Глазами Шейлока

                П ь е с а

Действующие  лица:

Шейлок, ростовщик-еврей, крепкий, моложавый
Джессика, его дочь
Ланчелот, слуга Шейлока

Молодые венецианцы:
Грациано, племянник дожа
Юрист, служащий сената
Антонио, венецианский купец
Бассанио, его друг
Лоренцо
Микеле, скульптор и живописец

Порция, богатая наследница
Нерисса, ее прислужница
Дож
Сенаторы, публика
Писец

                Действие происходит в Венеции


                Д Е Й С Т В И Е    П Е Р В О Е

С Ц Е Н А 1

Улица. Лоренцо, Бассанио и Грациано.

Л о р е н ц о.      Ну, где ж они?
Б а с с а н и о. Заждался?  Без женщины и без вина жизнь  так трудна.
Л о р е н ц о.  Ты все еще рифмуешь, Бассанио?
Б а с с а н и о.   Рифмую, друг, рифмую. Помогает теченью жизни. Не вышло из меня поэта, так хотя бы это. Кроме того, забавно, не так ли?
Г р а ц и а н о.    Часы... (Смотрит вверх на башенные часы, зрителю невидимые). Еще минута. Даже две.
Л о р е н ц о.  Часы заснули, разве ты не видишь?.. Забавно, так забавно.
Б а с с а н и о.   Так сколько ты болел? Два месяца?
Л о р е н ц о.      Два с половиной. Почти что три. Я думал: все, не встану... Но этот  врач Га-Леви... Хоть и еврей... (Смотрит вверх на часы).  Пробило пять!.. Ну?.. Где они?
Г р а ц и а н о.    Лоренцо, женщина и точность – две вещи несовместные...  К тому же, когда ты в лихорадке, ты не думаешь о том...
Л о р е н ц о.    А вот представь себе, мне снилась Мариула. В бреду, но снилась. Ее родимое пятно под левой грудью.
Б а с с а н и о.     Под правой.
Л о р е н ц о.        Под левой.
Г р а ц и а н о.    Не спорьте. Сейчас они придут и мы проверим. Так сказать, вживую.
Б а с с а н и о.  О, Мариула, Мариула, тебя узрев, упал со стула я на кровать тебя –м-м-м-... ласкать. Ну, как?
Л о р е н ц о.  Восхитительно. Шалун ты был и  шалуном остался.
Г р а ц и а н о.   Бассанио?  Король всех шалунов.
Л о р е н ц о.   Но где ж они, черт побери!... (Смотрит с нетерпением по сторонам и вдруг хватает Грациано за руку).
Грациано, ты знаешь всех в Венеции...
Г р а ц и а н о.  Не всех, но многих. По крайней мере тех, кого знать не мешает.
Л о р е н ц о.     Кто эта девушка?  Да, нет! Вон там!
Г р а ц и а н о.   Ах, та... Так это ж  Джессика!  Дочь Шейлока...
Ну, этого... ростовщика.
Л о р е н ц о.      А кто с ней рядом?
Г р а ц и а н о.   Давид, ее кузен. Или троюродный. Не помню. И их слуга.
Л о р е н ц о.     Познакомь нас. Скорее. А то они уйдут.
Г р а ц и а н о.   Красивая жидовочка, бесспорно. Но только – зачем тебе она?
Л о р е н ц о.    Познакомь!!!
Г ра ц и а н о.  Хорошо. Раз так тебе приспичило. Пошли. Бассанио, останься здесь, а то придут девчонки, а нас нет...  Идем, Лоренцо.
(Лоренцо и Грациано уходят. Появляется Антонио. Он погружен в свои, повидимому, невеселые мысли).
Б а с с а н и о.   Антонио! Дружище! Что случилось?
А н т о н и о.  Бассанио! Как рад тебя я видеть! Ты жизнерадостность сама, клянусь святыми. Был бы ты врачом, больные от одного лишь вида твоего...
Б а с с а н и о.     И это несмотря на все невзгоды. Заметь.
А н т о н и о.       Да, я слышал, что ты остался на мели. Как ты  так ... неосторожно... Необдуманно...
Б а с с а н и о .    Антонио, у каждого своя планида. Твоя– семья, молитва... добрые дела... и все такое. А моя – жить полной мерой. Каждую минуту! День, прожитый без наслаждений, - по мне,  пропал впустую.
А н т он и о.        Но есть еще душа.  Душа. О ней подумай...
Б а с с а н и о.    Но я ее не видел. Ее нельзя пощупать, вот в чем дело. Девку можно. А душу – нет.
А н т о н и о.   Побойся Бога! Я  знаю твое сердце и душу даже лучше, чем ты сам. Но все-таки побойся Бога!
Б а с с а н и о.    Впрочем, полно обо мне, тем более, что мне уж не поможешь. Но ты...
А н т о н и о.     Что я?
Б а с с а н и о.   Как будто держишь на плечах весь груз своих судов... Задерживаются. Да. Бывает. Но от того, что ты после заутрени бежишь на пристань, когда бездельники, как я,  в счастливой неге предаются последним ласкам...  Это не ускорит приход твоих судов ни на минуту! А душу измотает больше, чем мне мои долги.
А н т о н и о.  Ты понимаешь, по моим расчетам они давно уже должны были прибыть...
Б а с с а н о.   Оставь расчеты, друг! Расчетам грош цена. Живи минутой! Ты любишь, я знаю, свою семью, дай всем им Бог здоровья. Об этом думай, а не о судах... Что ты помрачнел? Случилось что-нибудь?
А н т о н и о.  Малышка заболела. Горит! Не узнает нас.
Б а с с ан и о. А врач? Кто врач?
А н т о н и о.   Кто-кто... Селестио, конечно... Кто еще...
Б а с с а н и о. Пригласи Га-Леви! Он вытащил Лоренцо с того света.
А н т о н и о.    Жида? Есть врач-христианин, притом богобоязненный, а я – жида?
Б а с с а н и о.  Когда придет болезнь или беда, то помощь примешь даже от жида... Не делай глупости, Антонио. Рикардо, например, жидов не терпит тоже. Но понял, что опасность велика и сразу же потребовал врача-еврея. «Врача-еврея!» - он кричал, - «врача-еврея!»  Подумай сам, ведь врачевание у них из рода в род. Громадный опыт. Христианин из благородных врачом не станет, верно? Нам это не пристало. Ковыряться в гное, в ранах, лечить понос.. Да  иногда  - кровавый... Б-р-р-р...   А у  евреев - наоборот. Врач – человек почтенный. Пусть даже он потомок  царя Давида.  Подумай только:  у королей Европы, всехритстианнейших притом,   врачи евреи.
А н т о н и о.  Спасибо за совет. Но жид не переступит порога моего дома.  Поди, дознайся: врач он или враг. Двоих излечит,  третьего залечит. Тем более ребенка. Может, тайно он кровь его  для нужд своих жидовских захочет выточить.
Б а с с а н и о. Но ведь сейчас не пасха!
А н т о н и о.  Кто знает их дремучий обычай тайный? Жид не взойдет на мой  порог и баста! Если Бог захочет, ребенок выздоровеет.
Б а с с а н и о.   Смотри, как знаешь. Ты отец. В семейной жизни холостяк плохой советчик... (Пауза)  Хотя... Ты не поверишь, но 
глядя на тебя... и на твою прекрасную семью... мне тоже иногда мерещится женитьба.
А н т о н и о. Правда?! Я рад, я очень-очень рад. И так тебе скажу: пока мужчина не женился и не родил ребенка, о жизни он не знает ничего. Хоть кажется ему, что он все знает. Так ты непрочь жениться? Это правда?
Б а с с а н и о.   Как на духу. И если б этот случай мне подвернулся не сейчас, а год назад,  полгода даже ...когда я не успел еще все просадить, я бы на ней женился. Знатна, красавица, богата... и добродетельна...
А н т о н и о.    О ком ты говоришь?
Б а с с а н и о. О Порции, конечно. Отец ее покойный оставил ей громадное наследство, но поставил какое-то дурацкое условье о трех ларцах. ... Ты что, не слышал?
А н т о н и о.  Что-то смутно... Я занят был другим.
Б а с с а н и о. В одном из них хранится ответ для будущего мужа. И вот никто из женихов, - а их, ты понимаешь, толпы, - не в силах разгадать  секрет,  в каком.
А н т о н и о.  А ты сумел бы?
Б а с с а н и о.  Я? Я знаю ход. И я б на ней женился, кабы остались у меня хотя бы три тысячи дукатов. Но их нет.  ...Ты посмеешься надо мной и не поверишь, я сам не очень верю: но я б остепенился. И зажил бы себе семейной жизнью. За юбками б не бегал.
А н т о н и о.  Почему же... Я верю... Ты лучше, чем ты мыслишь о себе.
Б а с с а н и о.  Кто знает, может, тоже ходил бы в церковь каждый день. С такой женой... Она-то ходит. Но, видно, это  не для меня. Нам на роду написана судьба. Кому жена, кому гульба.
А н т о н и о.  Оставь свои стихи. Так   дело все в трех тысячах?
Б а с с а н и о. Что попусту об этом говорить. Умри ее папаша на год раньше, я бы...
А н т о н и о.  Как  ужасно, что я не в силах помочь тебе! Я бы ссудил тебе тотчас же... О,  если б хоть один корабль вернулся!
Б а с с а н и о.    Я знаю, друг, я знаю.
А н т о н и о.    Как безрассудно это было – вложить все деньги в эти корабли. Но все мне говорили: такой, мол, случай... Раз в сто лет... Из пяти хотя бы два, хотя б один вернется и ты богач, окупишь все!
Б а с с а н и о.   Да, я помню... (Пауза)
А н т о н и о.   И все-таки мой христианский долг... мой христианский долг...   (Появляются Грациано и Лоренцо)
Г р а ц и а н о.  Ну? Не пришли еще? Привет, Антонио.
А н т о н и о.     И  вам привет, обоим. Кого вы ждете?
Г р а ц и а н о.  Это не для тебя. Девчонок
Л о р е н ц о.    Я раздумал. Прощайте.
Б а с с а н и о.  Лоренцо, не сходи с ума! Ну , опоздали малость, ну так что? Тем более, что так тебе не терпится. Три месяца без женщины. И родинка, наш спор! Забыл? Под левой грудью у нее или под правой?
Л о р е н ц о.  Какая разница... Хоть под обеими. Прощайте. Вдвоем с тремя вы справитесь шутя. (Уходит). 
Б а с с а н о.    Что там произошло? Он не в себе.
Г р а ц и а н о.   Похоже,  втрескался. Стрела Амура.
Б а с с а н и о.   В еврейку?!  И дочь ростовщика? Так сразу? Дочь Шейлока, которому я...
Г р а ц и а н о.   Как только мы приблизились, стал белый, как известка.  И, самое смешное, что и она. Потеха.
Б а с с а н и о.  В дочь Шейлока, который...
Г р а ц и а н о.   Это надо было видеть. От волненья не могут выдавить ни слова. Только смотрят. Мне... даже мне! – неловко стало. И Давиду, ее кузену, тоже. Кстати, Антонио, все карты для своих судов ты у него заказывал, не так ли?
А н т о н и о.   А что мне оставалось? Евреи захватили всю картографию. Всю целиком.
Г р а ц и а н о.  И медицину тоже. Про деньги в рост не будем говорить.
Б а с с а н и о.   Но если карты ты купил у них, то почему ...
А н т о н и о.   Нет выхода.  Как ни противно с ними иметь дело, но рисковать судами  я не стал. По устаревшим картам...  И карты заказал – новейшие - у этого ...картографа-Давида... Через посредника, конечно, но заказал.
Г р а ц и а н о.    Вполне разумно.  Тем более, что нынче год... такого капитаны не упомнят. Вчера я был у дяди...
Б а с с а н и о.    У дожа или у...
Г р а ц и а н о.  У дожа.  Торговля республики в опасности. Я  застал беседу с каким-то капитаном. Такого штормового года, причем на всех морях и океанах...  - Антонио, тебе должно быть интересно... – такого года еще не было.
А н т о н и о.    Я с ним знаком. Худой, высокий и со шрамом на щеке.
Г р а ц и а н о.  Нет, коренастый и без шрама... Боже, как ты побледнел, бедняга. Как Лоренцо и дочка Шейлока. Да не волнуйся так!  Не может  быть, чтоб все суда погибли. Такого не бывает.  Еще придут.
А н т о н и о.   Да... конечно...
Б а с с а н и о.   Тем более, что сам ты говоришь и повторяешь: все в руках Господних.
А н т о н и о .  Да, это так... Постыдно сомневаться в христовом милосердии. Постыдно!  ...Спасибо тебе, Бассанио, что укорил меня. От всей души спасибо. Прощайте. (Уходит).
Б а с с а н и о.    Жаль его, беднягу. Все состояние вложил он в корабли.
Г р а ц и а н о. Ты пожалей себя сначала.
Б а с с а н и о.  Я хоть пожил на славу.  Мой девиз: «Поменьше рассуждений, побольше  наслаждений». Я б выбил это на своем гербе...Хоть я и без гроша и весь в долгах, но сколько молодых людей признавались, что тайно мне завидуют. И коль хватило бы им духу, они бы тоже пустились во все тяжкие. Боятся, что отец лишит наследства. ...А я  давно один... Но - воздержимся от словопрений, ведь жизнь мертва без наслаждений.
Г р а ц и а н о.  Так что ты будешь делать?
Б а с с а н и о. Наймусь на службу. Франция, я слышал, готовится к войне. Не  помню с кем. Неважно.  (Возвращается Антонио).
А н т о н и о. Бассанио!
Б а с с а н и о.  Да, дорогой. Всегда к твоим услугам.
А н т о н и о. Ты помнишь все, о чем мы говорили? И что ты обещал?
Б а с с а н и о. Я? Обещал? Я весь в долгах. Что мог я обещать?
А н т о н и о.  Ты обещал, что если женишься, остепенишься. И будешь верен своей жене. И даже станешь ходить с ней вместе в церковь.
Г р а ц и а н о.  Бассанио?! Антонио, ты шутишь. Он ладана  на дух не переносит.
Б а с с а н и о.  Допустим. Но это все мечты. Чтобы жениться, мне надобны три тыщи, а взять их негде. Мой кредит иссяк.
А н т о н и о.    Но мой пока что в силе. Я влезу в долг, чтоб выручить тебя. А ты дашь слово, при свидетелях!- все это выполнить.    Даешь?
Б а с с а н и о.  (У него на глазах слезы). Да! Обещаю! Вот Грациано  - уже один  свидетель есть.
А н т о н и о.  Достаточно и одного его.
Б а с с а н и о.  Антонио, ты знаешь, я не терплю святош, но ты... ты настоящий. Дай Бог мне стать когда-нибудь христианином хоть вполовину таким, как ты.
А н т о н и о.  И станешь! Безусловно станешь! Ты слышал про святого Августина? Он в молодости тоже   грешил напропалую, а стал святым. И Бог тебе поможет... Ты завтра же отправишься к нему...
Г р а ц и а н о.   К святому Августину?
А н т о н и о.  Не к Августину - к Шейлоку! Не будь помянут рядом, подлый жид. И в долг возьмешь три тыщи. Скажешь, что я ответчик. Узнай его условья  и ко мне. Найдешь меня на пристани. До завтра. Прощайте.
Б а с с а н и о. Тебе зачтется! Бог тебе зачтет! (Антонио уходит).
Г р а ц и а н о.   Вот это поворот! Не ожидал...Какой сюжет!... Но где же эти девки?... (Кукарекает). Чтоб наши курочки услышали призыв.
Б а с с а н и о.  Грациано, ты бесподобен. И, не родись ты благородным, ты стал бы  не юристом, а, выступал бы где-нибудь в бродячей труппе. Такой талант и пропадает втуне.
Г р а ц и а н о.  Наверное, ты в чем-то прав. Я стал бы  не юристом, а драматургом. Какие б я накручивал сюжеты... У публики бы дух захватывало.
Б а с с а н и о. Охотно верю. Ведь ты мастак на выдумки...Но я   не понимаю, как с твоим характером, ты стал юристом? Такая скука...
Г р а ц и а н о.   Ведь жизнь не что иное, как игра...  И   суд – игра. Причем – из интереснейших.
Б а с с а н и о.  Может быть... Не спорю...Я начинаю злиться: ну где ж они?
Г р а ц и а н о.  А, может,  раз ты женишься, тебе пора забыть мужские шалости ?
Б а с с а н и о.  Пока на шее нет ярма, пристало нам сходить с ума.
Г а ц и а н о.   Это верно. А кто невеста? Я с ней знаком?
Б а с с а н и о.  Конечно. Порция.
Г р а ц и а н о.   Вот это да!  Вот это поворот! Как ты сумел, что     даже  я не слышал?
Б а с с а н и о.    (Смеется).   Она покамест тоже. Но услышит! Эти три тыщи... Это... Считай, она моя!
Г р а ц и а н о.    Не рано ли? Ты знаешь, сколько женихов...
Б а с с а н и о. Все знаю. И тем не менее,  она моя!
(Появляется Микеле). Микеле, друг! Ты очень кстати, милый. Мы ждем трех курочек. Прелестных! Ты  будешь третий петушок . И  разреши мой спор с Лоренцо. У Мариулы... этой, твоей натурщицы... Родимое пятно под левой грудью или под правой?
М и к е л е.  Да, грудь у ней – такая бывает раз в сто лет,  приятно вспомнить... Под правой.
Б а с с а н и о.   А я что говорил? Но где ж они?...  Без  женщины  мужчина – как  шпага без клинка, и жизнь его нелепа, трудна и коротка... Кстати,  Га-Леви сказал Лоренцо про Рикардо, что  нос его останется кривым, а шпагу сможет он  держать  лишь левой. Правую ты пропорол ему до самого плеча. Счастье, сказал Га-Леви, что обошлось без ампутации.
Г р а ц и а н о.   Да... Бой был...  Честно говоря, я думал, что ты... Рикардо стольких классных дуэлянтов отправил на тот свет...
Б а с с а н и о. Я думал: полминуты - и ты покойник.
М и к е л е.   Его ошибка в том, что он так думал тоже.
Б а с с а н и о.  Но как же ты сумел? Никто не понял, что за прием ты применил.
М и к е л е.   Я сам не знаю. Просто был в ярости. А в ярости бывает всякое.
Г р а ц и а н о.  Да, ярость была ужасная, в тот миг я  вспомнил вдруг, что ты испанец. А ваша кровь, ваш вспыльчивый характер и гордость ваша дикая…  Твое лицо...Когда ты к горлу его приставил шпагу и потребовал, чтоб извинился он... Твое лицо... Его он испугался, а не смерти...
Б а с с а н и о.  Теперь тебя все будут опасаться.
М и к е л е.  Я рад был видеть вас, сеньоры, и рад бы был остаться. Но есть  работа. Отложим до другого раза.
Б а с с а н и о.  Чудак ты, Микеле, на самом-то деле нет лучше работы, чем с девкой в постели!
М и к е л е.   (Смеется). Представь себе, что есть. (Уходит).
Г р а ц и а н о. Ну, что? Прокукарекаем еще раз? (Оба кукурекуют).
Б а с с а н и о.  Да вон они идут, негодницы!


С Ц Е Н А  2

На пристани. Антонио вглядывается в морскую даль. Появляется Бассанио.

Б а с с а н и о.  Антонио!
А н т о н и о.    Бассанио! Ну, что? Жид согласился?
Б а с с а н и о.  Согласился. Но ничего не выйдет.
А н т о н и о.  Я знал, что он потребует  процент, которого никто...
Б а с с а н и о. Напротив! Он  готов ссудить  нам деньги без процентов вообще! Представляешь? Но при одном  условии. Ужасном.  Если ты не сможешь вернуть их в срок, тебе придется извиниться перед ним   п у б л и ч н о.  Так он сказал:  «за все те оскорбленья, которыми он осыпал меня  все эти годы. Меня и мой народ». И повторил: «Меня и мой народ».  А срок – три месяца...  Такие вот дела.  И просить прощенье опять-таки публично... Антонио, такую жертву я от тебя принять не вправе. Я тронут до глубины моей испорченной души твоим великодушием. Но подвергать тебя такому униженью...  Я промотал свое богатство, но не честь. Не совесть и не честь! И будь я трижды проклят, коли из-за меня мой самый близкий друг...  ведь с детства мы с тобой близки , как братья...
А н т о н и о.   Постой, Бассанио... Я должен это переварить... Если три месяца пройдут и я не заплачу, то должен извиниться. Я это понял. А если заплачу, тогда что?
Б а с с а н и о .  Ничего. Жид получает свои три тыщи. И ни гроша вдобавок.
А н т о н и о.   Значит, он уверен, что все мои суда погибнут..
Б а с с а н и о. Все говорят, что океан всбесился. Да еще пираты свирепствуют и обнаглели, как никогда... Антонио, оставим это. Сама судьба, ты видишь, против нас.  Я жил грешно, но сладко. Есть, что вспомнить. А розовые сны не для меня. Какой я, к черту, муж? Прошедший через тысячу постелей? Бассанио и церковь – вот потеха! Все статуи святых со смеху лопнут .
А н т о н и о.  Не богохульствуй!
Б а с с а н о.   Да, нет. Я не хотел тебя обидеть. Я к тому, что должен ты понять, что... (Пауза).
А н т о н и о.  (В раздумьи рассуждает сам с собой: «Все время говорить о вере в Бога, а как дойдет до дела, так  в кусты».   Громко и уверенно:) Да, океан взбесился... Но подумай, Бассанио, кто поднимает бурю, тот сможет ее утихомирить и смирить. Спасение Господне не замедлит для тех, кто верует! Кто верует воистину!  Ступай обратно к Шейлоку, и пусть нотариус сегодня же оформит договор. Сегодня ж и подпишем. Бог не оставит. Ступай, Бассанио.
Б а с с а н и о.  Да погоди ты! Как малышка?
А н т о н и о.    Все так же. Даже хуже. Одна надежда: на молитвы и добрые дела. Да, добрые дела. Не ты мне должен быть благодарен, а я тебе. Что дал эту возможность . Все! Ступай! Скорее! Ступай!


С Ц Е Н А  3

Улица. Лоренцо подкарауливает Джессику. Она появляется вместе с Ланчелотом, несущим корзинку с покупками.

Д ж е с с и к а.    Ах!... (Лоренцо застывает перед ней не в силах вымолвить ни слова. Джессика  онемела тоже. Они просто смотрят друг на друга во все глаза, словно пытаясь насытить зрение. Наконец, Ланчелот покашливанием пробует разрядить обстановку. Лоренцо замечает его и достает монету).
Л о р е н ц о   Ты, любезный, вот что... Как тебя зовут?
Л а н ч е л о т.  Ланчелот, сеньор. Таким вот именем назвал меня папаша. И ничего поделать тут нельзя.
Л о р е н ц о.   Прекрасно, Ланчелот, прекрасно.  Я вижу, ты смышленый малый. Держи дукат. Там за углом есть лавка. Купи-ка мне бутылку кьянти. Сдачу возьмешь себе. Хозяин мошенник из мошенников. Торгуйся, не жалея ни сил, ни времени. Все понял?
Л а н ч е л о т.   Еще бы! Как не понять? Исполню все, не беспокойтесь. Сто семь потов сойдет с него, пока получит денежки. (Уходит).
Л о р е н ц о.  Я вас испугал?
Д ж е с с и к а.  Да... немножко... то есть нет... совсем не испугали.
Л о р е н ц о.  Я думаю о вас все эти дни... все эти дни и ночи...
Д ж е с с и к а.   О Боже!
Л о р е н ц о.    Ночами бодрствую, а днем я как во сне...
Д ж е с с и к а.  Не надо, умоляю! Нельзя мне это слушать...
Л о р е н ц о.  Земля и небо словно сговорились, и все напоминает мне о вас - цветы, деревья облака и воды.
Д ж е с с и к а.    Пощадите... Мне нельзя... Я не имею права...
Л о р е н ц о.   Что значат все права перед любовью? Любовь правей всех прав! Любили вы когда-нибудь?
Д ж е с с и к а.    Нет! Никогда.
Л о р е н ц о.       А сейчас?
Д ж е с с и к а.    Зачем вы мучите меня?
Л о р е н ц о.     А вы меня – зачем? Сладчайшая из мук земных –любовь. Познавшие ее не променяют страданья эти на скуку безмятежного здоровья...  Джессика! Вот  имя, из всех  имен земных  волшебнейшее!  Его мне повторяют без конца  журчание фонтана, порывы ветра... травы, чуть слышно шелестящие во тьме, и звук  плода, сорвавшегося с древа... Все говорят: есть Джессика на свете и суждено ей стать твоей женой.
Д ж е с с и к а.   Вы сами знаете, что это невозможно.
Л о р е н ц о.  Любовь не знает слова невозможно. Оно не существует для нее.
Д ж е с с и к а.   Еврейка я! А вы христианин.
Л о р е н цо.   Так что ж из этого? Христос и все апостолы – евреи. И выкресты, раз все они крестились. Ты примешь христианство и тотчас мы поженимся.
Д ж е с с и к а.   Нет, никогда, нет никогда, нет никогда... Оставить веру предков... предать ее... предать отца ... Нет, нет...
Л о р е н ц о.  «Оставить веру предков», «предать отца» - все это просто пыль пред любовью.  Подумай, что важнее? Бог иль вера предков? Кто  даровал любовь нам? Не Творец? Один для всех? Так как мы смеем пренебречь таким прекрасным даром из рук Создателя? Как можно говорить потом о вере? Предавшие любовь не смеют заикаться о предательстве!
Д ж е с с и к а. Я не могу... Я не имею права это слушать... Мой отец... Он вырастил меня один И не женился после смерти мамы. И я его оставлю? (Пауза)  ...Семь дней он будет сидеть в трауре: я буду для него мертва.  Нет, хуже, чем мертва.     ....Я не могу убить его.
Л о р е н ц о.  Я не хочу сказать о нем дурного слова, ни повторять, что говорит  молва. Но он ведь стар. Свое он прожил. Он на закате. А мы... а перед нами вся наша жизнь. Убить любовь – равно отцеубийству! …И кто сказал, что непременно он умрет? Да, будет горевать. Объявит траур. Как это принято у вас. Но время – великий лекарь. К боли привыкают.  ...Я сам был тяжко, безнадежно болен еще совсем недавно. И вот сейчас я понимаю, что если бы мой жребий не предназначил тебя мне встретить, я б не выжил... Мне жизнь дана в залог, теперь мне это ясно. «Ты женишься на Джессике...иначе ... иначе смерть...»
Д ж е с с и к а.     Твои слова, как нож,  кромсают душу. ...Эй! Ланчелот!  (Из-за угла появляется Ланчелот).
Л а н ч е л о т.     Вот я, госпожа. Сеньор, бутылка кьянти.
Д ж е с с и к а.   Где пропадал ты? Домой! Домой!
Л о р е н ц о. Одну минуту. Позвольте мне писать вам...   (Джессика молчит). Ланчелот, ты знаешь, где я живу?
Л а н ч е л о       Еще бы. Мой брат покойный служил у вашего соседа, который..
Л о р е н ц о.     К чертям соседа. По утрам ты будешь заходить ко мне. Лови! (Бросает ему монету).
Л а н ч е л о т.    Поймал и понял. Понял и поймал.
Д ж е с с и к а.   Пошли же, наконец! (Уходят)


С Ц Е Н А  4

В доме у Шейлока. Шейлок и Джессика. 

Ш е й л о к.    Доченька,  скажи мне, что с тобою ?
Д ж е с с и к а.     Ах, папа, не волнуйся. Ничего.
Ш е й л о к.   Неужто твой отец ослеп? Ведь я тебя... Я вижу, как  внезапно ты изменилась... И жизнь тебе не в радость.  Глаза твои... прекрасные глаза... как мамины... Но в  них теперь печаль...  Они не светятся, как раньше... И эти обмороки...Малейшее волненье  и вдруг, внезапно... И прежде они случались. Но ведь не каждый день...Доченька, скажи отцу... Ведь кто тебе поможет, как не я? (Джессика молчит. На глазах слезы). И днем и ночью мысль меня терзает: что может быть причиной такой внезапной перемены?... Я думаю, что ты влюбилась. Верно? (Джессика разражается слезами). Значит, правда. Я угадал.  Так в чем же дело? Если он достойный человек... из уважаемой семьи... богобоязнен... умен... не неуч...  Тогда за чем же дело стало?..  Я знал, что рано или поздно мое дитя меня оставит... Нет, не совсем, конечно же, ты позаботишься о старике-отце, но будет у тебя своя семья, свои, мне неизвестные, заботы... Таков удел родителей, не нами установленный, а Богом... Бог даст тебе детей, и внуки утешат мою старость... (Джессика рыдает). Не надо плакать, доченька...Я знаю, что отца ты любишь не меньше, чем он тебя.  Но рано или поздно дочь вылетает из  отцовского  гнезда... Ну же... успокойся... Скажи сначала, кто он... (Рыдания усиливаются). Ну полно... полно... не то я сам заплачу. Кто он?
Д ж е с с и к а.   Моя жизнь разбита...
Ш е й л о к.    Ну-ну... «разбита»... глупости какие....  Ты прелестна, красавица, умна не по годам, нельзя сказать, что очень уж богата, но не бедна отнюдь...
Д ж е с с и к а.    Он христианин.
Ш е й л о к.       О Боже правый!... Боже! ... (Смотрит вверх).Что  делаешь со мною Ты?... Мое дитя любимое... Уж лучше бы оставил меня нищим...  Больным проказой... Лишил бы жизни, наконец, чем это... (Плачет).
Д ж е с с и к а. (При виде плачущего отца утирает слезы и берет себя в руки)  Не надо, папа. Я не сбегу и не крещусь. Но замуж за другого я не выйду.
Ш е й л о к. Доченька моя! (Обнимает ее). Но ты ведь понимаешь, что это не причуда... не дань обычаю или приличьям... Этот запрет сильнее всех приличий... 
Д ж е с с и к а.     (Высвобождается из отцовских объятий).
Я думаю об этом день и ночь и не могу понять! В чем, в чем наша с ними разница? Разве, когда тебя уколят, тебе не так же больно, как ему? Унас другие органы? Не так устроены?  Пять глаз, три уха, десять рук? Разве ты не смеешься, когда тебе смешно? И разве оскорбленья нас не жалят? И смерть друзей не разрывает сердце?.. В чем разница, пытаюсь я понять, в чем разница неведомая эта, что разрушает мою жизнь? Ведь я люблю его без памяти и он – меня! И нечто... неосязаемое... неизвестно кем...  придуманное... безжалостно готово растоптать любовь... Любовь... Что нет ее превыше...
Ш е й л о к.  Все верно, доченька... Христианин, еврей, язычник –у всех  одни и те же органы... Мой отец, твой дед... великий врач... мне говорил: по виду сердца нельзя узнать, в какой груди оно когда-то билось... и почки, печень – у всех одни и те же...  И более того... у всех есть два мерила для людей: умен твой ближний или глуп, и  добрый  или злой... И тут меж нами тоже нет различий. Мы видели евреев дураков и низких негодяев, и умных христиан и праведников тоже. ....Но разница меж нами есть.  И  глубока она , как пропасть.
Д ж е с с и к а. Так в чем она, так  в чем она, отец?
Ш е й л о к.   В предназначении, дитя мое, в предназначеньи. Нас Бог избрал в свидетели, что Он один и Он Един! Не два, не три.  Есть только Он. И никого  нет больше. И это человечеству принять - неимоверно трудно.
И еще:  мы привнесли в сознание рабов понятие свободы.
Свободы не только от других, но, главное, - от самих себя, от собственных страстей. Ведь это крайне тяжело: сто раз на дню свободно выбирать между добром  и злом. И знать, что нет посредника между тобой и Богом. И никто на этом свете не вправе отпускать тебе грехи.  А у них все просто: пошел к священнику, покаялся и получил прощение. И продолжаешь снова до следующей исповеди… И в этом мы для них живой укор, ведь Он  нас выбрал напоминать  рабам, что у свободы один источник – Бог.    И именно за это нас ненавидят, ни за что другое. Они находят тысячи причин, одна нелепее другой, для этой адской ненависти. Нас гонят из страны в страну,  поносят, режут, жгут и грабят . И мы терпим, пока Господь произведет обещанный Великий Суд и все узнают, кого они веками распинали.  …Не плачь, дитя мое. Мы одиноки в этом мире, но ведь и Бог, Он тоже одинок. Два одиночества: Израиль и Господь... ...Ты выйдешь за еврея... родишь ему  детей... Кто знает, может быть  из твоего потомства придет спасение Израиля и мира. Ведь мы, не забывай,  из семени давидова. Израиль призван в мир, чтобы спасти его. Каждый сын и дочь Израиля нужны для избавления. Для этого нас Бог послал сюда, в безумный этот мир.   Вот для чего ты родилась.
Д ж е с с и к а.  Пусть все так, как ты сказал. Но тебе придется смириться с тем, что внуков у тебя не будет… (Пауза).
Ш е й л о к.    Он красив?
Д же с с и к а. О! Как Иосиф! Как  царь  Давид! Как рабби Йоханан!
Ш е й л о к.   Я понимаю... красив и даже очень... Теперь скажи мне... как на духу... (Пауза). Ты знаешь... в мире случаются несчастья, болезни, пожар... насилие.  И в результате  красавец  стал уродом... Такое  бывало в мире много раз...  Что станется тогда с твоей любовью? Подожди, не отвечай.  Я уверен, на самом деле ты о нем не знаешь почти что ничего.
Д ж е с с и к а.  Я знаю главное: он любит. Всеми силами души!
Ш е й л о к.   А если подурнеешь ты? Ты, а не он? Он так же будет тебя любить? Ты помнишь, что стало с мамой за эти годы перед смертью? И что? Я перестал ее любить? Ну? Ты же видела!
Д ж е с с и к а.   Нет, папа.
Ш е й л о к.     Я не хочу сказать дурное о том, с кем не знаком. И даже имени его не знаю. Но ведь  и ты о нем не знаешь ничего. Что он за человек? Что занимает его мысли? Что важно для него,  что второстепенно? Как он с людьми?... Способен ли почувствовать чужую боль?
Д ж е с с и к а.   Ах, папа! Кого Бог одарил таким лицом, наверняка  Он дал ему и душу не менее прекрасную.
Ш е й л о к.    Увы, дитя мое. В истории так много примеров обратного.  Мерзавец с ангельским лицом и праведник с лицом урода. Жизнь сложнее, чем кажется нам в юности. 
Д ж е с с и к а.  Но без него я не смогу жить..
Ш е й л о к.  Ты сможешь, дочка. Сможешь.  Ночью, одна, наедине с душой своей, спроси: что мой Создатель хочет от меня? И помни: Он наш Отец! И как бы я ни любил тебя, Его любовь к тебе в мильоны раз сильней и чище. И раз Он дал тебе такое испытанье, то значит, ты его способна превозмочь. Бог не дает нам испытаний, что невозможно вынести.
               
                Звонит дверной колокольчик.

Ш е й л о к.    Кого несет нелегкая.... Иди к себе дочка, помолись и успокойся. (Джессика уходит. Шейлок идет открывать. Входит Микеле. С любопытством оглядывает комнату.).
Ш е й л о к.   Чему обязан?  Вы пришли за ссудой?
М и к е л е.  Представьте, нет. К вам у меня два дела. Я художник. Мне заказали картину. Сюжет библейский, вам должно быть близок. Исаак благословляет Иакова. С Иаковом и  Исавом проблемы нет. У меня уже есть подходящие натурщики. А вот с Исааком проблема. И тут  я увидел вас на площади и чуть не подскочил. Ведь вы тот, кого я  так долго  искал. Готовый Исаак.
Ш е й л о к.  Погуляйте в гетто, любой старик-еврей...
М и к е л е.  Есть очень выразительные лица. Согласен. Но ваше – точно то, что я искал. Я попросил бы вас позировать.
Ш е й л о к.   Христиане ведь почитают Десять Заповедей, не так ли? А там написано: не делай изображения того, что наверху и что внизу. Вы пишите иконы и святых, но я-то не обязан в этом участвовать.
М и к е л е.   Имеются в виду изображения языческие.
Ш е й л о к.  Там этого не сказано. Поэтому позировать не буду.
М и к е л е.    Жаль. Но должен вам сказать, что вас нарисовать теперь могу я и  по памяти... Хотя, бесспорно, с натуры лучше.
Ш е й л о к.      Дальше. Вы сказали: два дела. Каково второе?
М и к е л е.   Подсвечник этот. Я увидал его в окно. Продайте мне его.
Ш е й л о к.  Не продается.
М и к е л е.  Я заплачу, что скажете.
Ш е й л о к.  Я уже сказал:  не продается.
М и к е л е.  Я дам в три раза больше, чем его оценят ювелиры.
Ш е й л о к.  Не продается.
М и к е л е.   В десять раз!
Ш е й л о к.  Вы до сих пор не поняли? Не продается! И почему вы так настаиваете?
М и к е л е.   Потому что подсвечник этот украден много лет назад у моего  покойного отца.
Ш е й л о к.    Вы ошиблись. Это семейная реликвия. Он сделан моим прапрадедом. Собственноручно.
М и к е л е.  Я помню его во всех деталях. На дне шестиконечная звезда. И буквы на непонятном языке. Проверьте. (Протягивает к подсвечнику руку, но  Шейлок снимает его с полки первым).
Ш е й л о к.   Простите, но даже дочери я позволяю очень редко...  А буквы эти на еврейском языке.
М и к е л е.   Покажите. Из ваших рук.  (Шейлок показывает дно подсвечника).  Да, те же самые... И мне отец не позволял его взять в руки. «Когда умру, возьмешь»...   Но он пропал, как будто испарился. Однажды сам дож  - он  очень почитал талант отца и даже переманил его уехать из  Флоренции -  сам дож хотел его купить, но безуспешно. «Дон Хосе, я заплачу Вам втрое...». Но отец был непреклонен.
Ш е й л о к.  «Дон Хосе»?
М и к е л е.  Отец мой родом из Толедо. В Италии  он стал Джузеппе.
Ш е й л о к.   Какое совпадение... Я тоже из Толедо. Правда, я был ребенком, ничего не помню.
М и к е л е.    Он тоже. То есть ему-то было лет двенадцать , но не любил рассказывать. И праздной болтовни терпеть не мог. Когда я начинал расспрашивать, сердился. Все, что вне искусства – как будто не существовало для него.
Ш е й л о к.  И потом – Флоренция?..  Я жил там тоже. Ее я помню слишком хорошо... Он был... А  ваша мать?
М и к е л е.  Мама флорентинка. Из рода знатного, но обедневшего. Влюбилась в него без памяти, и, несмотря на сопротивление родителей... Вы сами понимаете, любовь такое дело... Что с вами? Вам дурно? Дать воды?
Ш е й л о к.  Нет, нет... Иосиф... Не может быть... О Боже...
М и к е л е.   Скажите, Бога ради, что случилось?
Ш е й л о к.   Вы похожи на вашего отца?
М и к е л е.    Все говорят, что очень.
Ш е й л о к.   Могу я попросить вас открыть  пошире рот? (Микеле с удивлением открывает рот)  Между передними зубами у вашего отца...
М и к е ле.   Была как будто щель. Как у меня. Вы были с ним знакомы? Уверены? Не помню, чтоб он был знаком с евреями.
Ш е й л о к.  Он мой старший брат Иосиф.
М и к е л е.   Мой отец?!  Но он христианин... нельзя сказать, чтоб набожный, но все же... Женат на христианке... и я крещен... Вы не ошиблись?
Ш е й л о к. У меня был брат. Когда евреев изгнали из Флоренции, мой старший брат остался там. Развелся со своей женою и крестился, чтобы стать художником. Его бывшая жена с грудным младенцем ушла вместе с нами.  Отец мой любил Иосифа без памяти и скоро умер.  Женщина тоже. А сын, когда подрос, использовал свой дар иначе и стал картрграфом.      
М и к е л е.    Так, стало быть...
Ш е й л о к.  Да... Что может натворить один подсвечник... Собственно, их было два. Когда отец скончался, я, после траурной недели, послал один Иосифу с нарочным, не написав ни слова. А вскоре переменил и место жительства. Я думаю, Иосиф понял:  со смертию отца   ничто не изменилось. Меж нами пропасть.
М и к е л е. Какой закон жестокий!
Ш е й л о к. Я несколько его нарушил, поскольку помнил, как отец
любил его.  И я... и я...  ...Скажи, ...он жив еще?
М и к е л е. Кто, мой отец? Он умер пять лет тому назад. А вскоре после этого исчез подсвечник.   ...А может быть!?...
Ш е й л о к. Все может быть... А мать твоя, она еще жива?  И ты  ее, наверно, очень любишь.
М и к е л е. Жива. (Горячо) Да! Очень!
Ш е й л о к. Так ты ей не судья. Ведь сей предмет, подсвечник этот, он ничего не говорил ее душе, но хорошо годился для продажи. ....А то, что не открыла правды, так чтобы не причинить  тебе  лишнюю боль. Инстинкт у матерей – у всех один.
М и к е л е. Как вы все понимаете!... Но как подумаю: что  он в чужих руках, и кто-то, равнодушный...
Ш е й л о к. Он – в памяти твоей. И этого достаточно. Ведь память…
М и к е л е.  Так вы – мой дядя...   Скажите, почему вы стали...
Ш е й л о к.    Не стесняйся. Ростовщиком? Отец мой – твой дед, твой дед!!! – он был великий врач. Семейная профессия у нас, из рода в род... Отец надеялся, что оба сына...  Но старший с детства бредил художеством, а я...  А я безумно боюсь крови... Мне делается дурно... Какой тут врач... 
М и к е л е.    Но ростовщичество... Я знаю, евреям владеть землей нельзя. Но есть торговля, есть ремесла... Картография –еврейская профессия...
Ш е й л о к.    Еврейская профессия, ты прав. Но без таланта в ней делать нечего, а я его лишен.... Ты   знаешь, почему евреи   оставили Испанию? Отец не говорил тебе? Твои единоверцы нас выгнали. Ограбили и выгнали. Еще через два года - из Португалии. Так мы оказались во Флоренции...  Но и  отттуда нас тоже выгнали. А раньше наших братьев изгоняли из  Англии,… из Франции два раза...  Отсюда я сделал вывод: не пускать корней. Чтоб мог в любой момент подняться и уйти. Торговый дом иль мастерскую с собой не унесешь, а деньги можно.
М и к е л ь. ...Так значит Давид –  мой  кровный брат, а ваша дочь...
Ш е й л о к. (Резко!) Нет, сеньор! Простите, но нет у вас средь нас ни брата, ни сестры и никакой родни! И очень вас прошу, вернее требую: не появляться больше  в этом доме. И никаких напоминаний  о себе! Вы поняли, сеньор? (Смягчаясь). И это в ваших интересах тоже: костры в Испании пылают до сих пор. И именно для таких, как вы. Многие из новообращенных получили дворянство и взлетели  высоко. Но испанцы и сейчас называют выкрестов и их потомков марранами. Вы знаете, что это значит? Свиньи! И достаточно доноса, пусть даже лживого, что ты – не вполне христианин и втайне исполняешь еврейские обряды  -  как тут же попадаешь в лапы святейшей инквизиции. А там…
И перестаньте напоминать другим, что вы «испанец». Со временем забудут.
М и к е л е. (Он ошарашен  неожиданной переменой обращения с ним Шейлока)   Я понимаю... Но это все монархии. Венеция – республика! У нас такие вещи невозможны!
Ш е й л о к.    Вы так уверены? Я нет. Природа человека везде  одна и та же. И ненависть границ не признает.  Республика, монархия...  И если завтра найдется ловкий малый и всколыхнет толпу... и та почует запах  крови и добычи...
М и к е л е. Я понимаю... плохо верится... но понимаю... И все же... Раз  не увидимся мы  больше... Позвольте мне задать вам еще  вопрос… Малоприятный.
Ш е й л о к.  Спрашивайте.
М и к е л е. Сдирать проценты с бедняков –ведь Библия все это запрещает, разве не так? Простите меня за дерзость.
Ш е й л о к.  Брать проценты с  брата – да, запрещает. Но только с брата. А не с этих, готовых содрать с тебя, живого, кожу. Кстати, во Франции, после изгнания евреев, ростовщики-христиане увеличили проценты. Вы этого, сеньор, не знали?
М и к е л е.    Нет.
Ш е й л о к.    Ну так теперь  вы знаете.   ...А бедняки ко мне не ходят.  Бедняк  прекрасно знает, сколько  и на что он может потратить то немногое, что Бог ему послал.  Я сам был бедняком. А вот  высокородных бездельников, просадивших отцовское  наследство на роскошь, на разврат и на пирушки, их мне не жалко. Нет. Не жалко.


С Ц Е Н А  5

В доме Порции. Порция и Нерисса, ее служанка.

Н е р и с с а.   Госпожа, негоже  быть такою привередой. Недолго так остаться старой девой.
П о р ц и я.    Во-первых, ни один из них  не разгадал, по счастью, условие, которое оставил батюшка...
Н е р и с с а .  А во-вторых?
П о р ц и я.     А во-вторых, мне ни один не по душе. Никто из них не знает и не стремится знать, кто я на самом деле. Знатна, богата ... говорят, красива...
Н е р и с с а.   Красавица!  Редчайшей красоты!
П о р ц и я.   Ну прямо уж редчайшей... Не льсти... Я это не люблю...
Н е р и с с а.  Не льщу я вовсе. А все так говорят... Вот хоть вчера... Сеньор Бассанио, мужчина очень видный... Орел, а не мужчина.... и тоже: «Редчайшей красоты твоя хозяйка! Редчайшей!»  Так и сказал. Ведь за язык его я не тянула... А знатность и богатство, ей-Богу, не помеха счастливому замужеству.
П о р ц и я.   Была бы я бедна... при прочих всех достоинствах... Они бы обивали мой порог? Нет. Хоть мне не по нутру отцовское условье и даже возмутительно...
Н е р и с с а.  Покойный ваш отец  мужчина был  на редкость  мудрый. И вам желал добра.
П о р ц и я.   Я  знаю. Но жизнь мою…на волю случая... Что если угадает пройдоха иль тупица? Идти с ним под венец? Родить ему детей? От этой мысли у меня мурашки по спине. 
Н е р и с с а.  А я, наверно, выйду. Уж очень просит. Умоляет. Мол, выйди за меня и все-такое.
П о р ц и я.  Кто он?
Н е р и с с а.   Некто  Ланчелот. Такое смешное имя. Но он не виноват, что так его назвали, верно?
П о р ц и я.  Конечно, нет. Какая блажь пришла родителям, так и назвали. А чем он занимается?
Н е р и с с а.  Слуга. У этого жида-ростовщика. У Шейлока. Но он уйдет к сеньору Грациано. Тот  обещал, что скоро его возьмет. Сначала, говорит, проверю твою сообразительность. Мол, испытаю. Дурак мне ни к чему. Но Ланчелот мой не дурак, отнюдь. И от жида ему  уйти не терпится. «Негоже мне, христианину, прислуживать жиду». Но, правда, на этой службе, что ни утро, ему перепадает золотой, а то и два. Не от жида, понятно. У дочки, у жидовочки, есть воздыхатель,  христианин. Так Ланчелот у них заместо почты. Записочки им носит друг от друга. Недурной капиталец можно сколотить на этом деле. Только это его и держит .
П о р ц и я.   Так ты выходишь замуж? В добрый час.
Н е р и с с а.    Спасибо, госпожа.
П о р ц и я.     А то, что ты не девственница... Он это знает?
Н е р и с с а.   Конечно, нет! Я же не дура!
П о р ц и я.   Но в первую же ночь, когда  он обнаружит...
Н е р и с с а.  Не обнаружит.
П о р ц и я.    Но как?!
Н е р и с с а.  Есть средства. Вам знать об этом ни к чему, вы девственница. А если будет нужно, я научу. Что вы так смотрите? Покамест вам это ничего не говорит – когда тебя  мужчина... Я сама... пока не испытала... Вот испытаете, тогда...
П о р ц и я.   Но как до брака... Не понимаю...
Н е р и с с а.  Причем здесь  брак? Ведь женщина – сосуд, неиссякающий до самой старости, кто б из него не пил. Хоть первый, хоть второй, хоть сотый. Но мужчина, он от природы глуп. Он хочет, чтоб непременно самому откупорить сосуд. Удостовериться: «Я! Я вынул пробку!»  Такая гордость... Ну вынул, ну откупорил, что дальше? Разве ты знаешь, кто будет пить после тебя? И сколько жаждущих  он утолить сумеет, сосуд твой?
П о р ц и я.  Я знаю, мне не пристало это слушать... Но слушаю... Должно быть потому,  что ты умна... Нутро во мне горит от этих разговоров... Пробило пять. Сейчас придет сеньор Микеле, художник. Зови его немеденно.
Н е р и с с а.    Зову! Немедленно! Зову!
П о р ц и я. (Покраснев)      Язва! (Нерисса, усмехаясь, выходит и возвращается с Микелем).
М и к е л е. Рад вас видеть, сеньора Порция. Сегодня вы румяней, чем всегда.  Случилось что-то? Можно вас поздравить?
П о р ц ия.    Я тоже рада вам, сеньор Микеле.  Поздравьте с тем, что ничего со мною не случилось. Нерисса, ты помнишь, о чем просила я?
Н е р и с с а.  Бегу, бегу бегу... Бегу и удаляюсь. (Усмехаясь, выходит).
М и к еле.  (Раскладывает мольберт). Столько женихов...
П о р ц и я.    Один глупей другого. И чем знатнее, тем глупее. Такой вот парадокс... И Боже, до чего однообразны!... Я подозреваю, что все они читали пособие по сватовству.
М и к ел е.     Да? Есть такое?
П о р ц и я.   Подозреваю я , что есть. Хотите образец?

                «Клянусь мечом,  которым
                Убит был Софи и персидский принц,
                Что  победил в трех битвах Сулеймана,
                Я  взглядом самый грозный взгляд сразил бы...»
(В.Шекспир.Венецианский купец, .Пер. Т. Щепкиной-Куперник).

Ну и так дальше. Все в том  же духе. Выспренняя чушь.
М и к е л е.    Да…витиеватые…  красивости…
П о р ц и я.    Но, кстати, о мече. Я слышала  о вашем поединке. Мне вчуже стало страшно.  Как вы решились? Этот Рикардо...Буйвол! Дикий бык! Кабан с клыками. Сколько людей
убил он ни за что!.. Он тоже сватался ко мне. Я натерпелась страху: не дай Бог, угадает. Быть замужем за этим негодяем...
Б-р-р... Что вы молчите?               
М и к е л е.  Что я могу сказать? Мне повезло, меня он не убил. Да Бог с ним. Он покалечен, получил урок и извинился.
П о р ц и я.   Не знаю, сколько жизней вы спасли, но много, это ясно... (Микеле продолжает работать. Порция расхаживает по комнате). Не могу привыкнуть... Портретисты просят, чтобы модель сидела, а вы...
М и к е л е.    Зависит от того, что хочет портретист изобразить.  Нарисовать похоже я мог бы в пять минут. А если маслом, то час ну, два - и вот вам ваш портрет. Но если цель другая...
П о р ц и я.  Какая же?
М и к е л е.  Увидите, когда закончу. Если сумею.
П о р ц и я.  И до тех пор мне даже взглянуть нельзя?
М и к е л е.  Нельзя. Таков был уговор, вы помните?
П о р ц и я.  Конечно. Но мне так хочется... Ужасно... Скажите мне хотя бы вашу цель. Пожалуйста! Я очень-очень-очень прошу вас!
М и к е л е.  Ваш ум и сердце не уступают вашей красоте.  Я это вижу. И хочу, чтоб это понял каждый, взглянув на ваш портрет. Сейчас, и  через двести лет и триста.  А это передать безумно трудно.
П о р ц и я.  Такой открытой лести... от вас не ожидала...
М и к е л е.   Это не лесть.... Покойный мой отец... встаньте вон там, пожалуйста...Чуть ближе...  учил меня искусству... не ремеслу, его схватил я быстро... Он мне сказал: в  нашем деле лгать нельзя.  Реши  сейчас - а было мне  тогда пятнадцать –реши сейчас, чего ты хочешь ...денег,   славы...  Или быть мастером.  Ведь живопись, как женшина. Измены не прощает. А ложь – это измена. Измена... Приучись не лгать. Не лгать не только людям, но самому себе. А это сто крат труднее. Тогда не будешь лгать в своих картинах. 
П о р ц и я.   Мне страстно хочется увидеть свой портрет... и в то же время... Скажите... после... мы будем с вами видеться? Или для этого ... А впрочем, я готова... Я закажу вам что-нибудь еще.... Когда б вы знали, как нетерпеливо я жду этих сеансов... Вы умнее всех, кто сватался ко мне... Всех вместе взятых... Нерисса... простые люди не то чтоб неумны или бесхитростны, у них другая хитрость... Впрочем, неважно... Она меня спросила... Впрочем, неважно. Вздор. Не знаю, зачем я вспомнила.  Вы догадались сами...
М и к е л е.  Возможно, да.  А может быть и нет. Не догадался.


С Ц Е Н А  6

Таверна. За столиком на улице сидят Грациано и Антонио. На столе бутылка и два стакана.

Г р а ц и а н о.  А что говорит врач? 
А н т о н и о.  Селестио? Я не хочу сказать о нем дурное, он добрый христианин... Боится Бога и молится усердно.... Но то, что он сказал нам, я мог бы сам сказать и без него. Для этого не надобно учиться медицине.
Г р а ц и а н о.   То есть?
А н т о н и о.  Что все в руках Господних. Я это знаю сам... Он заказал ведро святой воды из Лурда... Покропим... Бог даст, поможет... Ах, Грациано, если бы ты знал, какая это девочка! Как ангел Божий. Сегодня утром молился  Пресвятой Деве. Она, я думаю, в младенчестве была такая же.
Г р а ц и а н о.  Пресвятой Деве – это хорошо... А с кораблями..?
А н т о н и о. (Кивает)  Ничего...  Я знаю, что нельзя терять надежду, но я ее почти-что потерял... А срок подходит... Жид ждет, как паук, и потирает руки. «Еще всего лишь месяц и  злейший  из моих врагов  мне принесет публично извиненья»... Когда я думаю  об этом, вся кровь во мне кипит. Просить прощенья у жида... при людях... Боже правый, я этого не вынесу! Уж лучше б он мою отрезал руку и выколол мне глаз...Иль вырезал из плоти  кусок мяса на свой жидовский ужин...
Г р а ц и а н о.    Н-да.... ситуация.... (Вдруг вскакивает с места  и начинает быстро расхаживать  вокруг столика)... А может быть, еще не все потеряно... и даже, может быть, наоборот... Какой сюжет! Восторг!... Но надо все обдумать... Ай, Грациано!... Ай, да молодец!...
А н т о н и о.   Ты можешь объяснить мне, что случилось?
Г р а ц и а н о.  Ты подал мне идею, сам того не зная.  Притом, блестящую.  Как выручить тебя. Но надобно обдумать. Все – как в хорошей пьесе. Пока – молчок. И никому ни слова.
А н т о н и о.   Хорошо. Тем более, что ничего не знаю.  Ну, я пошел. (Появляется Лоренцо). Привет, Лоренцо!
Л о р е н ц о.   Привет обоим.
А н т о н и о.    Грациано уверяет, что ты влюблен в жидовку. Это правда? В дочь ростовщика?
Л о р е н ц о.  Да, Джессика еврейка. И, несмотря на это, прекраснее всех христианок в мире!  А что касается отцов, то лучше бы не трогать эту тему. Ведь могут всплыть со дна такие вещи, что чистая, казалось, бы вода, вдруг разом помутнеет. Недеюсь, что я выразился ясно?
А н т о н и о.  Я понял. Но мой отец, по крайней мере, хоть и грешил, не отрицал Христа!
Г р а ц и а н о.  Все! Довольно! Нехватает только, чтоб вы поссорились!... Прощай, Антонио.
А н т о н и о.  Прощай. ( Уходит)
Г р а ц и а н о.    Лоренцо,  успокойся.   Никто тебя обидеть не хотел. Любовь такая штука... Я, правда, болезнью этой пока что не страдал, Бог миловал, но видел, как мучатся другие. Что слышно у тебя?
Л о р е н ц о.   Да ничего!  Она из дома не выходит. Передаю ей письма – благо  пройдоха этот Ланчелот еще не ушел от Шейлока... Он наш почтальон... Не знаю, что и делать.
Г р а ц и а н о.  Я выручу тебя и подскажу.   Но прежде чем открою рот, ответь мне ... есть в сердце у тебя хоть тень сомненья, что я хочу тебе добра? Иначе - давать тебе совет бессмысленно.
Л о р е н ц о.   Конечно, нет!. Я знаю, что ты друг.
Г р а ц и а н о.  А если друг, то выслушай спокойно. Ты влюблен, причем так пылко, что кажется тебе  - навеки.
Л о р е н ц о.   Конечно! Только смерть нас может разлучить.
Г р а ц и а н о.  Влюблялись люди до тебя, сто лет назад и тыщу,  и будут влюбляться после нас .  Так что течение болезни этой... -а любовь болезнь, высокая, прекрасная, найди любой возвышенный эпитет, я соглашусь! -  течение ее, болезни этой, известно досконально. И можно предсказать с высокой точностью, как будет развиваться.
Ло р е н ц о.   Не понял, к чему ты клонишь.
Г р а ц и а н о.   Сейчас поймешь.  Терпение.  Предмет любви влюбленному всегда – заметь, всегда и всем! – предмет любви всем мнится  совершенством.
Л о р е н ц о.  Да! Это слово точное! Конечно, совершенство.
Г о р а ц и о.   Но любовь, прости за прозу, подобна чайнику с водой. Он на огне - бурлит, кипит, пускает пар и прочее. Но рано или поздно его с огня снимают. И постепенно он остывает. А ежели, с огня не снимут, то выкипит до дна и распаяется.
Л о р е н ц о.   Что хочешь ты сказать?
Г р а ц и а н о.   Скажу. Потом. Итак, ты хочешь - притом бесповоротно – чтоб Джессика крестилась  и стала твоей женой.
Л о р е н ц о.   Да! Более всего на свете!
Г р а ц и а н о.  Тогда не медли, а то совсем свихнешься от любви. Узнай у Ланчелота расположенье комнат в этом доме и без предупрежденья проникни к ней в окно, схвати в охапку и скорее вон. Мы будем ждать тебя поблизости с каретой. Но - действовать решительно и быстро.
Л о р е н ц о.  А если...
Г р а ц и а н о.  Без всяких если.  Решительность, мой друг, решительность! Решительность   парализует женщин. Но помни, о чем тебя предупреждает старый циник  Грациано. Когда пройдет тот розовый туман, в котором вы оба пребываете сейчас, в один не очень прекрасный день ты обнаружишь, что супруга не  букет всех  совершенств, как это  видится тебе сегодня, а старая обрюзгшая еврейка. Представь себе  эту картину воочию. И если  она тебя не испугала, то вперед.
Л о р е н ц о.    Не испугала. Спасибо, друг. Спасибо! От всей души. Я так и сделаю. (Уходит).
Г р а ц и а н о.   Ай да я...Но кто сумеет оценить?..Какой поворот темы!... (Расхаживает, радостно потирая руки. Появляется Ланчелот).
Л а н ч е л о т.  Сеньор...
Г р а ц и а н о.   Здорово, Ланчелот. Ты мне  и нужен. Хочу проверить, чего ты стоишь.
Л а н ч е л от.    Слушаю.
Г р а ц и а н о. Ты знаешь, где твой хозяин хранит все документы?
Л а н ч е л о т.  Я знаю все, что есть в этом проклятом доме. Железный ящик. Запертый. Я даже знаю, куда он прячет ключ. А деньги он хранит отдельно и ключ всегда при нем...
Г р а ц и а н о.  Оставим деньги. Слушай! Когда он выйдет из дому... хотя бы в синагогу... ты вытащишь из ящика ... постой, ты знаешь грамоте?
Л а н ч е л от.   Конечно. Что я, неуч?
Г р а ц и а н о.   Ты там найдешь текст договора. Подписали его нотариус Гварнери, сеньор Антонио  и жид. Ты этот текст возьмешь, но аккуратно, чтоб сохранить порядок...Чтоб жид не заподозрил... Закроешь ящик снова, ключ на место, а текст  доставишь мне.  Назавтра я дам тебе другой и ты его туда же и положишь, на то же место.  Все ясно?
Л а н ч е л о т.  Исполню в точности. Жид не узнает, кто в эти кошки-мышки с ним играет.

С Ц Е Н А  7

Комната Джессики с балконом. Окно распахнуто. Джессика готовится ко сну. Молитва перед сном. Она молится с жаром.

 Д ж е с с и к а.  Господи, Боже мой и Бог отцов наших! Я прощаю всем, кто рассердил меня или ругал меня, или согрешил против меня, против моего тела и против моей собственности, против моего достоинства и против всего, что у меня есть, будь то вынужденно или по своей  воле, будь то по ошибке  или злонамеренно, будь то словом или делом. И да не будет никто наказан из-за меня. Слушай, Израиль! Господь Бог наш – Бог един! И возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душою твоей, и всем существом своим... (Вдруг она видит, что над подоконником  появлятся  конец лестницы  и издает короткий вопль. Тут же вырастает фигура Лоренцо. )
Л о р е н ц о.   Любимая, я за тобой! Бежим!
Д ж е с с и к а. Ты сошел с ума! Уходи! Уходи немедленно! (Он обнимает ее и целует). О , Боже, как сладко... Уходи... Скорее! (Он снова ее целует. Она слабеет в его объятиях ). Еще ... раз... и уходи... О, Боже, что ты делаешь со мною... Любимый... ненаглядный ... уходи...
Л о р е н ц о.  Любимая! Вот так я буду целовать тебя всю жизнь! Бежим! Нас ждут!
Д ж е с с и к а.  Нет, нет... Еще раз поцелуй... последний... (Крик Шейлока за сценой: Джессика!..  Здесь воры!...  Ланчелот! Скорее! !... В доме воры! ... На помощь!) 
Д ж е с с и к а.    Я пропала. Зачем ты... (Падает в обморок. Лоренцо  пытается привести  ее в чувство, потом закрывает  дверь в комнату на задвижку. Взваливает бесчувственную Джессику на плечо и по лестнице спускается вниз. Шейлок продолжает кричать: «Джессика! Ты слышишь меня?  Ломай же  дверь!»  Дверь сотрясается и наконец распахивается. Врываются Шейлок и Ланчелот).
Ш е й л о к.    Джессика!... Доченька!... Где ты?
Л а н ч е л о т.   Сдается мне, что птичка улетела.
Ш е й л о к.  Что ты стоишь, болван! В погоню! Скорее!
Л а н ч е л о т.   «В погоню»... «Скорее»... А ежели у них оружие? Что стоит моя  шкура в глазах жида?
Ш е й л о к.    Ах, вот ты как заговорил, мерзавец? Вон! Из дома вон!  Ты с ними заодно! Теперь я это понял! Вон!
Л а н ч е л о т.   Потише, жид ... Что разорался?.. я ведь могу  и... (Достает нож).  Мне жалованье полагается, не так ли? За службу верную... А ты зажилишь... Я знаю, что зажилишь... И чтобы было тихо! Не вякать! Понял?   (Острием ножа он поднимает потрясенному Шейлоку подбородок) То-то же.  Скажи, спасибо. Мог бы и зарезать. Но, чистоту любя, мне жалко руки пачкать об тебя. (Роется в вещах Джессики, достает шкатулку с драгоценностями  и рассовывает  их по карманам. Все это время Шейлок смотрит на происходящее бесстрастно и отрешенно. Вдруг он как бы пробуждается, и перед испуганным Ланчелотом предстает прежний Шейлок.  Шейлок-хозяин. Он вышибает нож из руки Ланчелота и с неожиданной силой вдавливает его лицо в стол).
Ш е й л о к.  Эти две вещи не трожь!  Это моей покойной матери, негодяй! И жены! Остальное барахло, что забрал, можешь оставить себе. А теперь убирайся и прими от меня на память за верную службу! (Дает Ланчелоту по шее и хорошим пинком под зад сталкивает его с лестницы.

                П а у з а. 

Затем  как-то вдруг весь обмякает, прислоняется к стене и, держась за сердце, сползает на пол). Лучше бы Ты убил меня, Господи...
               
                К о н е ц    п е р в о г о   д е й с т в и я
            
              Д Е Й С Т В И Е   В Т О Р О Е

С Ц Е Н А 1

В спальне Нериссы. Нерисса, полуодетая, сидит на кровати, Бассанио одевается.

Б а с с а н и о.  Кто научил тебя всем этим сладким штучкам?
Н е р и с с а.     А что, понравилось?
Б е с с а н и о.   Еще бы.
Н е р и с с а.    Хозяин наш покойный. Он был мужчина высшей пробы. Но вы, сеньор Бассанио,  не хуже. Мне с места не сойти, никак не хуже. Да и моложе вдвое.
Б а с с а н и о.  Ты хочешь продолженья?
Н е р и с с а.     А то нет! Хочу, конечно. Еще как!
Б а с с а н и о. Тогда ты мне должна помочь стать мужем Порции.  Раз  жить мы будем под одною крышей, всегда найдем укромный уголок в ее огромном доме для наших радостей.  Не так ли?  ... Ну  как, согласна?
Н е р и с с а.     Разумный план. Согласна.
Б а с с а н и о.  Тогда вперед. Выкладывай, что знаешь.
Н е р и с с а.     Значит так. Покойник... но тогда покойником он, ясно дело, не был, оставил завещание. Все – ей, все дочке, сеньоре  Порции. Но есть одно условие. Она, сеньора, то есть Порция, должна - да что должна – обязана! - обязана она любому жениху представить три ларца...
Б а с с а н и о.  Я про это слышал.
Н е р и с с а.    Один из золота, другой из серебра, а третий ...
Б а с с а ни о.  Медный!
Н е р и с с а.    Не угадали. Свинцовый он. Свинцовый.
На золотом написано: «Получишь то, что многие желают».
На серебряном: «Получишь то, чего достоин ты». А на свинцовом: «Со мною все отдашь, рискнув всем, что имеешь».
Б а с с а н и о.  Довольно глупо. Дальше.
Н е р и с с а.   И тот жених, который угадает, тот будет мужем Порции.
Б а с с а н и о.  И что? И не один не угадал? Да после первых двух  неугадавших, третий может выбрать уже наверняка! Не понимаю.
Н е р и с с а.   А вот и нет! Ведь есть еще условье. Проигравший немедля покидает город навсегда, и никому о неудачном выборе ни слова. Так что второй и третий и сороковой, все начинают сызнова. Понятно?
Б а с с а н о.   Теперь понятно... Совсем неглупо... Да...Так как мне угадать? Не может быть, чтоб ты не  знала. 
Н е р и с с а.  А кто сказал вам, что я не знаю? Знаю! Есть уши у меня, глаза и ум. Достаточно.
Б е с с а н и о.  (Подходит к ней и целует). Так как же?
Н е р и с с а.     Как сладко вы целуете...
Б а с с а н и о.  Так как же?
Н е р и с с а.   Как будто бы огонь прошел по телу... Какую власть  мужчинам  дал Бог над нами...  И как сладко этой власти подчиняться...
Б а с с а н и о. Так подчинись, коли так сладко! И вспомни, сколько сладостных минут нас ожидают впереди! Итак, какой я должен сделать выбор? А если неудача, я сам, без всяких там условий, уеду  служить во Францию.
Н е р и с с а.  О Боже! Ни в коем случае! Вы женитесь на Порции! Она бесспорная красавица и все же... И все же красота еще не все.  Женщина берет мужчину не красотою, а уменьем, учил меня хозяин.  А что касается уменья, вы сами убедились. А ей еще учиться и учиться. И не у всякой есть к тому талант. В постели, герцогиня ты или служанка, -  в постели все равны . Хозяин подобрал себе служанок, что каждая из нас давала фору его жене. Но  больше всех он жаловал меня, скажу без ложной скромности. А дочка, я думаю, в постели бездарна будет, как ее мамаша.  Уж чересчур умна. В объятиях мужчины   чрезмерный ум помеха.
Б а с с а н и о.   Все верно, милая. Итак, вернемся к делу. Что я должен выбрать, вот в чем вопрос.
Н е р и с с а.   Смотрите сами. Все женихи, что были до сих пор, все выбирали золото. Почти что все. Лишь трое – серебро. И все не угадали. Отсюда вывод?
Б а с с а н и о.  Выбирать свинец?            
Н е р и с с а. Повидимому, да. Но только должны вы сделать вид, что  будто колеблетесь. Что вы в раздумьи тяжком. Что вся ваша судьба висит на волоске. Ведь Порция умна и даже очень,  и проницательна. И может заподозрить, что выбор правильный известен вам заране. Тогда и мне не сдобровать.
Б а с с а н и о.   Я понял. Сыграю роль свою,  как следует. Не бойся.  Мне пора. Скажи хозяйке, что есть еще один жених и будет завтра в полдень.  А вечером я снова у тебя.
Н е р и с с а.  Жду вас с нетерпеньем. Как это было сладко – с ума сойти...

С Ц Е Н А  2

Лоренцо и Джессика. Она в изящном домашнем пеньюаре,  закрытом до самой шеи. Сидит рядом с Лоренцо, прислонясь к нему, с ногами на диване. Он ее обнимает и время от времени целует в голову.

Л о р ен ц о. Я так люблю тебя, что кажется сильнее любить уже нельзя. Но с каждым днем вдруг выясняется, что можно. Мне только очень больно, что ты почти всегда грустна. Хотя я понимаю почему, но все равно надеюсь  страстно, что время великий лекарь и боль твоя утихнет. (Целует ее). И только в постели ночью, в моих объятиях ты вся со мной. Ведь это не обман?
Д ж е с с и к а. Нет. Не обман. Тогда я вся с тобой и счастлива. Но потом приходит сон...
Л о р е н ц о. Во сне ты стонешь и даже плачешь...
Д ж е с с и к а.   Но рассветает утро, и ты  меня целуешь, и  я ...я снова счастлива. ...Но потом – потом приходит день. Целый длинный день... Ты думаешь... этот обряд, что мы прошли в ту ночь...  что это мне далось легко?   Ты, наверное, не понимаешь...
Л о р е н ц о. Нет, нет, я понимаю. Прежде не понимал, а теперь -  понимаю. Ты знаешь, я ведь  раньше не чувствовал, как это важно. Не придавал значения. Положено креститься – значит надо. Вопросы веры меня не занимали. Я ж не Антонио. И в церковь захаживал не часто. Но для тебя все это серьезно. Теперь я это знаю, а тогда не понимал. Поэтому прости меня за то, что я увез тебя силой.   ...Мне следовало постепенно подготовить тебя к этому шагу. Может быть,  потребовалось бы немалое время, но я бы пошел на это. Ради тебя я бы ждал...
Д ж е с с и к а. Может быть. Ведь такое уже случалось в нашем народе. Отец говорил, что, если бы не это, если бы мы не отпадали от нашей веры, нас было бы сейчас много-много... «Как песок морской»,- говорил отец. Так и в Торе сказано. То есть в Библии.
Л о р е н ц о. Но что сделано, то сделано. Без прохождения этого обряда, я никогда бы не прикоснулся к тебе. Я бы не смог спать с тобой, как с девкой. Для этого я слишком тебя люблю. (Пауза)
А теперь скажи мне наконец: твои ...подозрения... они подтвердились? 
Д ж е с с и к а  (Наконец, улыбаясь) Да, дорогой. Теперь уж точно.
Л о р ен ц о. (Вскакивает, вне себя от радости, поднимает Джессику на руки и осыпает поцелуями) У нас будет маленький!
У нас будет маленький! (Осторожно усаживает ее в кресло. Становится перед ней на колени). Так вот почему ты так мало ешь и совсем отказываешься от мяса! Я слышал, что в твоем положении у женщин быают странные вкусовые причуды. Но есть надо!
Д ж е с с и к а. Да, милый. То есть нет. Не только поэтому. Мне нужно время привыкнуть к вашей кухне. И я привыкну. Только свинину  не буду есть  никогда. Ты уж прости.
Л о р е н ц о. Да что  же тут прощать? Не будешь и не надо! Я и сам не  очень уж ее люблю! Прикажу кухарке не покупать ее совсем. (Джессика благодарно улыбается). У тебя будут другие заботы и ты отойдешь...  оттаешь. И постепенно привыкнешь. Как другие. Ведь ты сама сказала: как другие.  Я увезу тебя отсюда,  ты даже изредка не будешь видеть прохвоста этого Ланчелота.  Уедем из Венеции, где все тебе напоминает об отце.   ....Кстати, я не решался тебе сказать, но сейчас уже можно: я все время справлялся о нем  у Га-Леви, который вылечил меня, и знает, что я человек порядочный. Я ему все рассказал. Все. Даже то, что увез тебя обманом. Конечно, твой отец  перенес случившееся очень тяжело. (Джессика плачет. Он утирает ей слезы) Да ведь иначе и не могло быть. Но, когда он узнал, что ты не по своей воле покинула его дом, что тебя увезли силой, ему стало как бы немного легче, сказал Га-Леви. Теперь он уже поправляется и выходит на улицу. Я сам его видел издалека. С ним твой кузен.
Д ж е с с и к а.(Без слез, ровным голосом, почти спокойно)  Все равно он никогда не согласится меня видеть. Никогда. Ни меня, ни моих детей. Таков закон.
Л о р е н ц о.  Он сильный человек, твой отец. По нему видно. (Долгая пауза) ...Сейчас зови служанку, одевайся и пойдем в парк. Тебе просто необходим свежий воздух. Я знаю почти безлюдные места. Да  и вообще тебя здесь никто  не знает. 

С Ц Е Н А   3

В доме Порции. Порция и Нерисса.

П о р ц и я.  Красивые сережки. Даже очень... Бездна вкуса. И дорогие. Так почему  же ты такая кислая? Поссорились?
Н е р и с с а.    Да так... размолвка... Вы тоже не сияете, хотя есть все причины... Такой жених. Орел, а не мужчина. И ясно, что умен, раз угадал .  Вы петь должны от счастья. Петь.
П о р ц и я.  Что делать, не поется. Дочерний долг я выполнила. А сверх того – ведь сердцу не прикажешь. Я выйду замуж за Бассанио и буду ему верна, а остальное...
Н е р и с с а.  А остальное – придет и остальное.  Не после первой ночи, но придет. Мужчин надо распробовать. Как блюдо новое.
П о р ц и я.  Ты знаешь... Ведь слушая его… витиеватые красивости и это рифмоплетство... болезненное даже...я никогда бы не подумала, что он умнее всех других,  кто домогался моей руки... Вернее, моих денег...
Н е р и с с а.   Я знаю, кого бы вы хотели. Но он вам не чета. Кто он? (С пренебрежением) Художник. Всего лишь. А сеньор Бассанио... (За дверью крик: Пусти!...Отстань!.. В комнату врывается Ланчелот).
Л а н ч е л о т.    Сеньора Порция! Я к вам!.. (Замечает Нериссу). И ты здесь, потаскуха!
П о р ц и я.   Кто вы такой? И почему кричите?
Л а н ч е л о т.   Я Ланчелот.  Жених – конечно, бывший! Бывший! - вот этой шлюхи!
Н е р и с с а. Заткнись, скотина!
Л а н ч е л о т.   И не подумаю! Я все, я все скажу! И пусть сеньора знает о том, как ты позоришь ее дом! Дрянь! Стерва! Сучка!   
П о р ц и я.  Перестаньте! Немедленно!   
Л а н ч е л о т.  Послушайте, сеньора! Ведь это вас касается не меньше, чем меня. А, может, даже больше!
Н е р и с с а.    Не слушайте его! Он пьян! Он бредит! Зачем вам пьяный вздор?
Л а н ч е л от. Могу дыхнуть! Я ни в одном глазу!  А правду придется выслушать.
П о р ц и я.   Я слушаю. Нерисса, успокойся.
Л а н ч е л о т.  Иду я, значит, к ней, к своей  невесте, но не тогда, когда условились. Вхожу и что я вижу?
Н е р и с с а.  Все ложь и выдумки! Я вас предупредила!
Л а н ч е л о т.   Что, припекает, стерва? Готовься! В аду пожарче будет!
П о р ц и я.   Я начинаю уставать. Что дальше?
Л а н ч е л о т.   Вхожу и вижу: она в постели, а сверху – сеньор Бассанио!..
П о р ц и я.   Бассанио?! Бассанио?!
Л а н ч е л о т. Он самый! И оба голые, и так увлечены, что даже не сразу заметили меня... Что тут было... Иду домой и сам не свой, не вижу, куда иду.  Навстречу мне  хозяин. Ведь я слуга сеньора Грациано. Он так мне посочувствовал,  все расспросил подробно. Сеньор Бассанио ведь друг его, но все равно. «Как,-говорит, - Бассанио?! После помолвки с  сеньорой  Порцией?! Изменить  ей?! Ей?!  Прекраснейшей из всех невест на свете?!..»  Он был потрясен. «Ты, Ланчелот, обязан все рассказать сеньоре Порции. Душа скорбит, как я подумаю о ней». Просил, не говорить вам, что он все знает. «Чтобы не смущать. Ей будет неприятно, что кто-то знает  о такой измене". Я обещал сеньору Грациано не говорить, и вот не удержался. Только уж  вы меня не выдавайте, а то он осерчает.
Н е р и с с а.    Все врет! Он враль известный.
Л а н ч е л о т.   Сама ты изолгалась, стерва! Не верьте ей, сеньора! Она предаст вас, как  меня. Неболагодарная! Ведь  сколько я подарков подарил ей, потаскухе! ... Снимай сережки, сука!  Ну!
Н е р и с с а.  И не подумаю! Подарено и баста!
П о р ц и я.   Нерисса... Но раз ты изменила...
Н е р и с с а.  А вы хоть знаете, откуда все эти цацки? Награбленное! Да!
Л а н ч е л о т.    Ах, ты сволочь! Да  я тебя убью!
Н е р и с с а.  Не убьешь, паршивый трус! Кишка тонка!
П о р ц и я. Награблено? Награблено? Но у кого?
Н е р и с с а.  У этой, у жидовочки, у дочки Шейлока... ростовщика...Она сбежала с хахалем, с Лоренцо,  старик  с ума сошел от горя. Ну а этот, он время не терял. Засунул драгоценности в карманы - и был таков.
П о р ц и я.   Какая мерзость! Боже! Грабитель в моем доме! Вон!!! Вон отсюда!!! Вон!  (Ланчелот в страхе уходит). А ты... как можешь... Я не ожидала...
Н е р и с с а.   Бес попутал. Лукавый знает наши слабости.
П о р ц и я.   О Боже!... Дай мне собраться с мыслями... Измена... Со всех сторон измена....  Нет, этой свадьбе не бывать! И я свободна. Свободна! Свой долг дочерний я отдала сполна, и не моя вина, что мой жених ... что оказалось... Погоди... Так вот она – разгадка, как этот жеребец всех обошел и сделал  верный выбор... Изменница! Ты подучила, ты!  Теперь мне ясно, как он угадал! Сперва он угадал, что ты продажна. А дальше легче легкого. О,  грязная мерзавка! Я тебя из грязи... из грязи... ты родилась в грязи и в ней осталась!
Н е р и с с а. А вы, сеньора, в чистоте родились? Вы так уверены? Отец ваш... Что вы так смотрите? Да я ведь с ним спала! И все служанки тоже! Мы были его гарем!  Гарем, но христианнейший! Не то, что у этих турок. И над кроватью, где мы блудили, распятие. Без этого никак!  Папаша ваш был набожный развратник.  А вы-то, в чистоте своей, не знали! Ай-я-яй! Мамаша ваша знала, а вы нет. И грязных штучек он знал побольше, чем  кто-либо другой в Венеции!  Прощайте!.. Чтоб вам пусто было!.. Я проживу прекрасно и без вас, без вашей тошнотворной чистоты! И без нравоучений тошнотворных!
П о р ц и я.   Вон!!!
Н е р и с с а.   Уйду сама. Вы надоели мне. И опротивели. (Уходит).    

                П а у з а.

П о р ц и я.   Такое чувство, словно я побывала в вонючей яме. Но вот что странно: мне совсем не страшно и не стыдно об этом вспоминать.

С Ц Е Н А   4

Таверна. Столики на улице. Грациано и Антонио.

Г р а ц и а н о.    Что говорит Селестио?
А н т о н и о.    Все то же...  Покропил святой водой... Но пока что безрезультатно... А дети – уже все! - горят... Он благороден. Мне нечем ему платить, но он –такая чистая душа- все понимает  и не требует...  Он говорит, что это сложнейший случай в его практике. Такая лихорадка бывает раз в сто лет.
Г р а ц и а н о.   Н-да... Что я могу сказать...  Рад бы помочь, но ни черта не смыслю в медицине.  Смири себя и пригласи Га-Леви. Он вытащил Лоренцо с того света. Нет лучше доктора во всей округе. Ведь это твои дети!
А н т о н и о.  Я не могу позвать жида в свой дом.
Г р а ц и а н о.   А Шейлок?... А  выполнить условья договора?
А н т о н и о.      Я тоже не могу.
Г р а ц и а н о.  Ты понимаешь, что я хочу тебе помочь?..
А н т о н и о.   Я понимаю,  благодарен, но солгать, тем более суду, я не могу....
Г р а ц и а н о.   А извиниться перед жидом  -  ты сможешь? Публично!  Достойнейший христианин перед евреем мерзким униженно прощенья просит. Сюжет для живописца.
А н т о н и о. Хоть головой в петлю. Прости меня, Господи, прости, прости...
Г р а ц и а н о.     Ведь дело  не в одном тебе. Да разве это будет униженьем для одного лишь частного лица, что в данном случае зовут Антонио?
А н т о н и о.   Я понимаю... и все равно...
Г р а ц и а н о.   Ведь сколько раз ты говорил, что пребывание жидов в Венеции – позор республике. Не будешь отрицать?
А н т о н и о.    Не буду.
Г р а ц и а н о.  Что мы должны избавиться от них. Ты говорил?
А н т о н и о.     Да. Так я думаю.
Г р а ц и а н о.  Я тоже!  Но  дядя мне  объяснил, что вовсе без жидов остаться нам нельзя. Что экономика придет в упадок.  Особенно теперь, когда погибло столько кораблей. А этот суд послужит первым шагом к освобожденью от жидовского засилья.  Я дал заданье Мариуле, чтоб рассказала все своей хозяйке – конечно по секрету – а та уж разнесет по всем углам. Весь город завтра закипит от возмущенья. И все зависит от тебя. Ты  только вспомни, на какие жертвы  святые наши шли для вящей славы и величья Церкви! И жизнь свою бросали на весы, чтобы прославилось христово дело! А ты не можешь сказать суду одно лишь слово: «Да»?  Всего две буквы:  Д и А?  И больше никаких вопросов. «Это ваша подпись, сеньор Антонио?»-«Да»... И все. И все!!! Ты просто выполнишь свой долг христианина.  Заметь, я не обмолвился ни словом о будущем вознагражденье. А ты ведь снова встанешь на ноги. Подумай о будущности твоей семьи, твоих детей, ты в них души не чаешь...  Я ведь так старался! Не для себя. Хотел тебе помочь. Из ямы вытащить…Такой сюжет придумал! Так мастерски подделал договор! И жид об этом даже  не подозревает. Ведь о такой Игре только мечтать. Или писать  романы. А ты... Ну?
А н т о н и о.     Хорошо...
Г р а ц и а н о.  Ты скажешь «Да»?
А н т о н и о.     Скажу...

 
С Ц Е Н А   5

В доме Порции. Порция и Грациано.

Г р а ц и а н о.    Столь много женихов, достойнейших мужей, руки просили вашей, что я не смел, что я не смел, сеньора,  осмелиться, хотя моя любовь горела... горела...
П о р ц и я.  Жарче дров, я чувствую. Особенно,  сырых.
Г р а ц и а н о.    Простите, я не понял.
П о р ц и я.   Мне показалось, вы затруднились подыскать эпитет. Или метафору.  Для слабой девушки беспомощность мужчины почти невыносима. Посему я поспешила к вам на помощь. Продолжайте. На чем  мы, собственно, остановились? На дровах?  Нет,нет... на чем-то более возвышенном, не так ли?
Но, впрочем, неважно. Ах, да. Вы собирались  мне описать любовь, которая пылает. Я с интересом слушаю. Итак, любовь пылает. Это мы установили. Дальше.
Г р а ц и а н о.    Сеньора, я не понимаю, почему...
П о р ц и я.   Все разъяснится, не волнуйтесь! От любви, особенно пылающей, мужчины теряются так часто, что, право, жаль их. Вы не первый и не последний. Сожмите  же любовь тисками мужества и продолжайте. Я заждалась. А то все о дровах да о дровах. Ведь девушка не печка, согласитесь.
Г р а ц и а н о.   При чем здесь печка? Я о печке не сказал  ни слова.
П о р ц и я.  Разве? Впрочем, могло мне это показаться. Признаю. Ведь молодым девицам так часто кажутся нелепости.  Итак, любовь пылает. Продолжаем.
Г р а ц и а но.     Как тот,  кто победил из двух борцов,-

                Хотя в успех свой верить был готов, -
                А после, слыша гром рукоплесканий,
                Не знает, для него ль прием такой, -
                Крвсавица, так я перед тобой.
(В.Шекспир. Венецианский купец. Пер. Т.Щепкиной-Куперник ).

 По р ц и я.    Не надо сомневаться. Очень красиво и даже изысканно. Похоже на друга вашего Бассанио. Но,  признаться, от вас, сеньор, я ожидала  большего. Более тонкого, пожалуй. Судя по тому, конечно, что  о вас слыхала...

                (Грациано смущается и краснеет). 

Из двух борцов, здесь упомянутых, сдается мне,  он первый, а вы второй. Хоть первый и не ждал от вас удара коленкой по чувствительным местам. И простоват он, этот рифмоплет. Порой не знает сам он, что несет. А вы его  раз-два и на лопатки. И лопнула затея хитреца.
Г р а ц и а н о.    Не понял я, о чем вы говорите.
П о р ц и я.  Я говорю о том, как вы его подставили.  Не ясно? Ну, с  этим, с Ланчелотом. Бассанио, болван,  не ждал от вас подвоха. Мне   жаль его... И он, я полагаю, по простоте своей вам передал мои  прощальные слова? Что  я ему обязана свободой:  благодаря ему, верней – его измене, я, наконец, свободна от тяжкого отцовского обета... И перестаньте так смущаться. С известной гибкостью…  подставить ножку другу – старо, как мир. Вы, повторяю,   тут не первый и не последний... Но даже вы не все учли.  Детали! Вас подвели детали. Но замысел, интрига   - великолепны.
Г р а ц и а н о.   Сеньора...
П о р ц и я.  Не стоит продолжать. Вы ж видите, что я вас раскусила. И не краснейте!  Я знаю,  что вы отчаянный игрок по жизни, что чувство юмора не вовсе чуждо вам и, если бы не благородное рожденье, вы  стали б замечательным актером. Бродили  где-нибудь с бродячей труппой...
Г р а ц и а н о. (Слушает с любопытством и понемногу успокаивается.) А знаете, кто первый сказал мне это? Отнюдь не вы.
П о р ц и я. А кто?
Г р а ц и а н о. Кого вы посчитали таким глупцом. Бассанио.
П о р ц и я. Так значит, его я недооценила...Но сватовство его ...Но столько грязи...  Из всех щелей... И о которой я даже не подозревала...Но Бог помог, и вот   интрига лопнула, я, словно, снова родилась и счастлива. … Хотя звучит чуть-чуть высокопарно. Общение с такими женихами небезопасно для души невинной девушки... Но это вздор!    Ведь  я теперь хозяйка сама себе. Ну? Каков сюжетец? (Горацио смеется от всей души) Вижу, оценили, раз так смеетесь. А теперь останемся друзьями и прощайте.  (Горацио целует ей руку и, улыбаясь, уходит).
П о р ц и я.  (Когда он уже в дверях). И не забудьте: детали - это все! Бог подлости в деталях!

(Через короткое время появляется Микеле с мольбертом и портретом).   

М и к е л е.   Я рад вас видеть снова.
П о р ц и я.  И я, и я вас тоже! И, если бы пришли вы раньше, то стали бы свидетелем веселой сцены!... (Смеется)
М и к е л е. Как я люблю ваш смех!. Но раньше здесь был Грациано. Я его встретил. Как всегда, приветлив, чему-то  улыбался про себя.
П о р ц и я. Он плут изрядный! Устранил Бассанио с пути –причем так хитро! – и потому решил, что и меня он сможет обхитрить. Со мной не вышло. Но Грациано – по натуре своей – игрок и умеет оценить пикантность ситуации. Мы славно посмеялись вместе... Вам же советую держаться от него подальше, поскольку все равно ему во что, и на кого и с кем играть.
М и к е л е.    Да... Я тоже... цену ему знаю... И бесконечно рад, что  вы... Что не попались. ... Бог с ним. Вот ваш портрет. Взгляните. Его улучшить я уже не в силах.
П о р  ц и я.   О Боже! Наконец-то!!!  (Рассматривает портрет).
Вы мне польстили, сеньор Микеле. Я и не знала, что я такая...
М и к е л е. Красавиц много, сеньора Порция.  А вы другого класса.  Вы прекрасны,  и  это я хотел сказать своим портретом. А вышло или нет... не мне судить.
П о р ц и я.   Мне слушать вас неловко, хоть знаю я,  что вы отнюдь не льстец.
М и к е л е.   Да. Не льстец.
П о р ц и я.    А то, что вы изобразили... печаль... да, правильно: печаль в моих глазах... Особенно была она сильна, когда меня писали вы.  Все эти женихи... Вы вправду видели ее?
М и к е л е.  Печаль? Конечно. Мне трудно объяснить... Но я попробую... Душе известно то, что разуму неведомо... Глаза, как принято считать, есть зеркало души.
П о р ц и я.   Разве не так?
М и к е л е.   Конечно, так, да только не у всех.  Что с теми, у кого глаза пустые?  Душа ведь есть у всех, но не у всех она проснулась, чтоб выглянуть из глаз на Божий мир. А ваша  светится!
П о р ц и я.   И потому печальна?
М и к е л е.   Нет, нет, какая же печаль от света? Она печальна, потому что знает, что жизнь ей предстоит нелегкая.
П о р ц и я.  Вы имеете в виду,...что  тот, ...которого  б  я   с  радостью своим назвала  мужем,... меня не любит?
М и к е л е. Он  любит вас и очень, но не верит, что даст вам счастье.
П о р ц и я.   Такого не может быть. Ведь счастие для женщины... по крайней мере, такой, как я...  быть вместе с любимым мужем, быть ему подругой... чтобы его талант... конечно, если муж художник... раскрылся полностью... чтоб все богатство его души предстало   миру...
М и к е л е. Все это звучит, как музыка... Но жизнь полна отвратных диссонансов... Художник... если истинный... он, с женской точки зрения,  - изменник.
П о р ц и я.   Изменник?! Сказали вы,  изменник?! Как этот, как Бассанио?
М и к е л е.   Художник изменяет жене с искусством, а  не со шлюшками. Но изменяет.
П о р ц и я.   О! Это не измена, а  Божий знак! Знак высшей избранности...   
М и к е л е.  Передо мной пример родителей. Отец мой был художник и скульптор.
П о р ц и я.  Я видела его работы.  Художник  Божьей милостью.
М и к е л е.   Мама, наверно, очень  любила моего отца,  раз вышла за него наперекор  желанию своей родни, но быть его женой ей было  трудно. Я это видел, хотя и не понимал причины. Мы не жили в роскоши, но и не бедствовали. С годами мне многое  стало ясным.   ...Каждый день она ждала отца, а он нередко появлялся только к ночи, и с краской  на руках и на одежде... и мраморная пыль, когда ваял... А, бывало, отсутствовал неделю или две, когда  заказ брал в городе другом...   И даже ночью, когда он обнимал жену.. – простите, что  так я  откровенен -...
П о р ц и я.      Нет-нет, я вся внимание,  я слушаю, я слушаю.
М и к е л е.   И даже ночью - не знаю я, о чем  он больше думал:  о жене или о  неоконченной    картине... Вот что означает «жена художника», «подруга»  и прочие красивые слова.
П о р ц и я.    Одна из них мечтает назвать вас своим мужем. 
М и к е л е.    Нет, Порция. Ведь это на всю жизнь. Через неделю я еду в Пизу. Небольшой заказ. За месяц–полтора я справлюсь. А вы... у вас  есть время все обдумать.
П о р ц и я. Месяц- полора?  Так долго?
М и к е л е.  Бывает дольше, если заказ и выгодный и интересный. А на другие я не соглашаюсь. Отец оставил мне наследство, пусть небольшое, но достаточное для независимости. Я  не мот, к тому же уже имею кой-какое имя, чтоб выбирать...
П о р ц и я.  Теперь я понимаю почему, когда я попросила вас портрет мой написать, явились вы вначале без всего – без красок и мольберта. Хотели посмотреть, а стоит ли. И увидали...
М и к е л е. Стоит! (Смеется)
П о р ц и я. А если б вас теперь я пригласила,  чтоб выполнить какой-нибудь заказ пустяшный... Вы бы пришли ко мне?
М и к е л е. Немедленно! С кистями , с красками, с мольбертом!
   
                Оба смеются.

П о р ц и я.  Ну поцелуй меня хотя бы... Боже! И почему Ты сотворил мужчин такими глупыми?

С Ц Е Н А   6

Дом Шейлока. Погружен почти в полную темноту, т.к. все окна и ставни закрыты наглухо. На столе горит одинокая свеча. За столом – Шейлок, в халате, читает Талмуд. Он заметно сдал, постарел и ссутулился. В доме тишина, которую внезапно нарушает резкий звонок в дверь. Звонки повторяются один за другим все настойчивее. Шейлок, нехотя, идет к двери, бормочет).

Ш е й л о к. Ведь знают же давно, что я не принимаю. И на дверях написано... (Открывает. На пороге Микеле, который быстро оттесняет Шейлока в сторону  и так же быстро закрывает дверь за собой) 
М и к е л е (Ошеломленному Шейлоку) Я помню ваш запрет, но...

(В его манере говорить, на грани приказа, в уверенности, а также в поведении, есть нечто, что заставляет Шейлока слушаться)

Вы знаете, что сегодня у дожа суд над вами?
Ш е й л о к. Не суд, а долговая тяжба, которых я уже  немало выиграл.
М и к е л е. На этот раз вы ошибаетесь:  СУД!  Исход которого нельзя предугадать заране. Приоткройте оконо на улицу  и ставни. И встаньте так, чтоб вас не видно было. (Шейлок делает все, как говорит Микеле. В едва открытое окно врывается неясный гул и крики голосов).
Ш е й л о к. Ничего не понимаю. Похоже на фестиваль. Но  мне-то что до этого?
М и к е л е. Вы правильно сказали: фестиваль. Но в честь чего? Прислушайтесь получше! (Среди многих выкриков ясно различимы: «Смерть Шейлоку!». «Смерть проклятому жиду»!)
Ну? Слышали? (Быстро закрывает ставни и окно).
Ш е й л о к. (Испуганно)  Но что случилось? Почему вдруг...
М и к е л е. Сам не знаю точно. Какой-то дикий слух... Не вы ль мне говорили: «Для возмущенья черни многого не надо»? Немедленно идите к себе и переоденьтесь! Мы должны поспешить и прийти в здание суда заранее, пока еще не весь город высыпал на улицы.
Ш е й л о к. Мы?
М и к е л е. Я буду вас сопровождать. При мне вас никто не тронет. Все знают мой клинок!
Ш е й л о к. Но также знают, что вы не можете защищать еврея.
М и к е л е. А я и не собираюсь вас защищать. Пойду отдельно, но недалеко от вас. Пусть думают, я тоже ваш должник и пекусь о собственных интересах... Скорее же! (Шейлок уходит в свою комнату). ...А ведь я, действительно, должник... (Вскоре появляется,  внешне и внутренне совершенно преображенный, Шейлок. У него прежняя прямая осанка и прежний голос).
Ничего не забыли? Долговое письмо при вас?
Ш е й л о к. При мне. Написано Гварнери, нотариусом, и скрепленное его печатью.
М и к е л е. Гванери нету в городе. У него заболела мать.
Ш е й л о к. Теперь уже неважно.  Судя по всему, вы, кажется, правы и суд – теперь  я понимаю это - может закончиться ...скажем так... не в мою пользу. Не знаю я, что движет вами, сеньор, и не интересуюсь, но человек вы, явно, благородный. И если дело кончится плачевно для меня, я попрошу вас временно, но только в р е м е н н о – вы поняли?- взять эти две вещицы (достает из ящика маленький мешочек) и  знакомый вам подсвечник (Микеле прячет вещи в складки одежды) и отдать все это моему племяннику Давиду, картографу.  Он через несколько дней вернется из деловой поездки. В этом я в вас уверен. Включая подсвечник. Есть, правда, одно «но». Как я уже потребовал однажды: ни словом, ни намеком не дать понять Давиду...
М и к е л е. Я знаю и исполню. Клянусь любовью лучшею из  матерей и памятью отца... словом, клянусь, не дать понять Давиду, что он...  Скажу, меня просили лишь передать. Вы верите мне?
Ш е й л о к. Верю.
М и к е л е. Ну, так пойдем же. (Останавливается) Есть еще надежда на Антонио. Он честный человек, к тому же  дочь он  потерял недавно.
Ш е й л о к. (Глухо) Я тоже.  (Выходят). 

С Ц Е Н А   7

Зал суда. На председательском месте старый дож,  Грациано и сенатор с запоминающейся внешностью, например, со шрамом через все лицо и повязкой на глазу.  Все трое в мантиях.  Писец, ведущий протокол.  В зале Шейлок, Антонио, Микеле, Бассанио, публика.

Д о ж.  Итак,  здесь оба,  ответчик и истец.  Начнем с истца. Шейлок, подойди. Где твоя жалоба?
Ш е й л о к.  (Вынимает из цилиндрического футляра запечатанный текст договора и подает дожу). Вот она, светлейший дож. (Дож распечатывает и читает).
Д о ж.  Какая мерзость!
Ш е й л о к.   Мерзость?  Потребовать, чтоб, вместо уплаты долга, сеньор Антонио публично извинился за оскорбления, мне нанесенные?  Он ими осыпал меня  перед людьми, не выбирая  слов. Меня и мой народ!  Публично извиниться –это мерзость?
Д о ж.   Но ты здесь требуешь не извиненья!  Фунт мяса  требуешь ты отрезать от тела несчастного Антонио! (Ропот возмущения в публике). Я вне себя!!! Жестокость ваша! Все знают, что вы жестоки, но ты...
Ш е й л о к.   Что вырезать???..  Какое мясо? При чем здесь мясо? Я не понимаю, о чем вы говорите...
Д о ж .  То есть как?  Ты строишь из себя невинность? Не знаешь, о чем речь? Что сказано в том документе, который ты же сам,  при всех,  мне подал?.. О лицемерии еврейском знают все, но ты своею ложью... ты превзошел все степени, известные доныне. Вот текст, тобой подписанный.  (Шейлок читает текст и ему делается дурно).
Ш е й л о к.    Это подделка... злостный умысел... подделка...
Д о ж.   Твоя здесь подпись или не твоя?
Ш е й л о к.  Точь-в-точь моя. Но я ее не ставил.
Д о ж.   «Моя, но я ее не ставил». Ты изолгался, Шейлок. Видать, привык. Но здесь не рынок и не лавка, здесь суд республики! Сеньор Антонио! Прошу вас, подойдите. (Антонио подходит). Прочтите этот текст. Он вам знаком? И ваша  ль эта подпись?
А н т о н и о.   (После некоторой паузы). Да.
Д о ж. Благодарю вас. Можете садиться. (Антонио возвращается на свое место). Ну? Что теперь ты скажешь?
Ш е й л о к.  Что  если это суд, то обвиняемый имеет право на защиту, не так ли, светлейший дож?
Д о ж.   Да  так. Бесспорно. Имеет. Говори.
Ш е й л о к.  Тот просто негодяй, кто подменил мне договор! Есть в мире негодяи, ваша светлость, что мастерски подделать могут не только любую подпись, но  даже голос любого человека.  И   пенье петуха, и лай собаки и многое еще. Он не учел, однако,  две вещи, две детали. Во-первых, Священное Писание,  - а ведь для вас оно священо тоже, не правда ли? Оно ведь запрещает отрезать мясо от живого, даже от скотины, тем более от человека. И запрещает это не только нам, евреям. Всем! Даже язычникам. Семь заповедей Ноя для всех! Но этот негодяй о том забыл. А впрочем, какое дело негодяю до Слова Божьего?.. Предполагать, что может зародиться столь мерзкая идея в голове еврея, старающегося соблюдать все заповеди  своего Небесного Отца, свидетельствует не только о глупости сего подлога, но  также о невежестве и подлости натуры, его создавшего.  Деталь вторая.  Он не знал, что вида крови я с детства не переношу. (Микеле вскакивает с места) .
М и к е л е.    Позвольте, ваша светлость... Простите мне, что я... но я... свидетельствую...
Д о ж.    Говорите.
М и к е л е.   Мне довелось когда-то  беседовать с истцом. И я спросил... – простите, ваша светлость, я волнуюсь.. Спросил: «Скажите, Шейлок, почему не стали вы врачом, как ваш отец» ? Его отец был врач, притом известный. Он мне ответил: «Потому, что не могу я видеть кровь. Меня мутит от вида крови».
Д о ж.   И это все? Садитесь.
Ш е й л о к.  Да это так. Мутит. Позвольте повторить, светлейший  дож. Отрезать мясо от живого, тем более от  человека, - такая мысль не может даже зародиться в голове еврея.
Д о ж.  Я в этом не могу не усомниться. Всем известно, Шейлок, что, вы, евреи, – вы племя лживое. Вы знаете прекрасно, что  распятый вами -  сын Божий,  и знаете, что он воскрес из мертвых, чтобы  спасти весь род людской. Но из упрямства дикого,  из чистого упрямства вы отрицаете святую истину. (Писцу)Ты успеваешь записывать? Записывай все точно.
П и с е ц.  Да, ваша светлость. Успеваю.
Ш е й л о к.   Подавая жалобу, не думал я, что мне придется ответствовать за мой народ. Но нету выбора. Придется.  Итак, сказали вы, упрямство. Что да, то да. Вы правы. Евреи народ упрямый. Жестоковыйный, как сказано про нас в священной Книге. Все это так. Тут есть одно лишь «но»...  Вот это -  «чистое упрямство», как говорите вы. Мы терпим издевательства, грабеж, нас поливают грязью, но мы упрямы  и не желаем подчиниться тем, кто несравненно сильнее нас. И все лишь из «чистого упрямства»? И на костер мы всходим из упрямства, и терпим  пытки тоже из упрямства? ...Такое объяснение вам кажется разумным? И убедительным? И вы на самом деле  так думаете? Коль это правда, так не в упрямстве дело, а в глупости! Вы вправду  верите, что мы такие беспросветные болваны?.. Нет! Мы всходим на костер с детьми и женами, и  пытки страшные мы терпим не из упрямства, а ради веры  в нашего Отца. И, испуская дух, вручая Ему душу, упрямо, пересохшими устами, мы выдыхаем: «Шма Исраэль! Слушай Израиль, Господь наш – Господь Один и Един»!..Один Он! Не два, не три, не десять, и не сто. Один! Вы можете нас жечь, четвертовать, забить нам рот землей,  но все равно последним словом, что вы услышите от нас, будет - «ЕДИН».    ...Вы верите любой нелепости, распространямой про нас. И в том числе – мерзейшей! Что будто для мацы используем мы кровь младенцев христианских!
Д о ж.  А разве то не так? Да это знают все!
Ш е й л о к.     Да будет вам известно, ваша светлость, закон изготовления  мацы    Господь  нам указал, когда явился нашему народу на горе Синай. Четырнадцать веков до христианства! И соответственно младенцев христианских. И сей закон  суров и однозначен. Не терпит даже малейших отклонений: мука с водой – вот из чего мы делаем мацу. И ничего другого! Любые дополнения  - недопустимы!
Я слышал,  ваша светлость, вы  - сведущи в Писании. И знаете, конечно, что Творец – вне времени, и ведомо ему все то, что ожидает род людской. Не так ли?
Д о ж.   Бесспорно, это так, иначе пророчества бы были бессмысленны. Но ты не отвлекайся. Терпение суда не бесконечно.
Ш е й л о к.   Не отвлекаюсь я, о нет! Так вот, Господь, который знал и знает все наперед, а значит, знал заранее   и о судьбе Исуса, - Господь сказал: «Израиль – сын мой». (В зале шум возмущения).
Д о ж . Но вы свое сыновство осквернили!
Ш е й л о к.  С друзьями, светлейший дож, можно поссориться. С соседом разругаться. С женою – развестись. Но сыновство – сыновство вещь  неотменимая. Израиль – сын Бога! И вы, вы  сына Божьего, вы распинаете его из года в год! И век за веком. Упрямо, век за веком. И пока в мире есть преследователи и преследуемые, мы, благодаренье Богу, преследуемые. Пока есть гонители и гонимые, мы, по милости Отца Небесного, гонимые. Пока есть палачи и жертвы, мы, слава Создателю, – жертвы. И не дай нам Бог поменяться местами, не дай нам Бог! Вы полагаете, что  Бог  наказывает нас за то, что не признаем мы  вашего Христа? Да, не признаем. Но не за это гнев Его на нас! Ведь с сыновей своих Он спрашивает больше, чем с других. …Хочу еще добавить, что невежда думает: кузнец  кладет железо в пылающий огонь и осыпает его ударами, чтоб наказать. Тогда как он  кует его и упрочняет. Упрочняет! Где все враги Израиля, что были  во сто крат сильнее нас? Где египтяне? Ассирийцы? Вавилон? Где гордый Рим, властитель полумира? Все пали и исчезли. И новые мучители исчезнут вслед за ними. А мы были, есть и будем! Потому что Израиль  - сын Господа  и потому пребудет вечно! Господь нам это обещал. Не человек -Господь!... А вы, сеньор Антонио... Вы из немногих, кто верует всем сердцем. Хоть вы и ненавидите меня, я  знаю: вы верите всем сердцем. Так как же Вы могли пойти на это?!! С кем вы связались? Как верующий в Бога мог так унизить свою душу?
Д о ж.  Шейлок, прекрати! Ты преступил границы терпения суда!
Ш е й л о к.    Я все сказал. Одно мне непонятно, светлейший дож. Чтобы убить еврея, зачем вам было затевать все это?  Я готов. Ведь  потерял я  всех, кого любил. На что мне эта жизнь? И  с радостью готов я пострадать во Имя Божье. Не  первый я и не последний. И делайте со мною, что хотите. Я презираю суд ваш!   О, как я счастлив, что могу сказать  все это  вам в лицо! Я кончил.

(Дож, Грациано и сенатор преговариваются неслышно для публики. Шейлок смотрит на Антонио. Тот отводит взгляд).               

Д о ж. Слушайте постановление  суда. Суд изучил  мерзейший этот  договор. Да, Шейлок имеет право вырезать из тела Антонио фунт мяса. Но только ровно фунт. Не больше и не меньше. И в договоре нет ни слова о праве пролить при этом кровь – хотя бы каплю.  Поэтому  сей договор  неисполним. Но есть в нем еще один аспект – общественный. Он нам явил пример жестокости, неслыханной доныне.  За  изощренную  жестокость Шейлок безусловно  достоин смерти. (Одобрительный ропот в публике). Но, поскольку святая Церковь нас учит милосердию к врагам, то казнь  преступника мы заменяем  конфискацией всего его имущества и изгнанием из города навеки, без права возвращения. Анонио, за причиненные ему страданья, получит сумму, десятикратно превышающую долг Шейлоку. Все остальное, включая деньги от продажи дома, пойдет  казне.  (Ропот в толпе.) Делами должников займется магистрат и взыщет с каждого по мере его платежных сил. Под божеский процент, конечно. Так же  поступим мы   с вещами, что Шейлоку даны под закладные.  Но, следуя закону до конца, - писец, пиши все точно! – мы оставляем Шейлоку возможность обжаловать сей приговор. (Шейлоку) Проси же у писца перо, чернила и бумагу, садись вот сдесь. Пиши.
Ш е й л о к. Не надо. Вам мало этого? Вам  нужно продолжение спектакля? Его не будет. Писец, пиши: «Истец не пожелал оспаривать  решение суда".
Д о ж. Вот и хорошо. Все по закону. Пусть знают соплеменники твои: хотя твои дела бросают тень ужасную на все еврейство, Республика не гонит их. Закон у нас  - закон! Вы ж, граждане, идите по домам и дайте завершить нам свои дела.

(Присутствующие расходятся.)

Эй, стража! (Два стражника становятся с двух сторон от Шейлока.) Его вы отведете сначала в бывший дом его, не спуская с него глаз, пока служащий магистрата, который отправится вместе с вами, опечатает все его бумаги и вещи, окна и двери. Затем доведете его до заставы и скажете стражникам, что я приказал следить, чтоб никогда не смел он возвратиться.  Ни под каким предлогом. Да обыщите его карманы!

(Стражники обыскивают Шейлока и по окончании берут с двух сторон под руки, чтоб увести).

Д о ж. Эй, подождите!. Я понимаю, как вам не терпится! Но все же мы не звери, чтоб выгнать человека, в чем он есть. А если дождь? И холод по ночам? Так разрешить ему с собою взять один большой мешок вещей носильных. Но лишь один! Пусть соберет при вас. Теперь ведите.

(Стража уводит Шейлока в сопровождении Горацио, публика и судьи расходятся. На сцене остается лишь Антонио. Он в полной прострации. Через какое-то время появляется Микеле).

М и к е л е.  Так вот ты где. А я тебя ищу. Не терпится поздравить… Да что с тобой? Не можешь опомниться от счастья? И от премудрости суда? Я разделяю твой восторг.  А приговор и впрямь  премудрый. Ведь все довольны. Шейлок остался жить и вышел, хоть нищ, но с честью. А ты хоть и без чести, но зато с деньгами. Тридцать тысяч. Теперь пусть кто-нибудь посмеет усомниться, что нет  наград  за добрые дела!... И главное, что без хлопот! Без утонувших кораблей и без пропавших грузов, и без погибших моряков, без их сирот, и без семей, лишившихся кормильца. Сказать одно лишь слово. Короткое . Всего две буквы. ДА. И нате распишитесь: тридцать тысяч! …М-да…Когда-то за одного еврея заплатили тридцать серебренников, а Шейлок обошелся в тыщу раз дороже. Интересно,  сколько раз по тридцать  получит Грациано? Ведь как-никак он автор этого спектакля.   …Ты не находишь, Антонио, что евреи сильно подорожали? Во что же они обойдутся через двести лет? Ведь никаких денег нехватит? …А может будет все совсем иначе, и евреи станут дешевле пыли… Прощай. Я рад, что уезжаю из вашего гадюшника. (Уходит).         
          
                П а у з а .

(Появляется Сенатор с повязкой на глазу, который был третьим в составе суда. Антонио его не видит).

А н т о н и о. Этого ничего не было. Не было! Мне все это почудилось...... Да.. почудилось... все только чудится... (Обращается к Богу). Ты слышишь? Этого не было!!! Мне все привиделось!   Мне только чудилось, мне только... (Плачет).
С е н а т о р.     Было. Все это было… (Подходит и кладет руку на голову Антонио). В первый раз  - очень тяжело. Я сам это пережил… Как потеря девственности. В первый раз больно и стыдно… Зато потом…    зато потом…         зато… потом…

                К о н е ц


ХАЙФА. Февраль - март 2011