Тонкая контрреволюционная линия

Лето в жизни каждого ребенка это море, солнце, пляжи, фрукты, мороженое, ушибленные коленки и снова море. Такое бывает, но не у всех.  Мое лето, это сплошной загородный отдых. Три самых теплых месяца в году я проводил в пионерских лагерях. На моем счету их было пять:  Ангара, Чайка, Крылатый, Северный Артек и Соколенок.
С последним связаны, на мой взгляд, самые интересные события, о которых я и хочу рассказать.
В пионерлагерь Соколенок мы отправились втроем.
Я, Валерка и Сашка. Валерку вы уже знаете, он сын подруги моей мамы, а Сашка присоединился к нашей компании совсем недавно. Он был сыном начальника наших мам, моей и Валеркиной. Мы сразу подружились.
Пионерлагерь Соколенок  в отличие от других, имел самую маленькую площадь. При желании его можно было разместить на одном футбольном поле. И как любое футбольное поле он имел ворота. Одни назывались Центральными, вторые Дальними. Первые носили название Центральных не потому, что находились в центре пионерлагеря, а просто были парадными. Через эти ворота проходила тонкая контрреволюционная линия, вожделенный всеми «пионэрами» контрабандный ручеек.
Сейчас объясню. Кроме маленького размера и массы других недостатков, пионерлагерь Соколенок имел одно очень важное достоинство,  он был резным с головы до пят.
Все, что можно было покрыть витиеватой резьбой по дереву, было покрыто, вплоть до дверных ручек на туалетах. Вот на это чудо и приезжали смотреть граждане других государств. Особенно любили деревянное зодчество немцы, французы и японцы.
Пионерлагерь Соколенок был частью специального туристического маршрута, разработанного исключительно для иностранцев. Показывали только лучшее и монументальное. Мы проходили по первому пункту, вернее сам пионерлагерь, дети не в счет, ведь на них узоров не было. Поэтому иностранцев привозили только тогда, когда дети спали, во время так называемого  сон-часа, с двух до четырех. В это время лагерь казался вымершим. И только на центральных воротах теплилась жизнь.
На парадный вход ставили лучших из лучших, тех, кто заслуживал высокого доверия представлять всю пионерскую организацию лагеря.  Я, Валерка и Сашка в их число не входили.   Нас спасало только одно, из пионеров не исключали, это стало бы признанием плохой работы пионерской дружины.
Вопрос дежурства на центральных воротах находился в ведении молоденькой пионервожатой  Людочки.
Нам она очень нравилась и мы этого не скрывали. Людочка не могла не заметить наших флюидов и отвечала тем же. Постепенно Людочка пришла к мысли, не без нашего участия, конечно, что мы порядочные пионеры, просто кто-то, когда-то ошибся, с кем не бывает. Хорошо, что она не знала, кто это был.
«Нам можно доверять», - говорили мы. – «Честное пионерское!»
И вот однажды, прослезившись, Людочка включила нас в график дежурства. Два дня в неделю было более чем предостаточно. Активисты грызли ногти от зависти.
С этого момента свобода защекотала нам нос, в буквальном и переносном смысле. Оставшись одни,  мы частенько курили сигареты ПэлМэл и овальные сигареты Прима. А если не было ни того ни другого, курили листья деревьев. Заканчивалось это всегда одинаково - головной болью. Но не об этом речь.

Центральные ворота, как вы, наверное, уже догадались, были деревянными и резными. Справа возвышалась пристройка из бревен напоминающая острог. В таких атаман Клим Перфильев держал бунтовщиков. Нам же острог служил пунктом наблюдения за дорогой. Здесь мы высматривали автобусы с туристами. Это главное ради чего стоило дежурить на воротах. Вы же не подумали, что ради того, чтобы выполнить свой пионерский долг!?
Мы разработали идеальный план по налаживанию дипломатических отношений с гражданами зарубежных государств. Это был наш собственный план!
Все обязанности были четко распределены.
Валерка сидел в башне острога и был смотрящим за дорогой, я и Сашка готовили презенты. В ход шли пионерские значки, открытки с Ильичом, почтовые марки, в общем, любая мелочь с советской символикой и конечно букеты полевых цветов для дам. Последнее срабатывало безотказно.
Да и выглядели мы почти как денди, в белых накрахмаленных рубашках, в красных галстуках, в черных шортах и белых носках.
Валерка мокрой расческой делал себе пробор, цеплял на нос очки, и сразу становилось понятно, что где-то в остроге лежит его скрипка или шахматная доска.
Автобус с туристами никогда  не подъезжал к воротам, и по какой-то причине  всегда останавливался за метров пятьсот от лагеря.  Дальше интура шла пешком. Почему они так поступали, я не знаю, на всем пути не было ни одной достопримечательности, только лес.
 Как бы там ни было, но нам такой расклад  был только на руку. Завидев на дороге группу туристов, Валерка подавал сигнал. Для полной конспирации он изображал кукушку или ворону.
«Ку-ку, ку-ку», - слышали мы, бросали чинарики и бежали к воротам, как ошпаренные.
В следующее мгновение из-за поворота выплывала, бормочущая на иностранном языке, группа людей.
Я искал глазами сопровождающего и никогда не ошибался в выборе. Во-первых, одежда, выдавала советского гида с головой.  Кстати, голова выдавала его еще больше, стрижка под «канадку» была единственной в нашем городе.
Фабричный крой отечественного легпрома способен в один момент убить в человеке, человека. Главное душа, считали в Министерстве легкой промышленности, остальное - проза жизни.
Во-вторых, лицо, вернее выражение на нем, в нем было то, скорее, не было того, в общем, я не знаю, но лицо выдавало тоже.
Когда до ворот оставалось метров пятьдесят, я бежал к переводчику. Все по-разному реагировали на мое появление. От «Чего тебе мальчик?» до «Салют пионерам!»
 Я здоровался и задавал один единственный вопрос:  «Как на родном языке иностранцев сказать здравствуйте и как попрощаться?».
Первыми нашими клиентами стали французы. Гид мне сообщила два заветных слова «Бонжур» и «Аревуар».
Я помчался обратно, по пути все время повторяя слова, бонжур, аревуар, бонжур, аревуар… пока бежал слова перепутались окончательно. На воротах Сашка спросил: - Кто?
- Французы.
- И как будет, здравствуйте?
- Бонжур, - сходу ответил я, но потом вдруг добавил, - или «аревуар».
- Ты, че, забыл? - на Сашкином лице промелькнуло отчаяние.
- Да не че я не забыл, - и больше интуитивно, чем полагаясь на память, сообщил Сашке, что здравствуйте, это все же «бонжур».  Уже просто потому как оно звучало, я чувствовал в «бонжуре» больше радости чем в «аревуаре»
- Точно, бонжур! – повторил я.
В этот момент скрипнула калитка, и французы повалили гурьбой. Сразу за переводчиком шла средних лет женщина, в джинсах и белом вязаном джемпере.
- Бонжур, - произнес я и протянул даме букетик полевых цветов.
- Бонжур, -  ответила она и расплылась в улыбке.
Дипломатические отношения были установлены.
Дама словно оправдывая мои ожидания, вынула из внутреннего кармашка целую упаковку жевательной резинки. У меня даже перехватило дыхание. На зеленом фоне красовалось иностранное слово "Hollywood".  Сашка и Валерка восхищенно бросали  взгляды в мою сторону.
Но завидовать было некогда, надо раздавать подарки пока не закончились французы.
Хочу заметить, что мы никогда и ничего не просили взамен. Все выглядело, так
словно все наши презенты сделаны в едином, душевном порыве, в знак так сказать, дружбы между народами.
А то, что мы получали ответные подарки, так это дело исключительно добровольное. Мы тут ни при чем.
Когда последний турист пересек границу, мы уже были с добром как таможня.
Французы в основном дарили парфюм, словно подтверждая статус мирового лидера индустрии моды.  У меня было три тонких как стеклянная пипетка флакона. Тогда я еще не знал, что это пробники и был немало озадачен столь миниатюрными размерами.
Сначала мы подумали, что это яд, стоит его добавить в чай с молоком, который нам давали на полдник, как смерть наступит быстрее, чем  размокнет печенье.
Этим, кстати, мы объясняли себе маленькие размеры флакона.
Яд можно держать в руке и незаметно, в нужный момент опрокинуть в чай.
Но любопытство сильнее яда, мы открыли и понюхали.
Французы оказались добропорядочными людьми, вместо яда они наполнили пипетки духами.  А вот немецкая делегация дарила исключительно практичные вещи, мне достался настоящий складной нож. Видимо, в память о войне.  Правда, вскоре, я потерял его, когда ходил за грибами. Японцы дарили гелевые ручки, в то время они  казались пределом  человеческой изобретательности. Японской ручкой можно было писать даже на заборе и делать татуировки как у якудзы.
Через две недели, наши чемоданы ломились от подарков. Все что нельзя было съесть, мы прятали за подкладкой, всем остальным делились с товарищами.
Это нас и сгубило.
Постепенно слухи о нашем обогащении докатились до начальника пионерлагеря.
Как-то вечером вернувшись с ужина, мы обнаружили свои чемоданы раскрытыми. Три чемодана неподвижными трупами лежали на кроватях и напоминали распотрошенную рыбу. Мы поняли, к нам приходили с обыском. Тут бы и дурак понял.  В тот день мы лишились всех запасов жевательной резинки. Обида захлестнула нас, злость кипела, и мы ринулись разбираться…
После чего нас собрали в ленинской комнате, не знаю, почему она называлась ленинской, но такая была в каждом лагере, и популярно объяснили, что иностранная жевательная резинка таит в себе смертельную опасность. Оказывается, подлые туристы прячут в жевательных полосках острые бритвенные лезвия. «Был случай», - поведал нам жуткую историю старший пионервожатый. «В одном пионерлагере, куда часто приезжали иностранцы,  мальчик изрезал себе жвачкой все горло. Кровь текла рекой. Хорошо, скорая вовремя приехала».
На наши вопросы где это было и как звали того мальчика, старший пионервожатый так и не смог ответить.  С этого момента мы стали замечать за вожатыми лагеря одну особенность, они все время что-то жевали. Не думаю, что это был гудрон или хвойная смола, скорее  это был наш Hollywood.
Людочка, нас защищала, но ее влияния было недостаточно для возврата изъятой жвачки. Ну и пусть, не смотря на это, у нас под подкладкой еще оставалось целое состояние из духов, японских ручек, календариков с мультяшными персонажами и  наклеек.
С нами провели воспитательную беседу и отпустили. Но, до конца летнего сезона мы так и не добрались. Лишившись столь интересного занятия, мы направили свою неутомимую энергию по другому пути, и этот путь снова привел нас к центральным воротам, вернее к выходу из них, и на этот раз уже навсегда.