Отрывок из книги Мнемоника - Нарисуй мне надежду!

Нельзя привязываться к людям всем сердцем, это непостоянное и сомнительное счастье. Еще хуже — отдать свое сердце одному-единственному человеку, ибо что останется, если он уйдет?

Э.М. Ремарк

Волосы разлетелись в стороны, неаккуратно и неравномерно. Руки дрожали от мартовского мороза, щеки раскраснелись и болели. В груди билось что-то тяжелое и неподъемное: казалось, что изнутри рвется огромная свинцовая плита, бьется и колотится о грудную клетку, ребра, позвоночник. Саша стоят невдалеке, стыдливо, но уверенно поднимая на меня глаза и снова теряя сосредоточенность, отводя взгляд в сторону. Руки плотно прижаты к телу изнутри карманов, наспех застегнутая куртка, темные круги под глазами, впалые щеки, усталый вид. Я царапала руки в карманах, переминалась с ноги на ногу, роняла плечи, затем снова стараясь принять уверенную позу. На часах медленно перемещались стрелки, у нас оставалось несколько минут на размышления, несколько мгновений на принятие какого-то ненужного решения для нас обоих. Саша неспешно подошел ко мне, прижался ладонями к моим волосам. Его губы нашли упрямую прядь на виске, прилипли к моей разгоряченной коже и затихли. Я слышала его прерывистое дыхание, видела, как поднимается ямочка на его шее, как постепенно проявляются и снова гаснут красные пятна на щеках. Старалась сдержать себя, не сделать ненужного шага навстречу. Саша распушил мне кудри: медленно, прядь за прядью, распутал упрямые колечки, перекинул назад длинные волосы. Осторожно дотронулся до маленького шрама на затылке, провел по нему пальцем и крепко сжал мою шею руками. В мельчайших бликах я видела его зеленые глаза, отыскивая в них запомнившиеся крапинки и узоры, сохранившиеся еще с юности, пересчитывала реснички, следила за невольным изгибом бровей. Руки Саши неторопливо сжались на моем горле, провели тонкую линию вниз, коснулись крестика под шарфом. Отметины от его пальцев на голове, шее, щеках жглись и кололись: у меня поднималась температура.
Секундная стрелка прочертила еще несколько кругов по циферблату. Приемная комната опустела, за окном зажглись фонари. Я все еще ощущала грубые, отчаянные прикосновения на коже, страшась дотронуться до волос, до собственных глаз, чтобы не потерять это чувство полного опустошения, когда человек, изнасиловав тебя изнутри, не причинив тебе никакого телесного вреда, уходит, покидает поле зрения, доступное тебе, как простому человеку, остается где-то далеко, где ты не сможешь найти его и вернуть себе - оставляет это жжение на сантиметрах кожи, и заставляет тебя осознать, что для того, что могла сделать ты минуту назад уже слишком поздно.
Из приемной выходит доктор. Изнутри у меня натягивается тонкая, хрупкая леска, от желудка к легким. Я издаю беззвучный крик, непроизвольно смыкая губы и накрывая их охладевшими ладонями.
За спиной доктора я различаю маленькие золотистые кудри. Энни стоит неподвижно и смотрит на меня с удивлением и подозрением.
- Вам следует позаботиться о девочке, - говорит доктор, переводя взгляд на меня, - Марина хотела, чтобы Энни осталась с вами.
Дорога домой не запоминается, мы молча заходим в небольшую квартирку на верхнем этаже старого здания, недалеко от Петропавловской крепости. Стены обшарпаны, в углах полным полно пыли,  узнать можно разве что знакомый запах масляных красок из крытой галереи и старый деревянный секретер, в котором хранятся письма. Энни молчаливо осматривается, поднимает свой маленький чемоданчик и наугад выбирает себе комнату – поближе к моей. Она недоверчиво смотрит на Сашу, чем еще больше смущает его, но позволяет ему подготовить ей постель и напоить теплым молоком перед сном. На часах почти полночь, я слышу, как закрывается дверь теперь уже детской комнатки, открываю окно и закуриваю последнюю сигарету из найденной на подоконнике рваной пачки. Перед моими глазами проносятся сумбурные образы, подъезжает вагон метро, и я снова становлюсь невольным зрителем сцены у перрона, в том самом месте, где меня никогда не было, не должно было быть, даже в мыслях.

«- Вера моя, говоришь? Аня – вот моя вера.
Саша поднимает на  собеседника с полуседыми прядями блестящие глаза, - и что? Вот так просто?.. Ты так просто?..
Я прекрасно понимаю, о чем он говорит. Мне немного жаль этого человека, который совсем не ценит всего, что предоставила ему жизнь. Избалованный везением, он с каждым шагом придумывает себе только новые причины для несчастья. Быть может, для таких людей, как он – это способ оправдаться?
- Человек не всегда делает в своей жизни только то, что просто. Подумай об этом.
Ему хочется поскорее уйти от неприятного разговора, он разворачивается, но крепкая рука Саши останавливает его, уцепившись жесткой хваткой за плечо.
- И ты даже не пытался бороться! Ты даже не боролся за нее!
- Что ты знаешь? – с отвращением он смахивает руку Саши с плеча.»

Внутри у меня поднимается волна скользкой ненависти, вязкой и мерзкой – до тошноты.
Я иду по протоптанному пути, вычерченном в моем подсознании, каждый раз, на половине пути разрушаю лучшие чувства, которые получается выстроить напополам с другим человеком. Я вспоминаю старые истории, узнаю себя в каждом движении, в признаниях, в поведении и лжи. Тащу за собой ненужного мне человека, чтобы доказать самой себе и окружающим, что за мной пойдут, последуют по пятам за ненавистью, болью, разочарованием и недовольством, которое я таю в себе.
Я слышу неровное дыхание позади себя.
Саша смотрит на меня со злостью. Его угнетающий взгляд раздражает меня еще больше, чем его присутствие в комнате.
Мне хочется кричать, обвинять человека в том, в чем он не виноват, в чем никто не был виноват: в том, насколько несчастной они сделали Марину, насколько мало и много одновременно они сделали для того, чтобы маленькая светловолосая девочка с чемоданчиком в руках осталась сиротой в возрасте пяти лет. В том, что я совсем не была готова стать матерью во второй раз, в том, что я совсем не была готова разделить мое новое материнство с человеком, который однажды разрушил мою жизнь, но которого я была не в силах лишить его единственного якоря, способного вытащить его из омута безысходности – названной дочери, которую он любил и оберегал больше, чем собственного сына.
Я с треском разбила тарелку об кафельный пол и тихо вышла из комнаты. С воздухе продолжался свист разбитой посуды, но я старалась заткнуть уши изнутри, чтобы моя голова не треснула.
Я слышала, как его ноги проскребли осколками по полу.
Я ушла и закрыла за собой дверь.
Дальше – снова образы на фоне щемящей пустоты.

«Я теребила эти вязаные дырочки на шарфе, стараясь разобраться в том, что же сейчас собираюсь сделать, и главное – зачем?
У меня мерзли руки и леденели пальцы, а я все продолжала искать ответ в переплетающихся нитях из войлока. А ты даже не пытался мне помочь. Если бы ты тогда сказал что-то, хоть что-то.
У меня дернулась голова, и расширились зрачки. Я бы обязательно придумала что-нибудь. Обязательно бы придумала, и не стала совершать такого безумного геройства – казалось, как лучше, сделать первый шаг.
- Я ухожу, Саша.»

На меня волной накатывает безумие, я ложусь на кровать рядом с Энни, и обнимаю ее рукавами колкого старого свитера, пропахшего остывшей надеждой.

«- В это жизни обязательно есть что-то, что сможет сделать тебя счастливым. Пусть ненадолго, всего лишь на мгновение, но счастливым!
- Я бы хотел писать, читать, сочинять что-то. Просто пить чай, когда ты лежишь рядом, здесь или в Питере, или где-то в другом месте. Просто существовать рядом и смотреть в твои глаза.
- А мне иногда хочется убежать. Найти место, где будет только лес и небо, и никто не услышит и не увидит, как громко я буду кричать в это небо. Долго кричать. Пока голос не сорву. Место, где мне дадут кричать до боли в горле, а потом зависнуть в свистящей тишине и сесть на холодную землю. И забыть все, все забыть. Попасть в новое место, где ни я себя, ни чужие люди меня не знают. Где все будет по-другому.»

***
Она прошла мимо меня полная уверенности. Во взгляде была претензия на ненависть и отвращение. Но ее плечи нервно дернулись вниз, и я разгадал эту смешную ложь. Анна продолжала играть, но едва заметное движение ее тела выдало все то, что она так и смогла сказать мне в лицо. Сложно было сделать шаг навстречу: даже если бы я знал возможный выход из сложившейся ситуации, знал бы, как обмануть то, что она с таким изыском предугадала для нас - я бы просто побоялся высказать ей свои мысли. Она предвещала скорый крах, и мне тоже было страшно.
Как и большинство людей, испугавшихся возможного будущего, мы вышли из игры на половине пути. Но ее плечи напомнили мне о том, что я должен был быть сильнее и решительнее - последние три года она тянула меня наверх, и оставлять ее в этот момент было бы сущей неблагодарностью.
Анна приблизилась ко мне и плотно прижалась своими раскрасневшимися мягкими губами к моим.
- Нарисуй мне, – сказала она и медленно сделала шаг в сторону от меня.
- Нарисуй мне надежду, - снова повторила она, усаживаясь на табурет позади мольберта.
Я почувствовал ее теплые пальцы на своей шее.
Анна провела пальцами до середины спины, через мягкую шерсть свитера, вернулась к затылку, взъерошив отросшие волосы, и устроилась позади меня.
Это была моя последняя картина.