Прорастая

Прорастая...


В наушниках играет джаз. Кажется, это что-то из Фицджеральд.
Как змея, сбрасывающая кожу, я вижу людей движущимися аляповато-грязными пятнами. Они живые. Я знаю это, как знают простые истины.
«Применимое знание…» - шепчет голос моей тени.
Тень. Мы с ним существуем по негласным законам. Он не мешает мне делать вид, что все в порядке; я не мешаю ему жить, хоть бы и мной.
Серое, пушистое пятно рядом пахнет женскими духами. Умертвляющее-сладко.
И я уменьшаюсь. Уменьшаюсь, перерастаю в новое тело… И вот я уже Томми. Четырехлетний Томми в обносках. Такой Томми есть в каждом втором дворе. Его родители куда-то смылись, подсунув детеныша первым попавшимся родственникам. Теперь Томми похож на крысенка. Он единственный из всех мальчишек сам залатывает свою одежду. На этот случай при нем всегда катушка ниток и игла. Это не любовь к рукоделию, это скорее проявление инстинкта самосохранения. Томми всегда голоден и жаден до чужого восхищения. В минуты игры, в нем просыпается храбрость, тогда он становится светел, лучист и удивительно горделив.
- Мой дед – князь… Или лорд... Я в этом плохо разбираюсь. Но когда я подрасту, то стану принцем страны, в которой водятся драконы! - говорит Томми каждому, кто готов его слушать.
- Придурок. – взглядами сообщают друг другу мальчишки.

Выпрыгиваю из автобуса на остановке. Прямо передо мной парочка, увлеченная своим страстным поцелуем. Жалкое зрелище. Я отворачиваюсь…
Печенье!
Она, эта целующаяся девушка, одуряюще пахнет печеньем, и я оказываюсь под столом. Меня зовут Лиза, и я грызу тайком украденное со стола печенье "Юбилейное", пока эти двое: старик и старуха до хрипоты орут друг на друга над моей головой. Они не видят меня. Меня прячет стол. Но мне не нужны глаза, чтобы увидеть, как наша старая, засаленная сковорода с остатками жаренной картошки хлобыстится на стол.
- ****ная сука! – кричит старик, и грязная посуда водопадом обрушивается на пол.
Маленькие белые птички осколков летят под стол, где я грызу украденное со стола печенье.

Горло перехватывает, словно из атмосферы откачали воздух. Что-то колкое рвется из легких наружу.
Прихожу в себя.
Женщина. Вечной, неувядающей красоты. Вьющиеся каштановые волосы заколоты в узел, острые черты лица, смягченные укрывающим плечи, вышитым платком, длинная кирпичного цвета юбка под порывами ветра обвивалась вокруг ног, обнажая тонкие щиколотки. Зонтик-трость в цветочек…
Она пахнет дешевыми духами и таким же дешевым чаем с колотым щипцами сахаром. Это острый запах…
И я иду по рельсам. За спиной полупустой рюкзак. В нем кателок и упаковка гречки. Вокруг все медно-розовое, и я делаю шаг за шагом, блаженно улыбаясь гранитной насыпи; раскинув руки в стороны, балансирую между собой и своей Тенью. Он всегда со мной. Он держит мою руку, когда я пишу, он ведет меня по дорогам, поддерживая за локти, он вселяется в меня по ночам, мы вместе смотрим сны. С каждым днем он становится все реальнее, а я – блекну. И просыпаясь, блеклой иду готовить завтрак.

Мысли – это почти что яд. Так считают все грязные пятная, скользя в своих уродливых шкурах-ролях по жизни. Просто детальки механизма.
А я утыкаюсь носом в мокрую листву, ищу, ищу…
Чем же так пахнет, что я растворяюсь во влажном воздухе, прорастая в дышащую землю?

В вечном сумраке лесной чащи мох доверчиво светится голубоватым светом. И мои корни чувствуют, здесь все живое. Даже тишина.
Тишина здесь похожа на глубокий, чистый пруд. Она здесь – все. Она – мать здешней чащи. Тишина заботится о том, чтобы все слышали стук его старого сердца.
Дерево, что было ему темницей, проросло в нем, стало его частью, разделило с ним душу; оно внемлет его дыханию, оно бережет его сон.
Спи-спи, великий маг. Тебе не о чем больше тревожиться. Спи, и пусть присниться тебе солнечный день твоего королевства…