Песня

    На берегу Дон-реки с давние времена жила дивчина по имени Ганна. Отец ее в бою погиб, мать – рано состарилась от горя, да заболев – умерла. А дивчина росла у крестной своей: детей у той не было, вот Ганна и была ей как дочь.

     Нрава Ганна была веселого, грустить не любила, а коли случалось что плохое, на люди не выносила – никогда никому не показывала, что на душе творится. Статная, красивая была Ганна – лицо белое, глаза карие, большие да смешливые. Хлопцы табуном за ней ходили. А она все подшучивает над ними, все подкалывает их шуточками да острым словцом.

     Но пришел срок – приглянулся дивчине хлопец. Да и то сказать – под стать ей был кузнец Степан – высок, в плечах широк, вихор кудрявый из-под шапки выбивается. Настоящий казак! Любит кузнец шутку соленую, сам в карман за словом не лезет.А главное - как и Ганна, песни он петь умел. Голос был у него сильный и бархатный, а у Ганы – звонкий и чистый, как у соловья летом красным. Как станут они вместе петь, дух захватывает у станичников – бросали свои дела и песню слушали. Птицы смолкали, заслушавшись того пения, ветер степной стихал, не смея мешать той песне. Как две половинки сливались их голоса и неслись над родной станицей, Доном родимым, степью ковыльной. Любили их в станице. Никто  не сомневался – быть им мужем и женой.

     Вот собрал атаман Круг. Вышел Степан вперед и говорит:
     - Ты, Ганна, будь мне женой!
Отвечает Ганна:
     - А ты, Степан, будь мне мужем!

     И все как один казаки на Круге – и старые и молодые – дали согласие на этот брак.

    Свадьба была, какой отродясь в станице не было: веселая да щедрая, а главное – песенная. Пели все от мала до велика, а тон Ганна со Степаном задавали: начнут петь, а люди подхватывают, ведь песня для казака: в жару - прохлада, в радости – услада, в горе – утеха, в бою – подмога. Все три дня, пока свадьба продолжалась, гуляла станица и песни пела. И людям казалось, что Ганна со Степаном так и будут не словами друг с другом разговаривать, а песнями.

     Так они стали мужем и женой. Днем Степан в кузнице у реки работал, и веселый перестук из кузницы далеко был слышен. Ганна – рано встанет, по дому уберется, корову в череду выгонит, на огороде справится, к Дону сходит, воды зачерпнет, на коромысло ведра подхватит – домой вернется, еду наготовит и ждет своего Степана.

     Солнышко к западу склонится, вернется Степан, повечеряют, на  улицу выйдут, сядут под окошком – песню заведут. Жара летняя уже спадет, от цветов, что во дворах хозяйки насадили, запах исходит райский и плывет песня над станицей, радуя людские сердца. В той станице и люди добрее были, и горе было не такое горькое, а радость у кого – общая была.
Особенно любимой  у Степана и Ганы была песня про ясмен сокола да пташку-канарейку.

                По поднебесью ясмен сокол летает,
                С полету резвых пташек выбирает.
                Как он выбрал себе пташку- канарейку,
                Не сварливую ворчунью-лиходейку.

     Никогда не говорили они друг другу, но всегда знали, что эта песня  как будто о них сложена. И любили ее всем сердцем.

     Так они и жили и радовались счастью  своему простому человеческому.

     Да, видно, кто-то не в добрый час позавидовал им. Стал Степан ревновать Ганну. Казачка то она видная, взглядом поведет, шуткой на вопрос какого хлопца ответит – и все, тот уже готов за ней идти, позабыв о том,  куда и шел. И, хоть ничего лишнего не допускала Ганна, все равно Степан ревновал. Хмурым стал, и себя изводит, и ей покоя нет. А Ганна гордая была - не хотела оправдываться. И пошел у них разлад. Уже не пели они песню про ясмен сокола да пташку-канарейку, а петь стали песни грустные, а потом и вовсе перестали. Невесело стучал молот в кузнице, а в дому у Ганы цветы ее любимые, как она их ни поливала, стали увядать.

      Мучится Степан, мучится рядом с ним Ганна.

     И вот, наступил день, когда не услышала Ганна звона из кузни. Забилось сердце тревожно – чует беду. Не находит себе места казачка, что ни возьмется делать – все из рук вон.

     Кинулась она к кузнице, а та на замке. И к вечеру не вернулся казак. Один старый дедушка, что на завалинке день - деньской сидит, старые косточки на солнце греет, указал, что видел, как Степан в степь уходил. А времена то были беспокойные – кого хочешь в степи встретить можно, в том числе и худого человека. Кинулись станичники на помощь Ганне, оседлали своих коней быстроногих, в степь поскакали.

         Три дня и три ночи искали, да так и не нашли.

     Невеселой стала Ганна, часто молчит, глаза потухли, песни забыла.

     Вот проходит время. Как–то, приходит она к крестной своей и говорит:
     - Помоги, матушка, сил больше нету: нет мне жизни без Степушки моего. Скажи –узнай, где он. Ежели жив – пол света пройду, все выдюжу, а найду его, ворочу домой. Ежели нет его в живых, похороню, на могилке поплачу – легче станет.

     Долго молчала крестная, потом покачала головой и говорит:
     - Вот, молодые, не бережете своего счастья, а оно ведь как птица – не доглядел – и улетело, и воротить его  ох, как трудно. Не знаю, смогу ли тебе помочь, но попробую, хоть и не люблю я этого, и никогда бы не сделала, если бы знала, что кто-то другой сможет тебе помочь. Видно придется мне это сделать. Когда-то бабка моя научила меня. В полночь пойди к Дону-реке, зачерпни воды, да принеси мне той воды наземной. Затем сходи к ручью, принеси мне подземной воды, а дождешься дождя – собери и принеси мне воздушной воды.

    Так и сделала Ганна. Зачерпнула в полночь воды из Дона-реки, сходила к ручью – принесла ключевой воды, и собрала и принесла дождевую воду.

     Слила крестная все три воды и зашептала над ней:
     - Водица-водица – кровь землицы, ты и в небе, ты и на земле, ты и под землей; все ты знаешь, все ты ведаешь. Скажи – покажи, где казак Степан.
Долго, долго смотрела на воду крестная, а потом и говорит Ганне:
     - Нет его, девонька, среди живых. Но и среди мертвых он еще не свой.
Затрепетало сердце у Ганы:
     - Как это – не свой?
     - А так, дитятко. Пошел твой Степан в степь, понес свою печаль-кручину. Долго шел куда глаза глядят, устал, лег отдохнуть под куст ракитовый, да и уснул. А о ту пору ехали мимо три разбойника бритоголовые. Вот они его и порешили.

     Охнула Ганна, да как трава подкошенная упала. Пришла в себя, крестная ей и говорит:
     - Скажи-ответь, готова ли ты, как мне говорила, пол мира пройти, все испытания выдержать – может тогда, и спасешь своего Степана.

    Воспряла духом Ганна, глаза загорелись, выпрямилась она, помолчала задумчиво – как будто в себя заглянула:
     - Да, матушка, все пройду, все смогу – не казачка ли я?! Говори, что делать надобно.
     - Ну, что ж, Ганна, тогда слушай внимательно. Садись на коня вороного, да поезжай за станицу. Проедешь Ближнюю Степь, выедешь на Дальнюю. Посреди той степи – курган.
      Птицы пролетают над тем курганом – замолкают, звери тот курган обегают стороной. На вершине кургана – каменная баба. Как взойдешь на курган – к бабе той не притрагивайся, а отчерти на вершине круг и стой в нем, жди полуночи. Через три дня полнолуние. Успеешь к этому часу добраться до кургана – как раз вовремя. В полночь поднимутся из кургана воины. Ты не бойся – пока ты в кругу, они тебя не видят. Коня при себе держи, да завяжи глаза ему, чтобы не испужался. Станут они вокруг кургана ходить. Когда близко к тебе подойдут - высмотри среди них Степана, а узнаешь его, не медли – хватай его скорей да на коня сади и, что есть мочи, скачи с того кургана. И еще – будете скакать от кургана – не оглядывайся. Слышишь – повторила крестная – не оглядывайся! Пока не доедешь до края Дальней степи.

     Все сделала Ганна, как велела крестная. Села на коня вороного, проехала Ближнюю Степь, увидела курган посреди Дальней Степи. Ночью, когда полная луна освещала все вокруг неверным светом, поднялась она на курган, отчертила  круг у бабы каменной. Стоит она в кругу, коня под уздцы держит. Глаза ему не забыла завязать.

     Вот наступила полночь.

     Видит  казачка – стали из кургана воины вставать – кто пеший, кто на коне. Одежды на них разные и диковинные – кто в шлеме и кольчуге, кто в татарских одеждах, кто просто в белой рубашке. В руках у них  оружие боевое – у кого сабля, у кого ятаган кривой, у кого – кинжал… Идут они вокруг холма друг за другом, медленно идут – как будто на прогулку вышли, воздухом свежим подышать. Кто пеший идет, а у кого-то поводья коня боевого в руке. Только вот глаза у них у всех закрыты. Страшно стало Ганне, но держится она, еще и коня сдерживает – он то, хоть глаза и закрыты, дрожит весь, к ней жмется.
Замечает Ганна – воины все ближе и ближе к бабе каменной поднимаются – сжимается кольцо. Вот уже рядом с ее кругом проходят.

        Вдруг слышит голос глухой:
     - Что-то, братцы, не так – не можем к вершине дойти. Что-то мешает…
И только это она услышала, видит, идет ее Степанушка, только глаза у него не закрыты, как у воинов тех, а открыты. Да  хоть и открыты они у него,  идет он, будто ничего не видит.

     Не стала мешкать казачка, схватила мужа, на лошадь забросила, сама в седло вскочила, платок с глаз вороного сорвала и пришпорила коня.

    Как ветер летит конь – чует за собой погоню. И Ганна чует топот множества коней за своею спиной, но не оглядывается. Летит вперед вороной, полная луна степь освещает. Вот уже почти до края Дальней Степи доскакали, совсем чуть-чуть осталось. Слышит она – отстает погоня. Обрадовалась и … оглянулась. Волосы от страха у нее зашевелились – В лунном свете увидела она, что воины те, в разное время павшие, а также кони их, храпевшие и несущиеся за ними, совсем прозрачными были, видела она сквозь них и луну и степь ковыльную.

        Только на мгновение, только на секундочку оглянулась Ганна, а когда повернулась обратно – Степана рядом уже не было. Поняла она, что ослушалась, нарушила наказ крестной – оглянулась, не доехав до края Дальней Степи.

      Горестно доехала она до родимой станицы, рассказала все крестной. Покачала та седой головой и говорит:
     - Зачем же ты оглянулась, Ганна, всего несколько минут и был бы  Степан твоим  навек. А теперь… Вытянула ты его из царства мертвых, да среди живых затерялся он.
     - Научи, как его найти!
     - Трудно будет его найти. Сейчас иди в мужнину кузницу, разожги огонь, раздуй меха, выкуй себе железный посох и железные башмаки. Одевай их и иди, ищи своего мужа. Сможешь найти да воротить его – он твой.

     Все сделала Ганна, как ей было велено – выковала посох и железные башмаки, надела их, взяла ломоть хлеба, да водицы, да еще травы степной в дорогу нарвала и пошла мужа искать. 

     Долго шла. Через степи и долины шла, через леса и горы проходила, города и хутора миновала. Голодно ей станет – наймется к людям, работу какую сделает - ее и накормят и напоят. Она же никакой работы не чуралась – все могла делать казачка. В пустынном месте застанет ее голод или жажда – она в лесу ягоду сорвет, в реке рыбу поймает. Холодно ей станет – ветками, листьями, травой укроется. Ноги в кровь изобьет – костер разожжет, полынь-траву степную пожжет и присыпит пеплом – к утру раны и заживут. А совсем на душе тяжко станет – песню свою и Степанушкину любимую запоет:

                А та пташечка у сокола просилась:
                « Ты пусти, пусти, меня, ясмен сокол, на волю,
                Ой, на волю, полетати по чистому полю
                К резвым пташкам пусти меня слетати,
                По зеленой дубравушке попорхати»
                «Ой, пущу, пущу, а ты не будешь,   
                Про меня, ясного сокола, забудешь».
                «Жива буду, жива буду – не забуду,
                Пока сгину, пока сгину – не покину!»

      Вот дошла она до большого города, остановилась у старой женщины на окраине, попросилась переночевать.

     Спрашивает Ганна:
    - Почему в городе такая суета?

    Женщина отвечает:
     - Наш царь-государь надумал жениться – все к свадьбе царской готовятся.
     - А почему же, все такие  невеселые, и почему виселицу для казни готовят?
     - Хочет наш царь-государь, чтоб на свадьбе у него пел Иван Непомнящий.
     - А тот Иван, что, не хочет?
     - Да-к, в том то и дело, что веселых песен он не знает, а кто же на свадьбе грустные поет?

     Усмехнулась Ганна:
     - Так пусть выучит веселые песни!
     - А он и выучил, - разводит руками старушка, -  своих-то песен он не помнит. Ничего про себя не помнит – ни кто он, ни откуда. Царь-батюшка и имя сам ему придумал. Голос у него: песню поет – птицы замолкают заслушавшись. Вот он наши песни выучил – поет – а весь город плачет.


     - Так что ж он веселых песен не поет?
     - Так он веселые петь весело не может – все грустно получается. Вот царь-батюшка и велел ему на свадьбу выучиться петь весело, а коли ослушается – повесит.
     - А что ж, кроме того Непомнящего, некому у вас песни петь?
     - Петь то, есть кому, да вот так как он поет, никто петь не может. Царь-государь много певцов пригласил, даже соревнование устроил, но всем до Ивана далеко. А тому кто перепоет Ивана даже награду пообещал. Куда там! Даже близко никто, так как Иван не поет.

     Говорит Ганна:
    -  Я петь могу. Может и мне счастья попытать?
     - Отчего ж нельзя? Иди во дворец, пусть царь батюшка тебя послушает.
Тотчас пошла во дворец Ганна.

     Да все равно не успела – закончил царь отбирать певцов на свадьбу свою. Стала проситься Ганна.
     - Хорошо, - говорит царь-государь, - приходи завтра на царский двор, а там посмотрим.

     Прошла ночь, настало утро.

     Приходит Ганна на царский двор, а народу там видимо-невидимо: с вечера удобные места народ занимал, чтобы свадьбу царскую посмотреть, как сложится – а то и казнь.

     Началась свадьба. Народ смотрит, разинув рты. Стоит Ганна в стороночке. Вот царев распорядитель и говорит:
     - А теперь лучшие певцы поздравят нашего государя песнями своими.
Раздался народ в стороны, застучали колеса. Смотрит Ганна, везут человека в цепях на площадь.
     За людскими головами плохо видно казачке.
 
    А царский распорядитель объявляет:
     - Первым будет петь Иван Непомнящий – как самый лучший певец.

    Запел человек в цепях песню – слова веселые, а весь царский двор в слезах.

     - Хватит, хватит! – кричит царь. – Казнить его за непослушание!

    Да только узнала голос певца Ганна. Узнала в том Непомнящем своего мужа – сердце забилось в груди как птица, застучало о стенки – вот-вот вырвется. Услышала она царев указ – в глазах потемнело. Что ж это, она нашла своего Степанушку, чтоб сразу и потерять? Не бывать этому! Рванулась она, хочет пробраться к мужу, а не может – людей много.

     А его уже к виселице везут.

     И тогда, набрала Ганна побольше воздуха и запела. Громко запела, на весь царский двор, на всю дворцовую площадь.

                На лужайке-то Иванушка гуляет,
                В корогоде красных девок выбирает.
                Как он выбрал себе девушку белую,
                Девушку белую, девушку румяную.

     Всем слышно было, да только пела она для одного человека.
     И услышал он песню призывную.
     Вздрогнул Иван Непомнящий, голову выше поднял – слушает песню. Хмурит брови он, силится вспомнить: что-то до боли знакомое, что-то она ему напоминает…

                А когда дошла Ганна до слов
                А как Машенька у Ванюшки просилась:
                «Ты пусти меня, Иванушка, на волю
                К красным девкам, красным девкам,                поиграти,
                поиграти, поиграти поплясати»,

как пелена с души у него упала.
        И вот уже слились две половинки в песне и уже два слитных голоса поют:
                «А я пущу, а я пущу – ты не будешь,
                Про меня, добра молодца, забудешь»,
                «Жива буду, жива буду – не забуду,
                Пока сгину, пока сгину – не покину!»

     Замер весь народ, замерли стражника, замер палач. Сам царь со своей молодой женой заслушался. Кончилась песня, расступился народ – пропуская Ганну к Степану.

     Тотчас велел царь снять цепи с певца, и, призвав удивительных певцов к себе, велел рассказать свою историю. И весь народ, затаив дыхание, слушал их рассказ. А когда закончили они, велел им царь петь на его свадьбе те песни, что душа их просит.

       И Ганна со Степаном пели так, как никогда еще не пели. Песня взлетала к поднебесью и падала вниз, сплеталась в два голоса – и рассыпалась  перепевами, смеялась и грустила, веселилась и страдала, она отражала жизнь и сама была жизнью...
 
       Как они пели! Весь народ, в том числе и царь со своей молодой женой, веселились и грустили, удивлялись и радовались – и прожили тысячи жизней с каждой песней. Та свадьба надолго запомнилась всем, кто на ней был, а затем рассказал о ней своим детям, детям своих детей…

     А когда свадьба закончилась, не хотел их отпускать царь-государь, что только не предлагал, какие только блага не сулил – только бы они остались в его царстве, только бы радовали его своим пением. Только отказались они. Поблагодарили Его Величество, но сказали, что без Дона-реки родной, без степи привольной жить они не смогут.

      И отпустил их царь домой, потому что, то был мудрый царь, и он знал, что песня – она как цветок: сорви тот цветок, оторви от земли родной, не долго цветочек проживет.

      Велел царь дать им в дорогу добрых лошадей да ларчик с самоцветами из Репейских гор, как лучшим певцам на своей свадьбе.

     Долго ли коротко, вернулись они в родную станицу. Радости не было границ. Станичники говорили:

     - Ганна со Степаном вернулись, значит, и песня вернулась; песня вернулась, значит, и радость вернулась.

       Ганна со Степаном долго жили. Нарожали деток – три мальчонка-казачонка, да доченьку красавицу и до конца жизни помнили и детям наказывали друг друга беречь и песню любить.
 
     - Ганна со Степаном вернулись, значит, и песня вернулась; песня вернулась, значит, и радость вернулась.

      Ганна со Степаном долго жили. Нарожали деток – три мальчонка-казачонка, да доченьку красавицу и до конца жизни помнили и детям наказывали друг друга беречь и песню любить.