Часы и мастер

        Одноактная пьеса для одного актера

 

     Действие происходит в Израиле в конце ХХ века.

 

     Обычная гостиная израильской квартиры средней руки. Единственная вещь, которая выделяет ее из других, – огромные, в человеческий рост, напольные часы. Герою пьесы, Меиру, уже за восемьдесят , он больной, сильно хромает и имеет привычку разговаривать с людьми, которые умерли.

 

Оставь меня в покое! Сколько человек может пить?.. Это если у него здоровые почки и мочевой пузырь! А у меня... Но я уже выпил три стакана! И мне надо наконец позвонить Янкелю, а ты все утро... Хорошо, хорошо, выпью.

 

     Идет на кухню и возвращается со стаканом воды.

 

Я уже принимал... И аспирин принимал. И кальций. ...Ты уверена? Странно... Ладно, но сначала поговорю с Янкелем и... Но что уж такого страшного случится, если я приму через полчаса? ...Хорошо, хорошо, хорошо...

 

     Глотает таблетки. Звонит телефон.

 

Меир Каценельсон слушает... Кто?.. Не помню... Дов Лихт? Конечно, помню! Так это твой дед? У него были отличные часы, швейцарские, Лонжин, но кто-то из внуков... Так это был ты? Хулиган!.. Хороший был человек, благословенна его память. Теперь таких уже не делают. Да и часов таких теперь не достать... Так что ты хочешь от меня? Ведь не ради часов ты звонишь? Верно?.. Что значит: «часов , но не этих»?.. Да, есть.

 

     Смотрит на напольные часы.

 

Это часы замечательные, можно сказать, единственные в мире. Их сделал рабби Меир из Глухова. Он был великий рав и великий мастер. Гениальный часовой мастер. Слышал про него? Эх ты, а еще внук Лихта. Про каких-нибудь вшивых футболистов ты, небось... Впрочем, что тут говорить, у меня у самого внук футболист. То есть был, пока не повредил ногу... Да, Алон Каценельсон мой внук... «Великий»? Великий бездельник! Что он умеет, кроме как пинать мяч? И кому он сейчас нужен с такой ногой? Я сам хромой, но это у меня врожденное, и я за чужой счет никогда не жил. А его кто будет кормить всю жизнь? Ладно, мне некогда. Так в чем дело? И откуда ты пронюхал про эти часы?.. Ясно. Так вот: передай своему вшивому миллионеру, что этих часов ему не видать, как своих ушей... Даже за миллиард долларов. На кой мне этот миллиард? Я одной ногой в могиле... Слушай меня внимательно. Я старый больной еврей. И я кое-что повидал в жизни. Человек должен работать! Понимаешь? Работать! Но не ногами! Работают – по крайней мере евреи – головой и руками! Все!

 

     Вешает трубку.

 

А... теперь ты... Послушай, Залман, мало того что Клара меня все утро донимала, так и ты туда же... Надо же – первый раз за сто лет дождался от тебя похвалы, видно и впрямь Машиах вот-вот... А ты обо мне что думал? Что я променяю часы рабби Меира на какие-то вшивые доллары?.. Ага! Вылезло наконец-то шило из мешка: Хана! Когда ты был жив, ты... Послушай, Залман, ты думаешь, я не знаю, что ты до сих пор не можешь мне простить, что Хана хотела меня, а не тебя?.. Я тебе сто раз говорил: я женился на Кларе не потому, что она была богата, и не женился на Хане не потому, что она была бедна. Праправнучка самого рабби Меира – это стоит больше любого богатства... А что, по-твоему, я этого тогда не понимал? Я, может, не такой умник, как ты, я всего лишь часовщик – рабби Меир, кстати, тоже был часовщиком и не кантовался за счет общины, как некоторые, – но элементарные вещи понимаю даже я... Да потому что Хана хотела сделать из меня великого рава, второго рабби Меира! А я не гожусь! Не способен! Я просто часовщик! А ей надо было вылепить своими руками – как ее прапрабабка, тоже, кстати, Хана, – из часовщика великого рава. Но у рабби Меира были для этого данные, а у меня нет! И у тебя, видно, тоже – раз ничего особенного из тебя не вышло, хоть ты ни на что, кроме Торы, времени не тратил. Ты уж прости... Не спорю. Но таких могучих орлов, как ты, в вашей йешиве было еще человек сто и она... Прекрасно! Если тебе хочется верить, что я женился на Кларе из-за денег, на здоровье! Если за гробом, конечно, есть здоровье... Да потому что Клара любила меня таким, как я есть! И ничего не требовала... Ну, хорошо, допустим, что жена должна требовать. Пусть не требовать – подталкивать. Тянуть. Твоя Фейга тебя и тянула, и подталкивала – и куда она тебя вытянула? На какую-такую высоту?.. Послушай, Залман, всю жизнь ты пытался переделать меня по своему образу и подобию и тебе это не удалось. Почему ты думаешь, что после смерти у тебя это выйдет лучше?.. Но я не верю! Понимаешь? Не верю!.. Ну и что из того, что старший брат? Оттого что тебе нет покоя за гробом, я должен изображать набожность, которой нет?.. Да оставь ты мою душу! Она моя! Я тебе больше скажу, и можешь это передать по инстанции: если бы я да был религиозным, – пообщавшись с тобой, я бы уж точно стал атеистом!.. Потому что в твоей вере нет души, вот почему. У Янкеля есть, я даже завидую, а в твоей вере нет. Она у тебя какая-то дигитальная... Я имею в виду, что и у часов, у настоящих часов – есть душа. А у дигитальных нету. Прыгают там всякие электроны, как блохи на собаке... И чего тебе неймется в могиле, не понимаю. Лежал бы себе да отдыхал. Хотя нельзя сказать, что в жизни ты уж очень перетрудился... Да-да. Конечно. Молился, учился, все исполнял. Но рабби Меир тоже молился, тоже учился и тоже все исполнял. Но при этом он еще и работал! И РАМБАМ, и старый Гилель и... Ну если ты и впрямь такой праведник, почему тебе за гробом нет покоя?.. Из-за меня. Будь здоров! Мне некогда!

 

     Набирает номер телефона.

 

Рувен? Привет. Меир. Слушай, позвонил мне Нир, внук Дова Лихта. Говорит, что ты рассказал ему про часы рабби Меира. Во-первых, зачем ты первому встречному, а во-вторых, если рассказывешь, так хотя бы не перевирай!.. Да почти все переврал! Эти часы никогда не принадлежали никакому графу! Рабби Меир сделал их специально для нашей синагоги, и там они простояли сто лет, пока не пришли немцы... Откуда мне знать, как они попали в Израиль? Я знаю, как они попали ко мне. Случайно. Я был в Яффо, по ошибке зашел не в ту лавку... Какой-то старьевщик-араб. И первое, что мне бросилось в глаза, – эти часы. Они были испорчены, и стекла разбиты, так что он отдал их мне за бесценок, доставка обошлась дороже... Конечно, рабби Меира! Неужели я их спутаю? Я их с детства помню, сто раз рассматривал, если не тыщу! Я только не знал, что и механизм у них уникальный. Я ведь на своем веку перевидал часов больше, чем ты людей. А такого механизма не видел. Ни разу! Пока разобрался, как он работает, – два месяца прошло, если не больше... Говорю тебе: он был гений! Не только гениальный рав, но и гениальный мастер... А починка оказалась совсем простая, только стекла не стал вставлять... Ходят точно. Ты не поверишь, но они живые... А то это значит, что они тикают по-разному в зависимости от моего настроения и могут идти даже без завода. Когда я в больнице был – две недели, не шутка – не остановились и не отстали... Конечно, противоречит! Но законы природы – это одно, а рабби Меир – это... Янкель, например... Что значит, какой Янкель? Мой Янкель, с которым мы росли вместе! Ну, ты еще синильнее, чем я. Ну и что? А гройсе зах* – семьдесят лет! Да сегодня каждому цуцику семьдесят... Янкель, из Тель-Авива, высокий, в кипе, он приезжал ко мне в больницу вместе с женой, с Маргалит. Йеменитка** у него жена, ты еще потом сказал: «Какая красивая женщина – даже в старости, и шрамы ее не портят». Они пришли, а ты как раз уходил, спешил к внукам. Янкель и Маргалит... Вспомнил? Слава Богу, доехало. Так Янкель, он нисколько не удивился, что часы столько времени шли без завода, хотя в физике смыслит больше нас с тобой вместе взятых. Правда, он религиозный. Но это не имеет значения. Значение имеет, что он понимает, кто такой рабби Меир.

Конвертин я уже принимал! Ты же видишь, что я разговариваю!

 

* Великое дело! (идиш).

** Еврейка из Йемена или потомок йеменских евреев.

 

 

Это я не тебе... С Кларой... Ну, конечно, умерла, ты же был на похоронах. Но она и за гробом продолжает давать мне инструкции. Руководить дураком-мужем – это сладко даже после смерти... Допустим, что я действительно спятил. Ну и что? В нашей вшивой демократии уже и это противозаконно? У нас полстраны с приветом, мы древний народ, у нас много сумасшедших. Ну и я не без этого... Передам, я с ним каждый день почти... По телефону, конечно. Янкель очень болен, очень. Когда с Маргалит говорю и он не слышит – она плачет, а она не из тех баб, что плачут. И подполье вместе с ним прошла, и Войну за независимость, и потом – сколько секретных операций, о которых они не говорят... Сердце сдает. Мотор... И что, он действительно классный врач? Тогда дай телефон. Подожди, я найду очки. Вечно они куда-нибудь...

Клара, где мои очки? ...Как они могут быть в холодильнике? В холодильник я уж точно их... ...Хорошо, хорошо, проверю.

 

     Открывает холодильник и находит очки.

 

Ты знаешь, Рувен, она-таки да права. Они были в холодильнике. Диктуй... Спасибо. Дай-то Бог, чтобы... Да не заводила их Таня! Я спрашивал. В больницу ко мне она ходила – да, а в пустую-то квартиру – зачем? Часы заводить? Ей за это не платят. – Клара, я тебя умоляю, у меня важный разговор!.. Ладно, Рувен, я прощаюсь. Привет Циле. Сейчас же звоню Янкелю.

 

     Вешает трубку.

 

Послушай, Клара. Что тебе эта бедная Таня сделала? Тихая домашняя женщина, не сучка. И в Израиль-то она приехала уже после твоей смерти... Да она мне в дочери годится, если не во внучки!.. Не сходи с ума, честное слово! Женские прелести меня уже давно не волнуют, я уже пятнадцать лет на полшестого. Когда у нас было последний раз, ты не помнишь?.. Потому что она в тяжелом положении, вот почему! Учительница, а вынуждена полы мыть, пыль вытирать и ухаживать за человеческой рухлядью вроде меня – конечно, мне ее жалко. К тому же дочка больная и с сыном проблемы... Неужели ты не видишь, что она не только ради денег, а по-человечески? Женщина в одиночку бьется, да неужели я такая сволочь, что не помогу? Чтобы у нее хотя бы своя крыша над головой была!.. Да я ей сам сказал: начнешь возвращать, когда встанешь на ноги. Не раньше. ...А нам сколько людей помогали? Забыла? Про Янкеля я не говорю, мы с ним как братья, то есть он мне в сто раз ближе, чем Залман, – я не про него! Ясно, что он мне помог. А в Сибири? Если бы тамошние люди нам не помогли, да мы бы в живых не остались! В первую же зиму... Послушай, что я тебе скажу. Перестань меня ревновать. Сорок лет ты меня ревновала к Хане, благословенна память праведницы, а теперь привязалась к этой бедной Тане. Лишнее это. Я ведь тебе ни разу не изменил. Ни разу. И ни разу не солгал. И перестань доказывать мне, себе и всему свету, что я правильно сделал, женившись на тебе. Бога ради перестань. Я сам это знаю!.. И что такой преданной и заботливой жены… Но перебарщивать не надо! Ты ведь и в могиле будешь командовать: «Не лежи на левом боку! Вредно для сердца!»... Ладно, мне некогда, надо Янкелю позвонить. Прости. Я устал от этих разговоров.

 

     Но прежде чем он успевает взять трубку – телефонный звонок.

 

Алло! Меир Каценельсон слушает... Я, наверное, потерял счет времени, у стариков это бывает. Сегодня что – первое мая? Или седьмое ноября? Раз ты отцу звонишь – не иначе, как у вас какой-нибудь пролетарский праздник... Ну не пролетарский, так социалистический... Такие утешительные новости, а ты молчишь?! Вместо того, чтобы порадовать папочку?.. И давно это? Я имею в виду разочарование в социализме?.. Что значит: «Никогда не был рьяным социалистом?». Ты писал, убеждал, произносил речи... Наверное, я и вправду упрощаю. Очень может быть. Я ведь не профессор. Сейчас, интересное дело, очень многие пламенные борцы стыдятся своего прошлого. Где красные флаги, где первомайские демонстрации? Социализм сегодня вроде сифилиса, которым переболели в молодости. Ваш вшивый Маркс, наверное, в могиле переворачивается... Что он мне сделал? Что он всему миру сделал, выкрест паршивый!.. Будем считать, что идеологическая часть нашего общения закончилась... Живу. Что уже хорошо. Дома, а не в больнице или еще где-нибудь. Что тоже немаловажно... За последний год дважды. Первый раз три дня, второй – две недели... Какая тебе разница, почему? У стариков болезней хватает... Но ты ведь не за этим звонишь, верно? Так давай ближе к делу. Мне надо Янкелю звонить. Кто плох, так это он. Итак?.. Шустрый малый, этот юный Лихт. В деда. Интересно, как он тебя нашел. Впрочем, это совсем не интересно. Часы рабби Меира останутся у меня! А после моей смерти – пойдут в синагогу. Где им и положено быть... Я знаю, что большие деньги... А зачем они мне? В могилу?.. Ах потомкам! «Люди оставляют потомкам»... Сколько раз ты был на маминой могиле за эти два года? И сколько остальные наши потомки? И на моей могиле будете не чаще. А про кадиш и говорить нечего... Ну и что, что неверующий? Еврею после смерти положен кадиш. Одиннадцать месяцев, три раза в день... Еще бы! В Мюнхен слетать на какую-нибудь вшивую конференцию или в Оксфорд – как же, как же! Будут поливать Израиль грязью, а профессор Каценельсон не поучаствует? Без еврейских запевал у антисемитов совсем не то удовольствие... И в какую же историю он влип? С меня достаточно, что он влип в футбол... Я знаю, что я ретроград, но вот что отстал от времени – тут ты ошибаешься. Часовой мастер – это... как бы тебе объяснить попроще, чтобы ты понял... часовой мастер – это часовой времени... Нет, не то... У него со временем такие же, не побоюсь сказать, интимные отношения, как у скрипача с музыкой. Тем более если ему посчастливилось заполучить часы рабби Меира. Это как для скрипача Страдивари. Пока они тикают, и я тикаю... Ну, хорошо, он влип, а я-то причем? Я, что ли, его воспитывал? С меня довольно, что я тебя воспитал так, что ничего путного делать не умеешь. Только болтать и лгать, людей обманывать. Еще слава Богу, что фамилия довольно распространенная, не все знают, что приват-профессор Аарон Каценельсон... Уже полный? Тем более: что полный профессор Аарон Каценельсон – сын часовщика Меира Каценельсона... Я так понимаю, что сынок твой ночей не спит, как, мол, там любимый дедушка? Здоров ли? Или снова в больнице?.. От беспокойства, наверное, и влип в эту историю... Циник? Я циник? Я?? Знаешь, Арончик, это как если бы золотарь в рабочей робе вошел в ресторан с претензией: «У вас тут не чисто»... Я понимаю, как тяжело тебе это выслушивать, но денежки важнее, верно? Кстати, я заметил, что многие пламенные социалисты денежки любят еще нежнее, чем социализм. В социализме они, бывает, разочаровываются, а в деньгах – никогда. Ладно, поговорили и будет. Мне надо Янкелю звонить.

 

     Вешает трубку, но прежде чем набрать номер:

 

Послушай, Клара, потом! Я должен наконец позвонить Янкелю!.. В чем это, интересно, я несправедлив? Что он на твою могилу ни разу не пришел? Или что свою страну поливает грязью? Ах, «другое мнение»!.. Если бы другое мнение, я бы слова не сказал! Но мнение – это одно, а прямая ложь и фальсификация – это совсем другое! Его профессор Джонсон за руку поймал на наглом искажении фактов. Не еврей, заметь, лицо незаинтересованное. Бен Гурион писал и заявлял, что он против, а наш Арончик врет, что он был за. Арабы вырезали сто двадцать семь евреев, а наш сынок пишет: «Во время волнений погибли пятнадцать человек». Каких человек? От чего погибли?.. Мне Янкель сто мест таких показал, он же нашу историю своими руками делал! И, главное, поймали тебя на лжи, так извинись! Но нет! Продолжает лгать! Все эти новые историки... Да, верно, я прививал ему вкус к истории. Я и сейчас считаю, что история – важнейшая из наук. Но ко лжи я ему вкус не прививал! Ты слышала от меня хоть одно лживое слово? Хоть раз?.. Не надо мне твоих дурацких капель! Я выпью эти капли, и мой сын перестанет лгать? Верно сказал Ишайя: «Погубители и разрушители твои из тебя же и выйдут!». Только когда я это читал, я в самом страшном сне не видел и не думал, что это про моего сына сказано. Это ваша порода, это он в твоего брата. Ему соврать было проще, чем высморкаться. Высморкаться – платок доставать надо. Я тебе больше скажу: если бы мы остались в России, наш Арончик и там бы сделал карьеру, хоть и еврей. Он ведь в любую задницу без мыла влезет и вылижет до блеска, не побрезгует. Сталин уж на что был антисемит, а умных и подлых евреев держал. Ценные кадры для режима. Ну и наш бы не сплоховал... Худо мне. Не передать, как худо... Ладно, чтобы ты была спокойна.

 

     Капает капли и пьет.

 

Не буду я звонить Тане! Мне Янкелю... Только что, пять минут назад, ты ее с грязью смешала, а сейчас: «Звони Тане». И что я ей скажу? Что у меня сын подонок и я разволновался по этому поводу? У нее своих проблем выше головы.

 

     Набирает номер.

 

Маргалит? Это я. Ну как он?.. Ну слава Богу! Дай мне его. Ну что, старичок? Скрипим помаленьку? Завод не кончился? Тикаем? Я этой ночью тебя во сне видел. Будто мы вместе готовимся к бар-мицве*, почему-то в доме у Ханы. Только мы с тобой старые, а Хана – как я ее видел в последний раз, а мы с тобой старые, как сейчас. И ты меня просишь, чтобы ты читал первый. А я говорю: как это может быть? Моя глава «Ноах», а твоя «Лех леха», она ведь читается после! Мне следует быть первым! И рав Шимон не согласится. А ты говоришь: Меир, мне очень нужно, у меня пропадет сертификат** в Эрец Исраэль, а Эрец Исраэль важнее всех раббаним. И все это меня нисколько не удивляет, хотя я и во сне как бы знаю, что в Эрец Исраэль ты пробрался без всякого сертификата и даже мысленно увидел весь твой путь, как если бы проделал его с вместе с тобой. И Хана тоже просит: «Меир, пропусти Янкеля первым!».. Ну, конечно, согласился! Тебе кто-то мог когда-либо отказать? Во всяком случае не я... Ты знаешь, я часто думаю: если бы не моя хромота, решился бы я тогда все бросить и убежать с тобой? Наверное, нет. Мне всегда хотелось покоя, и никогда я его не имел. Такая ирония судьбы… Ну если за шиворот, то может быть. Тебе бы я отказать не смог… Ты знаешь, Хану я не видел во сне десятки лет. Когда мы вернулись в Польшу – чуть не каждую ночь мне снилось, как ее убивают и каждый раз по-разному. Но так явственно! Кларе я, конечно, про эти сны ни слова, но она всегда знала, всегда, непонятно как. Можешь себе представить, что за жизнь у нас была. А когда я наконец узнал, как она погибла на самом деле... С тех пор сны эти как отрезало. И вот вчера увидел ее снова. «Меир, пропусти его»... Как молоды мы были! И как быстро все прошло, правда? Удивительно... Слушай, Янкель, у вас в синагоге как молятся? Я имею в виду: всерьез или хап-лап?.. Потому что я хочу отдать вам часы рабби Меира... Ничего не рано! На них уже зарятся! Готовы заплатить большие деньги... Например, мой сынок. Хотя он – дурак – не понимает, что у него они не будут ходить. Поговори там, ладно?.. Опять ты за свое! Ну не могу я! После того, что Он нам сделал, как можно в Него верить? Не постигаю! Я тебе честно скажу: я завидую тем, кто верит по-настоящему. Но сам – не могу. Ты же не хочешь, чтобы я на старости лет начал врать? Кому это нужно? Ему – в последнюю очередь... Ладно, сменим тему. Мне дали телефон врача, говорят что он гениальный кардиолог, неплохо бы ему показаться, дай мне еще раз Маргалит.

 

* Религиозный обряд, совершаемый над еврейским мальчиком, достигшим 13 лет. Отныне он сам отвечает за свои действия перед Всевышним.

** Разрешение на въезд в Палестину, выдаваемое английскими мандатными властями.

 

 

Маргалит, слушай внимательно. Есть гениальный кардиолог. Говорят, что он делает чудеса. Рувена помнишь? Неважно. Его племянник был уже на том свете, когда... Маргалит, куда ты пропала? Что случилось? Что случилось, Маргалит??? Господи, только не это! Господи! Пожалуйста! Я прошу Тебя! Только не это! Возьми меня вместо него! Возьми меня! Я согласен! Ты слышишь? Вместо него! Я согласен!.. Маргалит, ты меня слышишь?.. Господи! Что же Ты делаешь, а? Зачем Ты это сделал?

 

     Трубка выпадает из его рук и раскачивается на шнуре. Он плачет.

 

Я не хочу жить! Слышишь, Ты? Я не хочу жить!!!

 

     Идет к часам и хватается за маятник, пытаясь его остановить. Но маятник продолжает раскачиваться, мотая тело старика из стороны в сторону. Тиканье часов становится все громче и громче, пока не звучит почти угрожающе. Он отпускает маятник и сидит на полу, тяжело дыша.

 

Ну ладно... раз так... ладно... значит не время... значит не время... значит не время... надо тикать дальше...

 

        КОНЕЦ

 

     Хайфа, 2004 год.