В ОВИРе

И  нос  крючком,  и  чёрные  глаза 
чуть-чуть  на  выкате,  с  тревожным  взглядом, 
и  неуменье  правильно  сказать 
по-русски,  если  это  очень  надо; 
грассирующе-ломанное  «эр», –
все  атрибуты  истинной  еврейки, 
нацменки,  выросшей  в  СССР, 
не  отодравшем  царские  наклейки, 
лишь  допустив  перелицовку  их 
и  щедро  лицемерием  окрасив, 
как  этот  вот  в  ОВИРе  явный  псих –
майор,  среди  болота  безобразий 
с  ехидно-наглою  улыбкой  на  лице
взращенного  в  райкоме  комсомольца.

Таким  не  стал – таким  он  был  в  яйце 
отца  родного.  Здесь  он  раскололся 
в  глумленье  над  еврейкой  пожилой, 
в  своих  придирках  к  справкам  и  анкетам, 
в  своём  шипении:  «Вы  все – народ  такой…
Вам  визу  подпишу  я  только  в  гетто»…

И  вдруг  среди  трусливой  тишины 
 девичий  голос:  «Ты,  нацист  проклятый, 
напяливший  казённые  штаны, 
почто  ты  мучаешь  жену  солдата, 
убитого,  да-да,  на  той  войне, 
где  твой  отец,  и  дезертир,  и  трус, 
не  думал  о  народе  и  стране.
А  ну-ка,  подпиши  бумаги,  гнус!
Не  то  узнает,  гнида,  вся  страна, 
как  издеваешься  ты,  мелкая  шпана.
Меня,  украинку,  съедает  дикий  стыд, 
что  есть  такие  сволочи,  как  ты…»

О,  как  был  жалок  у  майора  вид!
Как  быстро  подписал  он  все  листы!
И  что-то  в  оправданье  лепетал, 
косясь  на  девушку  у  своего  стола.
И  мне  он  все  бумаги  подписал,
 не  причинив  мне  никакого  зла.