Отгадай

Верхотурье – небольшой районный городок (не более десяти тысяч жителей) на севере Свердловской области, в котором я оказался волею судьбы, выглядит убого, хирея прямо-таки на глазах. А ведь когда-то (о том свидетельствуют ветшающие памятники старины глубокой) город процветал и считался центром православия на весь Урал и Западную Сибирь. Здесь же обитали когда-то и царёвы наместники.

Городу – четыреста лет. Город гораздо старше Перми и Екатеринбурга. Так распорядилось время, что город стал захолустьем. В городе нет крупной промышленности, а окрестные сельскохозяйственные предприятия безнадежно убыточны и влачат жалкое существование, получая от государства субсидии, чтобы вконец не загнуться «социалистическому сельскому хозяйству» в отдельно взятом районе.

Практически, ничего в городе не строится. Даже жилье. Даже объекты соцкультбыта. Средние школы, например, размещаются в бывших церковных помещениях. Все коммунальное жилье – это отнятые дома у зажиточных горожан после прихода к власти большевиков.

Мы (я и моя жена Лариса) вынуждены были несколько недель жить в редакции районной газеты и спать на жестком редакционном диване, которому не менее пятидесяти лет.

Я ждал, что дадут хоть какую-то коммунальную комнатёнку. Но вскоре понял, что все безнадежно, и стал искать домохозяйку, имеющую частный дом и желающую приютить бездомных.



Нашел-таки подходящий дом-пятистенник поблизости от реки Туры. В доме – кухня с русской печью и две комнаты, разделенные тонкой деревянной перегородкой.

Хозяйка, Глафира Михайловна Лапчинская, жившая одиноко, мне пришлась по душе: строгая провинциальная интеллигентка всю жизнь проработала учителем словесности в школе при местном детдоме, а теперь – на заслуженном отдыхе.

С порога, можно сказать, предупредила:

- Никакого пьянства! Не люблю!

Её предупреждение имело под собой основание: провинциальные журналисты пили часто и много. Об этом в крошечном городке знали все. Я же – новичок, для горожан - «темная лошадка», поэтому слова учительницы были как нельзя кстати.

Скажу сразу: мы сошлись характерами. Во всем. Так что не вижу смысла углубляться в детали. Да и эта «заметка по поводу» совсем о другом, не о хозяйке (на сей раз), а о её единственном «сожителе» и верном друге, носящем странное имя «Отгадай». Кто так назвал? Почему? Не помню. Думаю, что Глафира Михайловна говорила, но в моей памяти почему-то не осталось ни единой зарубки.

Глафира Михайловна обожала друга, но вольностей и поблажек – ни-ни. Держала в строгости. А это означало, что «Отгадай» сутками крутился на одном пятачке, размер которого определялся длиной цепочки.

Каждое наше вторжение в зону его жизненного пространства воспринималось совсем недружественно: скалился и зло ворчал, когда проходили мимо, направляясь в отхожее место по своим естественным надобностям.

Сначала Глафира Михайловна урезонивала своего друга окриком. Не помогало. Тогда стала на день укорачивать цепочку еще больше, чтобы у нас была возможность передвигаться по двору беспрепятственно, не подвергая себя риску оказаться укушенными.

Столь явное ограничение и без того скудных своих прав и свобод «Отгадай» воспринял отрицательно, вконец обидевшись на виновных, то есть на нас.

Я понял его возмущение. И решил, что надо искать взаимопонимание. Не сразу, ясное дело, но мы, в конце концов, заключили перемирие. На меня скалиться перестал вовсе. На Ларису продолжал недовольно и глухо ворчать и при приближении уходить в домик-убежище, сверкая оттуда злыми глазищами. Вот, злюка, а?!

Середина июня 1970-го. Жарко. Скорее всего, за тридцать. Выхожу на крыльцо. И вижу, что «Отгадай» страшно мается. Нашел крохотное местечко между сараем, где хозяйка хранит дрова, и своим домиком, улегся в тенёчке, прижавшись к прохладной земле и вывалив язык. Дыхание тяжелое и прерывистое. Подхожу. Участливо спрашиваю:

- Жарко тебе, да?

«Отгадай» печально смотрит мне в глаза и еле слышно отвечает, даже не пошевелившись:

- Ув-в-в!

Жаль пса. Иду в дом, беру кусок хозяйственного мыла, возвращаюсь, отсоединяю цепь от ошейника (рискую, потому что Глафира Михайловна категорически запрещает это делать, злой, говорит, и может покусать кого-нибудь), «Отгадай», почувствовав свободу, вскакивает и с визгом несется к воротам. Я – за ним. Открываю калитку. «Отгадай» вырывается первым и торжествующее начинает заливаться в лае, крутясь вокруг меня, ставя лапы мне на грудь, стараясь дотянуться до моего лица и лизнуть.

- Пойдем, - говорю я и направляюсь в проулок, упирающийся в берег реки.

«Отгадай» все понял и несется вперед меня. Подбежал, осторожно вошел в воду и остановился. Обернувшись, ждет меня. Его глаза предлагают: «Может, искупнемся, а?»

Снимаю брюки, вхожу в воду. Река – мелководна в этом месте, максимум, мне по пояс. Иду к другому берегу. «Отгадай», немного подумав, плывет за мной, поднимая фонтаны брызг. Достигнув того берега, возвращаемся. Пес выходит на берег и начинает отряхиваться. Я беру мыло и намыливаю его, веду опять в воду и ополаскиваю. Процедуру повторяю несколько раз.

«Отгадай», блаженствуя, счастливо повизгивает.

Возвращаемся домой. «Отгадай» сам подходит к тому месту, где лежит цепь, и останавливается, глядя мне в глаза. Будто говорит: пристёгивай; понимаю, что счастье не бывает вечным. Такие процедуры купания становятся регулярными. Глафира Михайловна замечает, но обходится без выговора. Совместные прогулки на реку укрепили наш союз. И настолько, что…

Мы прожили у Глафиры Михайловны почти десять месяцев. И вот мне дают коммунальное жилье. Неплохое по тамошним меркам: двухкомнатная отдельная квартира (комнаты крохотные-крохотные) на первом этаже бывшего купеческого деревянного дома. Мы уезжаем. Я дружески обнимаю беспородного пса за шею. Он грустно смотрит мне в глаза и повизгивает. Прощается, значит.

Проходит три дня. Вечер. Возвращаюсь с работы, и у дома мне на грудь бросается «Отгадай» с болтающимся на ошейнике куском цепочки.

- «Отгадай», что ты наделал?

Молчит пес. Он лишь еще крепче жмется к моей груди, уткнувшись влажным и холодным носом мне в подбородок.

- Голубчик, - говорю я, - тебя же хозяйка потеряла. Пойдем скорее к тебе домой. Понимаю, что скучаешь, но, брат, ничего тут не поделаешь: такова жизнь.

Я иду в сторону дома Глафиры Михайловны. Рядом, понурившись и опустив хвост, плетется «Отгадай». Кажется, готов покориться судьбе. Вхожу во двор. На стук калитки выходит хозяйка, смотрит и качает головой.

- Такую цепь порвал, негодник, - я скрепляю порванную цепь.  «Отгадай, лизнув меня в щеку, скрывается в будке и ложится, демонстративно отвернувшись от меня. Хозяйка спускается с крыльца, неся в руках миску с собачьей едой, ставит рядом с будкой. «Отгадай» приподнимает голову, оборачивается, тянет носом, чуя вкусные запахи. Потом пренебрежительно коротко тявкает и вновь демонстративно отворачивается. Хозяйка добавляет. – Скулит целыми днями. Друга потерял… какого друга?!

Ухожу.  «Отгадай» не выходит и не провожает. Обиделся пес. Мне также грустно и тяжело на душе. Иду и думаю об одном: «Как надо привязаться, чтобы найти в себе столько сил и порвать цепь? И… Удивительно, как нашел меня? Найти, не видя и не зная, где теперь живу. Долго искать, обойти сотни дворов, чтобы отыскать единственный и неповторимый запах, увидеться хоть бы на минуту».

Какие великие доброта и преданность у пса со странным именем «Отгадай». До чего ж несовершенен человек, если о таком ему остается лишь мечтать?

ВЕРХОТУРЬЕ – ЕКАТЕРИНБУРГ, август 1970 – октябрь 2005.