Проводы

Был вечер 31 августа.

По подоконнику барабанил последний летний дождь.

Все, как всегда собрались на лестничной площадке покурить.

Маша из 40-й, задавая тон беседе, глубокомысленно прорекла: Хуже конца лета, только

конец света.

Рыжая из 41-й - ментовская жена задумчиво и двусмысленно парировала: Конец – это всегда

чьё-то начало.

Дядя Боря из 42-й, глядя на Рыжую и, думая о чем-то своем, лениво добавил: Лучше начало

без конца, чем конец без чьего-то начала.

Целую минуту все молчали, осмысливая неожиданно сложный и даже в чём-то философский

оборот речи дяди Бори. Игорь из 43-й, фразой, в стиле русских народных пословиц,

наконец, проговорил: Сколько, лету не виться, а конец всегда так, блин, неожиданно...

Секунд 30 посмаковали и его высказывание, после чего Маша, подводя итог начавшейся

дискуссии, заметила: Грустно всё это...

Дядя Боря, не расслышал, но на всякий случай спросил: Где, где…?

Рыжая машинально, не задумываясь, ответила: В Караганде, но тут же, как бы извиняясь

добавила, ты, дядя Боря, на рифму то - не нарывайся...

Игорь, поморщившись в сторону Рыжей, но обращаясь к Маше ответствовал: Против грусти

средство одно – занять и выпить.

А чего занимать-то, - наконец полноценно включился в беседу дядя Боря, - я вчера вот

первачка из деревни привез, так сказать, свежачка собственного приготовления.

В воздухе повисло, оценивающее ситуацию и потенциальные возможности каждого, молчание. В

эту секунду открылась дверь 41-й, из которой вывалилось в семейных трусах и цветных

тапках, большое белёсое тело мента Лёхи. Оглядев курильщиков, он изрек: Чё тихо то?

Игорь логично предположил: Может мент родился?

Лёха парировал сходу: Когда мент родился, ты, сынок, первую затяжку под журнальным

столом только через пятнадцать лет сделал.

Почему именно под журнальным, никто вдаваться в подробности не стал, но Маша из 40-й,

вздыхая, примирительно прошептала: Ах, Алексей, вот лето кончилось..., грустно.

Лёха, лыбясь, и по обычной своей привычке, поддавливая собеседника, не к месту выпалил:

Лету конец – всем пипец.

Дядя Боря, вытягивая вперёд нижнюю губу и, стряхивая пепел на пол, сказал: Да кака-а-ая

разница, лето - не лето, было бы чем горло промочить.

Лёха, ухмыльнувшись и оживляясь: Так - наливай...

Дядя Боря, гася о баночку окурок, резонно предложил: Так - заходи...

Живая очередь в 42-ю выстроилась спонтанно, но молниеносно...

Первачок был, как слеза младенца, и слез этих было - целая бутыль, называемая в старину

«четверть».

Лёха, войдя на кухню и постучав по зелёному стеклу бутыли желтым панцыреобразным ногтем,

одобрительно покачал головой, плюхнулся в драное, хрущевских времен кресло, предоставив

остальным гостям занять места попроще, позыркал глазами по кухне, и, не найдя ничего

лучшего, чем пол литровая банка на столе, пододвинул её к главной таре. Дядя Боря

плеснул в неё прозрачной жидкости. Все уставились на Лёху, словно ожидая его

скоропостижной кончины, но после того как тот, вначале выдохнув, опрокинул в себя

содержимое баночки, затем крякнул, отер рот ладонью, все закрутили головами в поисках

подходящей посуды для предстоящей дегустации. Через час, когда была осушена добрая

половина бутыли, а до конца лета оставалось минут десять, все почему-то запели песню

"пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре", причём дядя Боря самолично отбивал

по старинному стеклу бутыли такой же старинной, алюминиевой и грязной вилкой бой

курантов. Далее всем вспомнилась песня "надежда - мой компас земной", и уж когда на

дворе целых два часа, как бушевала дождливая осень, затянули пугачевскую "лето, ах,

лето, лето звездное будь со мной..."

А еще через час все разошлись и спали храповицким сном в своих кроватях, и лишь дядя

Боря, как оказалось впоследствии, был единственным, кто спал не у себя дома, а почему-то

на коврике у дверей 40-й, что дало повод к неудовольствию Маши и к досужим, но

беспочвенным домыслам и шуткам остальной компании...


Из цикла "А что, Петрович, может стакан - и в Магадан?"