Тараканы

      
               

         В общей сложности я прожил в общежитии лет шестнадцать. Моими соседями по комнате  были разные люди, многие со сложным характером, но из всех  выделяется  Константин, с которым я  жил после возвращения из аспирантуры. Это было настоящее чудовище.
   
     В конце  мая  председатель студенческого профсоюза Кириленко сообщил мне пренеприятное известие:  ректор хочет подселить ко мне в комнату человека.  «Ну почему меня не хотят оставить в покое, - думал я в отчаянии. – Ведь в общежитии навалом свободных комнат».
      В начале августа, вернувшись из Старого Дола,   в своей комнате  я увидел  груду чужих вещей. У меня внутри что-то оборвалось: «Кого-то подселили», - пронеслось у меня в голове.
     Вскоре появился и сам новый сосед. Когда он зашел в комнату, он занял все ее пространство. Это был настоящий Кинг-Конг:   рост огромный, косая сажень в плечах, руки длинные как грабли, нижняя челюсть выпирающая, верхние зубы редкие. Ему было года тридцать три.
    Он не поздоровался. Лишь что-то пробурчал себе под нос. У меня испортилось настроение, но, понимая, что он не по своей инициативе поселился в моей комнате,  я хотел установить с ним добрососедские отношения. Я протянул ему руку,  представился.
Он что-то хмуро буркнул в ответ. Я не разобрал его имени (лишь позже я узнал, что его зовут Константином).   
- Вы с какой кафедры? – спросил я.
-  История КПСС, - пробубнил он низким, но резким  голосом. 
У него была отвратительная дикция, трудно было разобрать, что он говорит. 
Его совершенно не интересовала моя персона, и разговор между нами скоро угас.
Он лег на кровать. Его тело не помещалось на кровати. Когда он вытянул  ноги,  огромные ступни закрыли экран телевизора, стоявшего на столе.
С этого дня началась черная полоса в моей жизни. 
Когда на следующее утро сосед  встал с кровати, мне пришлось лечь  на свою кровать, так как места для двоих в нашей миниатюрной комнате не хватало.
Он ушел на работу. Вернувшись домой,  он стремительно бросился к приемнику,  его длинные пальцы лихорадочно вращали ручку. Найдя музыку, он успокоился, будто получил дозу наркотика. Затем включал телевизор. Приемник  и телевизор орали одновременно во все свое горло.   
У него  была угрюмая физиономия. Он молчал. Лишь изредка из его огромной пасти вырывались резкие и агрессивные реплики. 
    Если я о чем-нибудь его спрашивал, он отвечал грубым тоном: «Да, Николай!» или «Нет, Николай».
Я перестал заговаривать с ним.  В нашей комнате воцарилась гнетущая атмосфера.   
Как-то он  взял  гирю и стал размахивать ею, бросая на меня ненавидящие взгляды.  Я лежал на своей кровати, читал, а двухпудовая гиря, как пушинка,  летала надо мной.  Мне стало  не по себе. Если бы Кинг-Конг нечаянно уронил ее или умышленно выпустил ее,  то она размозжила бы мне голову. 
   В другой раз, увидев таракана, бегущего по полу,  Кинг-Конг вскочил с кровати и раздавил его ногой. Но убить насекомое ему было недостаточно. Угрюмо поглядывая на меня, он стал растирать таракана в порошок (в буквальном смысле). Подошва тапка терлась о шершавый пол, и в комнате стоял  душераздирающий скрежет. Эта процедура доставляла ему явное удовольствие.  Он  остановился только тогда, когда от таракана ничего не осталось. Стало ясно, что мой сосед –  латентный маньяк.
     Тараканов в общежитии была тьма тьмущая, многие из них нашли пристанище в нашей комнате, так что  Константин был загружен работой до отказа. В комнате стоял  почти не прекращающийся скрежет. 
    От растертых в порошок тараканов пол стал грязным. Тараканий прах поднимался в воздух, им приходилось дышать.
  Наконец я не выдержал, сказал:
-  Константин! Зачем ты их растираешь?
- С тараканами надо бороться, Николай! –  пробубнил он гневно.
- Ты убей, но зачем растирать?
  Он ничего не ответил.
     Я лежал на кровати. Вдруг я услышал какие-то нечеловеческие булькающие звуки. Мне показалось,  что в нашу комнату ворвалось какое-то чудовище.  Я вздрогнул от неожиданности.  Мне и в голову не могло прийти, что эти звуки издает мой сосед. Оказалось, что он закрыл рот одеялом и произносил какие-то фразы. Таким образом он пытался устранить дефекты дикции.  Это наводящее ужас  упражнение он стал выполнять каждый день.
      Как-то раз утром проснулся больным: у меня был сильный насморк, болело горло, поднялась температура. Бросил взгляд на окно и понял, в чем причины болезни: после того, как я заснул, Кинг-Конг открыл окно настежь. Ночи были холодные, и я простудился.   Константин знал о моем хроническом танзелите (я предупреждал его) и окно открыл умышленно.

    Я сидел за столом, перерабатывал диссертацию.  Константин ходил по комнате, кряхтел: видно, ему не нравилось стрекотание пишущей машинки. Я не обращал на него внимания. Защита диссертации была на носу, и если бы мне не удалось завершить свой труд, то  на преподавательской карьере можно было бы поставить крест.
- Еврей,  - прошипел он со злобой.
- Ты льстишь, полагая, что я принадлежу к богоизбранному народу, - сказал я.
- Сволочь! – прошипел он. Это слово  было адресовано мне, но  я  пропустил его мимо ушей.    Он  для меня не существовал как личность. Психически больной человек, он не мог меня оскорбить. 
      Вечером он сидел за столом рядом со мной и бил ногами по полу, выражая недовольство фактом моего существования.

     Когда жить с Кинг-Конгом стало совсем невмоготу,  я  отправился на прием к ректору  и попросил его выделить мне отдельную комнату или на худой конец поселить к другому соседу.  Увы, ректор отказал, и я, рискуя своим здоровьем и даже жизнью,  продолжил  существовать  на одной территории с этим чудовищем.       

     Сидя за столом, я писал диссертацию.   Константин ходил по комнате, кряхтел, тихо, но со злобой изрыгал:
   - Б - дь.
   Он не смотрел на меня, но было ясно, что  слово адресовано мне. Видно, ему не нравилось стрекотание пишущей машинки. Но я не обращал на него внимания. Мне не нравилось музыка, звучавшая одновременно из телевизора и из радиоприемника, не нравилось, как Константин в такт музыке барабанит по полу. Мне не нравилось, как он часами читает вслух (совершенствует дикцию). Но я же терпел. Пусть и он терпит.
     Краем глаза я увидел, как на шее Константина появился длинный галстук. Значит,  собирается на обед.
     - Сволочь! –  снова прошипел он.
    Телевизор погас. Константин вышел из комнаты. «Слава тебе господи! Могу теперь спокойно попечатать на машинке», - подумал я.

    В марте я защитил кандидатскую.
     В апреле он неожиданно заговорил со мной по-человечески.
     - Николай, не хочешь ли ты подзаработать? – спросил он.
     - Хочу. Но где и как?
     - Летом в Армении, туда едет наш стройотряд.
    После некоторых колебаний я отказался от лестного предложения. Летом у нас была намечена встреча с Ксюшей, с которой у меня был роман в бытность мою в Москве. Я не исключал, что  мы с нею поженимся. 
    Я воспринял предложение Константина как знак к примирению, но вскоре мне пришлось убедиться в том, что я ошибался. 
     Когда  прошел слух,  будто  вышел указ, в соответствии с которым  за антисоветскую деятельность будут лишать человека свободы на срок от двух до пяти лет, я   решил поговорить с соседом, который как специалист по истории партии вращался в идеологических кругах.
- Действительно ли вышел указ? - спросил я его. - Неужели демократизации, экономическим реформам пришел конец? Неужели коммунистический режим снова реставрируется?
- Да, вышел, - подтвердил мой сосед. – Тебя в первую очередь и посадят по этому указу.  Ты же не голосовал.
  Я понимал, что он разыгрывает меня,  но перетрусил, так как призрак советского ГУЛАГА еще бродил по России.  «Чтобы избавиться от меня,  он донесет на меня  в КГБ, и тогда   мне бы не поздоровится. По крайней мере  мою кандидатскую не утвердят... » -  пронеслось у меня в голове.
  - А твои антисоветские высказывания! - продолжал Константин. -  Да за такое знаешь, что полагается.
    Мне нечего было возразить: за последний год  с моих уст сорвалось немало крамольных высказываний.
Весь день я был подавлен.
- Я пошутил, - сказал мне Константин вечером.  – Сейчас все высказываются. Тогда всех сажать надо.
     Как-то  поздно вечером я   смотрел по телевизору передачу об одиноких людях.  Врач-психотерапевт беседовал с одинокой женщиной тридцати пяти лет. Сначала она улыбалась, а потом расплакалась: так ее, бедную,  угнетало одиночество.
- Всегда можно найти себе спутника или спутницу: все люди одинаковы,  - утешил ее врач. – Не один из миллиарда, а один из ста обязательно подойдет вам.
    Передача меня захватила, ведь в то время я сам был одиноким.      Константин ворочался,  скрипела железная сетка его кровати,  но я не мог оторваться от экрана.
Утром Константин отомстил мне за то, что ночью я мешал ему спать. Часов в шесть  меня разбудила звуковая какофония: на всю мощь одновременно  работали и  телевизор, и радио. Я-то  хоть страдал за дело, но за что мучились жильцы соседних комнат.
    В мае нагрузка у меня была небольшая, но из-за соседа я чувствовал себя разбитым, нервы были накалены до предела.  Стоило мне увидеть  физиономию Кинг-Конга, меня начинало трясти от отвращения. Невыносимо было смотреть, как он убивает бедных тараканов, а затем огромной ступней растирает их в порошок, злобно поглядывая в мою сторону. Он был похож на маньяка-садиста. Я не сомневался, что на месте  таракана он представляет меня. Убийство тараканов  была сублимацией, замещением моей смерти.  Погибая, бедные тараканы  спасали мне жизнь.

    В мае я отомстил ему за унижение.
    Он получил направление в   аспирантуру какого-то московского вуза и бегал по  кабинетам, собирая документы, необходимые для поступления.  Я понял, что пробил мой час.
-  Константин, я вижу, что ты собираешься поступать в аспирантуру, - сказал я ему. -  Но ведь тебе нельзя быть педагогом. Тебя надо держать от студентов на пушечный выстрел. Я схожу к ректору и скажу ему, что ты, Константин, неадекватен. Расскажу,  как ты бедных тараканов растираешь в порошок.    А почему ты так поступаешь? Потому что тараканы у тебя в голове.   
     Он  побледнел,  оцепенел. Видимо, я не был первым, кто ставил под сомнение его вменяемость.
-  Направление в аспирантуру тебе дали только потому, что не знают тебя, -  продолжал я, наслаждаясь триумфом. -  А как  я им открою глаза на твою персону, так они его аннулируют.
   Я произнес фразу и с чувством превосходства вышел из комнаты. 
Когда вечером я вернулся домой, сосед был по-прежнему подавлен. На его и без того мрачной физиономии застыло угрюмое выражение Я счел, что он уже достаточно наказан. Кроме того, опасно было держать его, безумца,   в подвешенном состоянии: чтобы не допустить моего визита к ректору, он мог просто меня убить.
- Ладно, Константин, не переживай. Не пойду я к ректору. Я пошутил.
- Не пойдешь? - переспросил он неуверенно. 
- Нет. Разве я похож на доносчика?
   Он  оживился,  взбодрился. Правда, нельзя сказать, что повеселел. Он никогда не улыбался. На его лице ни разу не появилось  даже тени улыбки.
      Последние две недели мы жили мирно. Затем новый ректор института Проханов   выделил мне отдельную комнату, и я поторопился переселиться в нее, навсегда распростившись  с Константином.