Стыдобушка

... Мы (это мать, я и младший брат, которому тогда было три года, мне же – одиннадцать) сваливаемся на голову старшего брата, как снег на голову. Брат живет в общежитии, так как пока не женат. Он вынужден искать частный дом, в котором бы можно было снять угол. Находит. Дом-пятистенник, две изолированных комнаты, одна из них свободна, другую занимает хозяйка, очевидно, вдова. Мы размещаемся в свободной комнате, площадь которой не превышает двадцати квадратных метров.

Старший брат работает старшим кондуктором кондукторского резерва станции Кушва. В те времена поезда (как грузовые, так и пассажирские) сопровождались двумя кондукторами – старшим и главным. Главный кондуктор находился на тормозной площадке, если поезд грузовой, первого вагона, то есть следом за локомотивом, а старший – на тормозной площадке хвостового вагона. Заработок у брата по тем временам приличный, но всё-таки явно недостаточный, чтобы содержать на иждивении троих (мама не работала по неизвестной мне причине) . Старшему брату трудно. Это понятно даже мне, пацанёнку. Мы питаемся пшенной кашей в брикетах или толченой картошкой, слегка приправленной растительным маслом.  И немного хлеба.

Но это не единственная статья семейных расходов. Отправляясь в поездку на двенадцать-четырнадцать часов, брату требовались деньги, чтобы он смог пообедать в специальной столовой, предусмотренной для поездных бригад. Обеды, конечно, подешевле, чем в обычной столовой, но не бесплатно же. Еще одна статья расходов, изрядно опустошавшая «бюджет», - это топливо. Зимы на Урале длинные, поэтому топлива для обогрева комнаты старенького дома требуется немало. Камин приспособлен как под дрова, так и под уголь. Брат решает топить углем: экономичнее. К тому же какое-то количество угля ему положено бесплатно. Как железнодорожнику. Но этого мало: выделяют не на членов семьи, а лишь на работающего на транспорте.

Старший брат, как я помню, привозил, конечно, не триста килограммов, которые были предусмотрены по норме, а раза в три больше. Как удавалось? «Пузырь» на лапу кладовщику – и дело в шляпе.

Но и тонны мало. Старший брат «находит» выход. Мы живем в ста метрах от станционных путей, где всегда стоят маршруты . Так железнодорожники называют составы с углем, следующие по определенному маршруту. В данном конкретном случае маршруты, наверное, предназначались, в основном, для Серовской ГРЭС или для одноименного металлургического завода. Станция-то узловая, бригады меняются, поэтому составы стоят подолгу.

Вот, брат приезжает из поездки, дожидается наступления сумерек, берет пару мешков, меня – в придачу. Идем, постоянно озираясь по сторонам, на станцию. Крадучись, брат выбирает вагон, где уголь крупными кусками: удобнее и быстрее. Брат кивает на скобы у вагона и командует:

- Взбирайся и сбрасывай. Да по-быстрому!

Я – ни с места: стою, понурив голову. 

- Что стоишь? Ну!

Я продолжаю стоять в том же положении. Как истукан. Старший брат зло шипит: «Боишься?» Я отрицательно мотаю головой, но остаюсь без движения. «В чем дело?»


- Стыдно, - тихо отвечаю я.

Брат не понял, поэтому переспрашивает:

- Чего-чего?

Я, сопя носом, объясняю:

- Уголь не наш, да? Значит, мы воруем... Стыдно.

Старший брат сначала смотрит с недоумением, потом тихо смеется и полушепотом говорит:

- Там - много. Не убудет, чудак. Подумаешь, пару мешков возьмем, - потом внимательно смотрит на мою реакцию, а она неизменна. – Ну, черт с тобой... Навязались на мою голову...

Он, как кошка, быстро взбирается наверх: оттуда летят огромные комья. Я собираю и складываю в мешки. Он постоянно озирается, нет ли поблизости начальства: по головке, если поймает, не погладит.

Он спускается вниз. Мы берем мешки (он побольше, я поменьше), перекидываем за спину и идем к дому.

Мне тяжело. И не только из-за тяжелой поклажи на спине. Больше всего мне тяжело по другой причине. Я знаю, что несу краденое. Я знаю, что это не хорошо. Я понимаю, что старший брат вынужденно идет на это и виной всему мы, именно мы, действительно, «навязавшиеся на его шею». Лично-то ему уголь совсем без надобности. В общежитии – всегда тепло, светло, чисто. Я уже отлично осознаю, что на уголь у него нет денег: их не бывает иногда даже на покупку хлеба. Значит, нужда заставляет воровать? Да, нужда, но это почему-то меня совсем не утешает и не оправдывает. Иду следом за старшим братом, а лицо красным-красно: не от натуги, а от нестерпимого стыда.

Старший брат, идущий впереди, понимает мои мысли.

- Брось, Ген! Никто же не видел.

Звучит убедительно, но и этот аргумент не снимает тяжесть с моей души. Старший брат слышит за спиной мое недовольное сопение.

- Не расстраивайся, брат... Разве только мы?

Это правда. Я видел, я знаю, что многие с прилегающих к станции улиц вовсю занимаются подобным «промыслом». Я не отвечаю. В тиши зимнего вечера слышится хруст снега под нашими ногами да мое сопение. Они, пусть, воруют, а я – нет, не хочу.

Приходим домой. Я с грохотом скидываю на пол ненавистный груз. Старший брат смотрит на меня, хмурится. Потом спрашивает:

- Скажи, брат, что мне делать? А? - я молчу. Молчу, потому что не знаю ответа на его вопрос. Старший брат обреченно машет рукой. - Откуда это у тебя?

Я, не отрывая глаз от пола, тихо говорю:

- От папки. Он зёрнышка с поля не принес, никогда! Он – честный.

Старший брат также внимательно смотрит мне в глаза, поворачивается и идет в дом, сбрасывая на ходу телогрейку. Я слышу его глухое ворчание: «Он честный, да... А я?.. Навязались на мою шею...»  Впоследствии старший брат будет иметь судимости, причем, именно за кражи. Не мы ли тогда явились провоцирующим фактором? Вопрос, мучающий меня. И сегодня  совесть всё равно не дает покоя. Да, я сам не крал. Но... А кто пользовался краденым? Не я ли? К чести брата, замечу: увидев моё откровенное нежелание участвовать в «добыче» угля, он перестал брать меня с собой. Я вздохнул с облегчением.

КУШВА – ЕКАТЕРИНБУРГ, 1952 – 2012.