, что им было нужно – любовь и заботу во всех ее проявлениях от теперь покинутых родителей. Родителей, которые жертвовали всем – временем, здоровьем, своими интересами и желаниями ради детей – бескорыстно и чисто как никто никогда не смог бы помочь им в этом суровом и жестоком мире. И бескорыстная чистота у многих из ветеранов теперь была потеряна, не находя ответа – теперь, когда они стали дряхлыми и некрасивыми, неспособными заработать хорошие деньги, не способными к интересным для молодежи общениям – не находя ответа в своих детях, которые по всем законам как логики, так и, тем более, духовности, должны были проявлять ту же чуткость и бескорыстную чистоту к родителям. И почти у каждого ветерана, которого врач осматривал, в глазах читалась эта безответность – взгляд вникуда – как будто пронизывая пространство и взывая к тайной помощи. Большинство их сидели в четырех стенах наедине с самими собой и собственной старостью, с мыслями о смерти и с воспоминаниями, ставшими теперь их единственным утешением.
©Мустафин Р.Н.