Сказки старого папортника. Яшка

Сказки старого папоротника. Яшка
Сказка третья.

   Город просыпался рано. Солнце ещё не успело взойти, а из кузни уже доносился звон металла, над прачечной поднимались клубы пара вместе с весёлыми голосами перекликающихся прачек, скребли мётлами землю перед лавками мальчики на побегушках, стук топора и визг пилы выдавали плотников.

   В гончарной мастерской тоже поднялись чуть свет. Поскрипывал гончарный круг. На нём из податливой глины умелые сильные руки создавали чашу. Это была уже третья за утро. Гончар поставил готовую чашу сушиться и вытер пот со лба. Он посмотрел на подручного. Смуглый чернявый паренёк с серьгой в ухе заканчивал разрисовывать уже обожженную и покрытую глазурью вазу.

   — Ну как, дядька Егорий, глянется? — спросил он, поставив вазу на стол и оглядывая со всех сторон.
Гончар, названный дядькой Егорием тяжело вздохнул.
— Никак, не глянется? А по мне — так хороша, — удивился подручный.
— Хороша, — опять вздохнул гончар. — Вот есть в тебе искра Божия, Яшка. Такую красоту намалюешь: любо-дорого. Вот не приворовывал бы — цены б тебе не было. Сил нет — перед соседями извиняться. Чуть где что плохо лежит и ты тут! Никак кровь в тебе цыганская есть?
— Нету, дядька Егорий, — немного подумав, сказал Яшка, не знавший родителей. — Цыгане коней любят, а я — как огня боюсь. Да и лошадки меня не чествуют.
— И то правда, — согласился гончар.

   Даже смирная кобылка Карюха, которую они запрягали в телегу — везти горшки да вазы на базар, норовила при случае Яшку лягнуть. А запрячь себя подручному позволяла, лишь когда её придерживала Наталка, младшая дочь вдового гончара. Старшие сыновья его давно разлетелись из дома отчего. С улицы раздалась выводимая чистым девичьим голоском песня:

Ох ты, доля, ты долюшка,
Ох ты, вольная волюшка,
И куда же ты сгинула,
Что ж меня ты покинула?

Есть наряды венчальные,
Есть кольцо обручальное,
И жених-то хороший,
Из себя весь пригожий.

Не суров у меня свёкор батюшка,
Не сварливая свекровь-матушка,
И добра-то золовушка-свет,
Да вот волюшки больше нет.

   — Славно поёт Наталка, вишь, заневестилась девка, — сказал Яшка.
— Но-но, — пригрозил ему гончар. — Ты мыслю эту из башки-то выкинь. А то отшибу вместе с башкой.
— Да что ты, дядька, она ж как сестра мне. Да и сам ведаешь — по сердцу мне Марфа, дочка купеческая, — горячо заверил Яшка.
По нахмуренным бровям наставника Яшка понял, что новых поучений избежать не удастся. И не ошибся.
— Ты эту думку выбрось, паря, куда нам со свиным рылом в калашный ряд. Не ровня ты ей. А на то, что поглядывает на тебя Марфушка, не смотри. Слыхал я, что отец её с другим купцом уж сговорился насчёт свадебки… Куда, чертов сын?!!

   Но Яшки уже и след простыл.
Так выскочил, Наталку, завтрак им несущую, чуть с ног не сбил.
— Что это с Яшей, тятенька, несётся, будто ужаленный?
— Да сказал ему, что Марфушку сосватали.
Наталка нахмурилась, как недавно отец.
— И что он в этой капризнице нашёл? Разве что — рожа смазливая да приданное.
 
   Гончар подозрительно оглядел дочь. И впрямь заневестилась. А как осерчала-то. Неспроста.
— Да ты, девка, никак по Яшке сохнешь? Ох, лишеньки. Нужен он тебе? Хотя, не воровал бы… — гончар задумался. Но потом, махнув рукой, заключил: — Горбатого могила исправит. Забудь его, Наталочка.
Он подошёл и обнял за плечи заалевшую, как маков цвет, дочь.

   Яшка же, выманив Марфу в сад и спрятавшись вместе с нею от отцовского ока за деревьями, горячо шептал:
— Марфушенька, бежим, ладушка, в соседнем селе обвенчаемся, в тех же Озёрках. Не пропадём.
— Ох, Яша, не дело то, без дома, без денежки, в людях жить. Не простит батюшка самовольства, — Марфа тревожно огляделась по сторонам и, понизив голос, продолжила: — Слыхала я, что в эту ночь на Ивана Купалу папоротник зацветёт. Служанка наша ходила бельё полоскать, да случайно об том разговор двух девиц подслушала, а девицы-то русалки оказались. Так служанка от реки бежала — бельё забыла. Ну, батюшка её высечь приказал, бестолковую. Вот знать бы, где папоротник искать! Ты бы пошёл, Яша, поискал. Сорвёшь цветок, клад тебе и откроется. Тогда родители мои благословенье дадут.

   Яшка в затылке почесал:
— Да, кажись, знаю я местечко, где папоротник старый растёт, да ведь, говорят — нечисть всякая в такую ночь цветок сторожит да тех, кто за ним приходит, изводит.
Марфа нахмурилась, ножкой топнула.
— Ах вот как ты меня любишь, — говорит. — Нечисти забоялся! Вот выйду за Прохора-купца, будешь знать!
— Что ты, ласточка моя, касаточка. Всё сделаю, как сказала. Добуду цветок заветный и клад открывшийся! — воскликнул Яшка.
— Вот то-то же! — улыбнулась Марфа и милостиво подставила щёку для поцелуя. Но тут же выскользнула из объятий и, попрощавшись, побежала к дому, сказав на прощанье: — Без клада и на глаза не являйся.
 
   Пошёл Яшка в раздумьях в мастерскую, Иванова-то ночь как раз нынче и будет. Весь день работал, как в тумане. Гончар увидел, поставил горшки лепить, чтоб не перепортил ваз, да при обжиге не искалечился по невнимательности. С расспросами не приставал, понимал, тяжко парню. Наталка, обед когда приносила, хотела, было, разговор завести, да шикнул на неё отец, не до тебя, мол, Яшке.

   Вечером отправился Яшка в лес, хотел попрощаться с гончаром да его дочкой, но побоялся, отговаривать начнут.
Хорошо помнил парень место, где на полянке растёт старый папоротник. Не раз, не два мимо по тропке крался в бытность свою кладбищенским вором. Было и такое в Яшкиной судьбе кочевой, он то от всех скрывал — стыдно. Пока не появились люди близкие, не было стыдно. Яшка от такой мысли аж остановился. А ведь и правда — дядька Егорий с Наталкой ему, сироте, родными стали. Да и соседи, хоть и серчали за вещички сворованные, зла долго не держали.

   Темнеть начало. Издалека, от реки доносился смех и крики. Видать, костры разводили. Папоротник Яшка быстро нашёл, сел напротив на землю, обхватил колени руками, ждать приготовился. Ждал-ждал, да и задремал. Проснулся оттого, что свет в глаза бьёт. Смотрит: а папоротник-то расцвёл. Ему бы цветок быстрей хватать, а Яшка замер — любуется. Диво-дивное, чудо-чудное, красота неописуемая. Невелик цветок, а столько жизни в нём, столько света! Лепестки то огненно-красные, то розовые, как заря, то белей снега белого. Переливаются, кругом всё освещают. И не поднялась у Яшки рука цветок сказочный сорвать-погубить. Что мёртвое золото кладовое против красы живой! Коли любит Марфуша, то и без клада за него пойдёт, а нет — так не судьба. Вздрогнул Яшка от думки такой, как кто нашептал на ухо.

   А цветок ещё больше раскрылся да пуще прежнего красками заиграл. Присмотрелся парень — и вся-то жизнь его непутёвая да горемычная перед глазами прошла. Как попрошайничал, как воровал, как покойников обкрадывал. Как за то, что усопших тревожил, наказан был стражем вечного покоя. В кота его, Яшку, превратил батюшка Филин. Недолго в кошачьей шкуре походил, да надолго запомнилось. Жизнью поклялся тогда, что не будет вором кладбищенским. К гончару подмастерьем пошёл уж три года как. Ремеслу обучился, денежку заработанную, не краденую, в руках подержал. А так и тянет прихватить, где что плохо лежит. Да неужто он совсем конченый? Неужто с собой не совладает. К чему чужое добро? До сих пор не принесло оно Яшке ни богатства, ни радости, лишь тумаки, да взгляды косые. Вздохнул парень, а цветок, как почувствовал его грусть и новыми красками заиграл – весёлыми, солнечными.

   Приободрился Яшка, думки другие потекли, приглядываться стал, чтоб цветок запомнить получше, да на вазах и чашах нарисовать. Захотелось, чтоб и другие люди красу такую увидали, не вживую, так хоть на картинках. Ох, и славно получится! А на обратной стороне лист папоротниковый резной — да, так он и сделает, завтра же. Яшка и не заметил, как снова задремал. Проснулся — на заре. Смотрит — цветок уж отцвёл, лишь ягодка засушенная осталась. Не ягодка — подумал бы, что приснилось-привиделось.

   Встал Яшка, потянулся, отряхнулся, а после поклонился старому папоротнику да молвил:
— Благодарствую за науку. — Развернулся и прочь пошёл.
Хорошо в лесу, птички заливаются поют. И у Яшки, хоть клад и не добыл, настроение, что у тех птичек: светлое, радостное. С тем на дорогу вышел, что к городу вела. Подивился — рань такая, а не безлюдно: впереди путник идёт. По спине — вроде как дедок старенький, сгорбленный. Смотрит Яшка: уронил что-то дедок. Дошёл, а это кошель. Заглянул, а в кошеле-то монеты золотые. И вокруг никого, и до леса рукой подать — никто не увидит, не узнает, если Яшка себе кошель оставит. Мотнул Яшка головой, наваждение сгоняя, и кинулся за путником.

   — Дедушка, постой! — крикнул он. Старик остановился и обернулся: седенький, сгорбленный, борода до пояса. — Кошель обронил ты, возьми.
Яшка подошёл и протянул кошелёк.
— Спасибо, сынок, добрый ты да честный, — растрогался дедок.
— Да ладно, чего уж там, —  смутился Яшка. Добрый-то он, может, и добрый, да вот честным стать учиться предстоит.
— Желаю за поступок такой, чтоб удача во всём тебе сопутствовала, во всех делах твоих, — поклонился парню старик.
— Спасибо, дедушка, удача — она завсегда пригодится. Ну, прощевай, да не теряй больше денежку, — Яшка быстро направился к городу, распрямив плечи и весело насвистывая.

   Дедок же, посмотрев ему вслед, развернулся и засеменил к лесу.
Там, на лесной тропке его дожидалась внучка.
— Вот видишь, дедка, я выиграла, вернул парень кошель, не обман его думки у папоротника! Проспорил, отпускай на дальнюю заводь на гулянья, — торжествовала девушка.
— Так и быть, отпущу, но чтобы до первых петухов вернулась, — строго глянул старый Леший на Мавку-Купавку.
— Вернусь, — пообещала радостная девушка, сколько подружки-русалки с дальней заводи звали в гости, да дедка не пускал. — А что ж ты дедка парню-то золотишко не оставил, ты ж у меня не жадный? Ведь без золота погонит прочь его купеческая дочка.

   — Эх, молодёжь, — укоризненно ответил Леший. — Того, что под носом не видите! Да то, что Марфушка парня бросит — это его первой удачей-то и будет, а дальше жизнь его, как по маслицу покатится.
— Ой, дедка, правда твоя, а я что-то и не подумала. Надо подружкам рассказать, что человек цветок папоротника увидел, а не сорвал — красотой залюбовался.
— Да, Купавушка, уж какой век я в этом лесу, а такого не разу не видывал.
Дед с внучкой пошли по тропинке и скрылись в лесной чаще.

   С дерева слетел большой филин, давно уже наблюдавший за всем происходящим. Ударившись оземь Страж вечного покоя оборотился добрым молодцем.
— Что же, Яшка. Впрок мой урок тебе пошёл, да папоротников тоже, — молвил он. Затем посмотрел вслед русалке и Лешему. — Значит на гулянья в заводь дальнюю, петь, играть, да парней приманивать-очаровывать? Ужо я тех парней быстро отважу, Купавушка, не впервой, — ревниво блеснул глазами Филин, вновь обернулся птицей и, ухая, полетел над лесом.