В этом новом месте

Я снова пишу по памяти второй или третий раз – это моё проклятие… Всё, вспомнил, что хотел написать, как пришёл сюда впервые… В этом новом месте мне было неуютно. Я ещё не совсем привык ко всем ощущениям, таранящим мой мозг. Они смешивались, словно одновременно было жутко темно и ослепительно светло, невыносимо холодно и утомительно жарко, оглушительно громко и звеняще тихо, удушающе смрадно и райски ароматно, плотно замкнуто и бескрайне просторно…
 
Я схватился за голову… Как ни странно, она не болела. Опираясь на старинный тёмный стол, я встал  с кровати. Прошёлся по комнате, потянул носом воздух – теперь уже ничем не пахло, разве что пылью.  Над головой вспыхнула свечная люстра-колесо, она появилась когда я отвернулся к окну… Стало гораздо светлее, но непривычнее… Ни одна горячая капля не упала сверху. Мне казалось, что если я посмотрю вверх, то под потолком увижу парящие капельки парафина. Воображение разыгралось… Ни к чему это всё… Оставил люстру в покое, не стал смотреть на неё.

Я измерил комнату шагами – получилось двадцать на восемь. Слишком много для одного никому не нужного стареющего человека… Жаль, окно только одно… Стены и эта стеклянная дыра во вне. Проём в замкнутом мире одной комнаты. Но сколько всего он может открыть… А ещё окно можно выбить, жаль только падать низко…

Я вздрогнул… Это звякнул бешеный будильник, значит, мне наконец-то разрешили выйти на улицу… Хотя, что за бред, какая тут может быть улица, если за порогом лежит мир, где больше нет ни одного дома. Там только обман, иллюзия… Снаружи лишь видимость мира…
Я остановился в нерешительности… Снова посмотрел в окно и замер… Ещё пару минут назад там была осень, словно нарисованная на любительской акварели, теперь, там, уже бесновалась белощёкая зима. Она кидала в стекло целые горсти снега, вскручивала шерсть сугробам, задорно подвывая злобному ветру.
   
Я подошёл к двери и открыл её, хотя раньше она всегда была заперта… Удивительно: одежда на мне осталась та же, но холод она не пропускала… Только голые руки обожгло прикосновение вьюги. Не люблю мороз. Я пошарил по карманам – там оказались большие тёплые перчатки… Всё по заказу… Одел их – холод отступил, вьюга мгновенно улеглась. Я стоял на холме, вокруг которого неподвижно плыли белые спины снежных дельфинов, вдалеке стояли редкие спички леса, а сверху светил воздушный шарик солнца.

Я только и делал, что восторженно бегал по заснеженным просторам и вспоминал, вспоминал… Ноги тонули в белой топи, но всегда вырывались из нее, разбрасывая в разные стороны ошмётки снега… Я плакал. Теперь мне такое не под силу. Потом я сильно устал и пошёл обратно, в избушку… Мне было весело. А я всё плакал. Но ни одна солёная капелька не упала на снег… Скрипнула дверь – внутри, как всегда, никого…

Я снял перчатки, кинул их на стол. От сильного размаха они даже немного проскользили по тёмному лакированному дереву и неестественно плавно упали на пол. На столе лежала записка: «Вам понравилось снаружи? Ничего, что зима?»

Я снова полез в карман, на этот раз, там оказалась ручка.
- Очень понравилось. Хорошо, что осень наконец-то убрали, – написал я. 
- Что-нибудь ещё? Может, показать Вам лето? – проявилось на бумаге.
- Нет, я доволен зимой.
- Мы польщены… У Вас есть ещё двадцать минут до следующего человека…

Я не стал терять время зря и снова вышел на улицу – там правда была зима. Не буду повторяться, как это прекрасно: бродить вокруг холма. Скажу только: приятно, что хоть здесь мне под силу ходить! На самом деле я лежу на больничной койке, у меня полностью парализована правая часть тела. На голове какие-то провода и контакты – благодаря им, мне кажется, что эта избушка, зима и прошедшая осень реальны. Врачи говорят: это новый вид реабилитации для инвалидов. Когда слышу это, мне хочется кричать: я не калека! Каждый раз сдерживаю в себе этот крик, зная, что они правы…

Я, нет, не то… Мне, да, так уже лучше… Мне больше не осталось никакого утешения в жизни: мой сын далеко от меня и я никогда его уже не увижу… В палате много окон, но кто бы дал силы встать! Просто встать на свои ноги, просто сделать несколько шагов, чтобы посмотреть за стёкла!
 
Я волнуюсь, боюсь забыть эти слова… Боюсь не написать задуманное… Раньше мне было больно от всего этого, теперь только очень грустно, что не увижу сына. По ночам у меня болит сердце. Оно совершенно здоровое, его просто съедает горе. Не могу притворяться… Мне по-прежнему очень больно лежать здесь, забытым родной сестрой, оставленный всеми на произвол судьбы. Ко мне никто не приходит, я могу только надеться, что за моей могилой хоть сторож будет ухаживать. Ночами мне ничего не остаётся, как смотреть в потолок и думать: за что же мне всё это?
 
Я – недобитый волк, наверное… Недавно перепугал медсестёр – завыл ночью. Просто открыл рот и выпустил всё что накопилось. Я порвал ночь этим. Мне было её не жалко. Всё равно, тишина меня только пытает, а оценить красоту ночи я не могу. Потом пришлось замолчать. Мне пригрозили, что больше не дадут бегать по снегу в их виртуальном мире – я заткнулся. Теперь всегда молчу, не плачу – боюсь, отнимут последнее не-знаю-что. Даже в туалете не могу остаться один, чтобы они не знали, как мне тяжело жить. Банально хочется уснуть и не просыпаться… Ведь ничего не изменится когда я умру, солнышко будет также равнодушно светить тем, кто останется в живых. Сын будет жить дальше, наверное, даже меня не вспомнит. Он не виноват, что так получилось, он  просто меня не знает… Мне просто хочется уйти. Туда – к мёртвым. Там, наверное, не надо стоять на своих ногах. Мне иногда это снится: стоишь, даже паришь над землёй, глаза опустишь, а ног-то и нету! Как проснусь – жуть берёт. Лучше б в том сне и рук не было… Мне своей одной сильно не хватает… Как жаль что все это не бред, и я целыми днями лежу глядя в потолок. Постель стали класть какую-то жёсткую, иногда думаю, это вовсе не кровать, а крышка моего гроба. Я развалился на ней и отдыхаю. Дайте мне только встать! И я сам кого угодно в гроб загоню… Но всё неправда, не загоню – даже если захочу вторая рука не поднимется…
Я вот так лежу на кровати и думаю, может, это моя последняя неделя пошла… Как же мой сын? Для него я ничего теперь уже не сделаю, не расскажу сказку на ночь, не открою какую-то истину, ничему не научу его… Не подберу слов прощения… Нет-нет, не надо об этом!
 
Я могу писать только здесь, в избушке, но когда-нибудь меня опять отвезут в палату, а написанное всегда исчезает. Завтра напишу все снова, твёрдо зная, что сын это никогда не прочтёт…