Вещание на ухо

На самом деле все эти прения склоняются к выводу о том, что ты чудесен. Говорить это - словно исторгать отходы жизнедеятельности в час глубочайшего запора. Абсурдная лирика. Хорошо писать о надуманном, но куда больше восхищение при описании чего-то трехмерного и вдохновенного существованием. Мы все здесь, в голове, жили словно во сне и качались на гамаке, сложив руки на живот, глядя в небо с плывущими белыми облаками. Гроб-кадиллак с отнятой крышей привносил в наши дни благоговение. Мы грезили, очень много грезили. Нам нравилось грезить, смотреть кино, зная, что зал только наш. И мы не были прикованы к сидению. Мы вставали и шли в другой зал. А там! А там была поляна, водопад, река и прочие дивные пейзажи. Нам даже встречались существа. Но мы сразу понимали, что это лишь картинка - не настоящая. Мы говорили "Вы ненастоящие!", а потом падали на колени, водили руками по воздуху и плакали "Просите, я знаю, что вы настоящие! Черт меня дернул такое сказать! Не слушайте." Но пальцы просачивались сквозь их ноги и мы понимали, что были правы. Но укоряющий взгляд этих видений казался истинным и являлся нам во снах неоднократно. Конечно, они нас прощали и глядели сурово лишь до тех пор, пока эти уколы нравились нам самим. Мы скользили туманным облаком под небо, кружили по кольцам ярко мерцающей звезды. Она не сжигала нас и не холодила. Мы просто садились на кольцо, внимали ее свет и глядели на землю. Она казалась такой далекой и маленькой. Мы знали, что там кипит жизнь и испытывали по этому поводу восторг. Хотелось остаться там и вечно блуждать вниз по космической спирали, расслабив плечи. Стоило закрыть глаза, и мы приближались к земле, становились на нее и вспоминали все, что было до этого. Подобно было сие компьютерной игре. Легче было от этого знания, но мы быстро втягивались в жизненные процессы, забывая о светлом спокойствии ледовых колец без холода.
Наше тело всегда было подобно сгустившейся жиже, желе. Мы не верили в свою форму и часто находились вне, боясь этих стенок. Для простора нужно было уменьшаться, но мы хотели масштаба. Мы мечтали снова парить к звездам и ледовым кольцам. Тянули руки вверх и представляли, как душа просачивается сквозь кончики пальцев. Мы безумствовали и бесились в своей крошечной юдоли, устраивали пиры, массовые казни, оргии или убийства в темных подворотнях, где вытрясали чью-то душу, высасывали ее по капле, сладко причмокивая губами. Мы ощущали силу, но видя аналогичное поведение со стороны, всецело подтверждали его отвратность. Только по ночам, во снах мечтали напиться чьей-то крови с холодящим привкусом страха. Мы желали, чтоб чужой страх задорно колол наш язык и просачивался в брюшную полость. Люди жаждут насекомых в брюхе - бабочек. А мы предпочитали тараканов и жрали их пригоршнями на обед.
В силу умений в искусстве конспирации и слития со стенами подобно хамелеону, мы могли изображать благоприятность. До той самой поры, пока из уха не выползал таракан.
- Не обращайте внимание. Это! Это ничего, - отмахивались мы и тихо приговаривали себе под нос, - Вы еще не видели моих ласковых гельминтов,  пленительно поглаживающих кишечные пустоты.
Дни шли. Мы, наши залы-миры и насекомые как-то да уживались. Главное условие жизни - сама жизнь. А в нас пребывало и ворошение, и рождение, и распад, стук, треск, скрип, свист, тихая нота, источаемая устами кого-то из нас. От этого нам не сбежать.
Периодически мы видели яркие вспышки, называя это воспоминанием. Листы с нашими откровениями часто комкались и выбрасывались в камин. Все с той же стойкостью мы изображали благоприятность, суетливо скидывали с плеч тараканов, ползущих из-за воротника.
Как-то к нам пришел человек и предложил рюмку яду. Мы сказали ему, что он - урод и пусть проваливает прочь. Не потому, что нам хотелось его прогнать, а потому, что само слово "урод", выплюнутое в чье-то лицо немало забавляло наш досуг. После этого мы украли у него яд и подлили в кормушку для голубей. Когда трапеза свершилась, мы бежали быстрее ветра и распихивали трупы голубей ободранными носками лаковых туфель-крокодилов. Нам было весело и отрадно от воздуха, ласкающего щеки. Даже гельминты завязались в бант и стремились полнее наполнить нас, желательно прорвать чрево и тоже посмотреть на невероятную картину. После всех безумств мы прибегали на чердак, ложились на пол и покрывались пылью, не смыкая глаз. Делалось это для того, чтоб походить на мумию. И идя по улице, мы могли обнять девушку за плечо, марая своей грязью. Она выкручивались, а мы увлекали ее в танец. Когда она наступала нам на ногу и убегала, мы понимали, что противно вести себя столь низко и принимались искать гармонию. Гармония играла на гармошке, а мы смотрели в темные озерные воды, поплевывая в них и рождая ползущие во все стороны круги.
На самом деле все эти прения склоняются к выводу о том, что ты чудесен. В переливах своего безумия, подобно радуге в бензиновой жидкости на солнце, мы видели твое лицо и шарахались, сводя брови и ошалело кося взор. Мы кружились вокруг своей грезы и водили руками от накатившего вдохновения. Бия палкой прекрасные вишневые цветы и глядя, как они снегопадом засыпают траву, мы хохотали от восторга. Нас передергивало и раздирало в клочья от молнии, разражающейся на небосводе сознания. Казалось, что холод в наши конечности приходит не из-вне, а из самого сердца, окутанного вековечными льдами. Мы были способны лишь безумно ухмыляться. Каждый раз челюсть сводило и мы дышали, осушая свои кусачие зубы и говорливый язык. И снова в нас бурлила столь необходимая жизнь. Мы лежали в своем гробу-кадиллаке и глядели на тебя, словно зрители музея. Нам хотелось порой порвать картину, а порой упиться восторгом. Потом мы отпихивали это дело и глядели на тех"ненастоящих". И снова возвращались. Так и скакали неусыпно из огня да в полымя. В этой реальности нам хотелось покружить вас в хороводе и растянуть все связки, чтоб сидеть на полу, хохотать, растирать ноги и вспоминать, восхищать апостериори. Периодически мы рассуждали:
- Какими бы фантастическими они не были, наша душа - только наша.
- У нас нет души. У нас нет души.
- На ухо мне так громко не дыши.
- Хорошо, хорошо.
- Шо ищо?
- Все.
И снова облака наши любимые. Гроб-кадиллак тихо покачивался, оставляя на траве клетчатый след. Приходил вывод, что все это - сон наяву, а истинным есть только наш гроб. Это помогало относиться к реальности (ха, так ее зовут!) с некоторой небрежностью.
- Если я напишу еще несколько страниц, смогу окончательно порвать связи с этим миром! Окончательно! Вы слышите это, друзья? Так я чувствую! – в руке моей поднимался кубок, а сердце лепетало о том, что глоток вина избавителен. Тут же он летел из моих рук, а десяток тел сваливался на мое, тщедушное. Гости связывали меня и привязывали вниз головой над столом, кидая в лоб бараньи кости. Я был обескуражен, но заметил, что вопреки их коварству, благодаря прилившей в голову крови, я все-таки теряю связь с миром, и уже восхищенно ждал сна.
Так мне являлся снова твой портрет, и я наслаждался пленительной сжатостью наблюдения.  Зная, что мое тело бессознательно болтается над столом распутного пира, я приходил еще в больший восторг по поводу своего внезапного отпуска, упершись локтем на камень и пожирая тебя глазами. Да что там глазами – всеми инструментами восприятия, что были подвластны использованию. Потом от расслабляющей неги я кимарил и просыпался в каком-то ином месте, где и тебя не было. Мое путешествие вечно. Я – Каин, тяжело мирящийся с непостоянством промежуточных станций. До конца не понимая, что ты такое, я мечтал пожать твою руку и пообещать, что вернусь. Упасть пред тобой, вцепившись в низ одеяния и возносить вопли о том, каким захватывающим и терпким было мое пребывание. О том, что во всех своих мирах я не видел ничего лучшего. Что я хотел бы гулять по твоим каменистым тропам и пусть меня раздирают звери, если они там встречаются. Я своей жизнью не дорожу – парадоксально наличествующей трусости. Подчас я даже радовался, что не знаю тебя более. Тайны мне сызмальства симпатичны. Как правило, все разгадки банальнее ведущих к ним троп. И завеса неведения была моим любимейшим зрелищем. Я могу часами рассматривать сплетающие ее нити, водить по ним пальцами и принюхиваться. Прислушиваться, строя тысячи предположений о том, что находится по ту сторону. Я мог бы сдернуть ее и дерзко шагнуть вперед. Но если я это и сделаю, исследовать придется каждый шаг, борясь с лихорадочным желанием оступиться, покинуть тропу и вопреки всему последовать в тенистую чащу.
Не знаю, я ли это пишу, или один из караульных бесов, что любят вселяться в меня, разделяя вахту почасово. Тот факт, что неведомое существо испещряет белизну моими пальцами,  воплощает в реальность главную из мечт – не существовать. И если разум мой – лишь побочный результат реакций каких-либо веществ, привет тебе. Привет из ниоткуда. Кто ты? Тоже выхлоп или самостоятельное вещество? Ха-ха!
Туман развеет нас на ветру и свершится главная мечта – не существовать. Просияет бесцветный луч и оставит существование для земного. И никак, и нигде не отразиться восхищение, плывущие по воздуху длани, вибрация горячего воздуха, обманывающего галлюцинациями. Ряд сменяющихся картин замрет и лопнет подобно мыльному пузырю. Я буду счастлив, и уже исчезая, радостно прокричу тебе «Привет, моя мечта, моя иллюзия, мой пьяный бред! Привет! Привет! Привет!». Мне будет казаться, что само небо трясется от моего смеха. На деле же это будет истерика рядового обывателя. Но мне плевать, как это выглядит. Привет, моя мечта, привет! Я к тебе с приветом, а нужды-то нет!
И весь замшелый этот свет
Танцует, правит пируэт.
Мой мозг одет в стальные латы.
Остановиться невдомек.
И повторение многократно
«Привет!» - мой истинный конек.
Не вздумай только видеть смысл. Не думай вовсе ни о чем. Не существуют эти выси. Лишь избивая кирпичом себя по лбу без передоха, ты восхищенно сможешь охать. Быть может, нет. Но это способ мой. Вот этой самою тропой уйти никак да не выходит. Меня во танце жар находит и я, собравшись во мыслю, себе в покой войти велю. Где вывод? Нет его, конечно. И эти строки – мрак кромешный. Морали нет. Зачем она. Весь мир и так плевал на это. Наткнусь в прогулке сей на кочку и, так и быть, поставлю точку.