Отец

               
    Мне нередко доводилось слышать, как моя  мать,   выйдя из себя,  называла отца дураком.  Бабушка, которую я обожал,    не говорила прямо, что ее зять дурак, но стоило мне совершить какой-либо проступок, она сетовала: «Нет, природа одолевает науку!» Она имела в виду: дурная наследственность, которой меня наделил  отец,  сильнее ее мудрого  воспитания.
 
  В раннем возрасте я  не придавал значения их словам.  Я видел, что отец  любит меня и заботится обо мне.
     В памяти  сохранился такой эпизод.
     В то время мы жили в деревне Алтухово, куда родители переселились из Губина.  Под соломенной крышей нашего дома, в щелях,  жили воробьи. Мне захотелось  поиграть с одним из них.
- Пап, давай поймаем воробья, - предложил я отцу.
 Он  не возражал, не попытался отговорить от этой затеи. Любовь к нашим братьям меньшим (а точнее было бы сказать – к старшим) не была ему свойственна. Как и все простые люди, он воспринимал животных в прагматическом ключе: корова существует для того, чтобы давать молоко, кошка – чтобы ловить мышей, а воробьи ... пользы от них никакой. Почему бы ребенку не поиграть с ними?
     Он подставил лестницу к стене, и мы вдвоем поднялись к  самой крыше. Отец  хотел достать мне воробья, но я  запротестовал:      
     - Я сам хочу!
     - У тебя не получится, - буркнул недовольно отец.
    - Хочу сам! - настаивал я.
  Отец сдался. Моя маленькая ручка медленно полезла в норку.  Я  предвкушал, как через секунду стану обладателем воробышка, но тут меня постигла охотничья неудача:  пернатые стремительно выпорхнули из гнезда и сели на близлежащие ветки. Я был расстроен до слез. 
     - Я ж тебя предупреждал, - напомнил мне отец. – Ты сам захотел.
     Меня охватила досада   на самого себя, но ничего уже нельзя было исправить.
 
      Помню и другой эпизод. Мне было уже года   четыре.
      Мой дед (по отцовской линии), живший в Алтухово,  держал пчел.  Пришло время качать мед. Я наблюдал, как взрослые закладывали  в  медогонку соты, вращали ручку, как из бочки  тек мед в посуду, поставленную под краном.
    Взрослые сделали свою работу и исчезли. Пустая медогонка  осталась стоять  в сенях.  Я подошел к ней раскрутил ручку. Шестеренки вращались, издавая жужжащий звон. Я из любопытства засунул руку вовнутрь бочки. Меня обожгла боль. Я выхватил руку из бочки и завопил. Из указательного пальца  хлестала кровь.     Началась паника.  Мать закричала. Отец побледнел. Чистой тряпкой мне замотали палец. Отец  исчез на какое-то время, а потом вернулся  с лошадью.  Меня посадили в телегу и повезли в соседнее село, где был медпункт. Пошел сильный дождь. Мать накрыла меня брезентом. Капли дождя били по брезенту. Отец погонял лошадь.  Вскоре мы прибыли к месту назначения. Фельдшер обработал мне рану и наложил повязку.


    Я  высоко ценил своего отца, но один случай навсегда изменил мое отношение к нему. 
     В то время мне было пять лет. Я жил у бабушки в  Меловом – живописной деревушке, куда  меня отправили родители, переехавшие в город и работавшие на производстве.
     В один из  летних дней к  нам в гости приехали мои родители: мать - на автобусе, а отец из соображений экономии на велосипеде.
    В то время матери был тридцать один год, отец был на год старше ее. Мать была  невысокого роста, но массивная.  Отец, мелкий, но сильный,   напоминал муравья, который может тащить вес раза в два больше, чем он сам весит.         
     Взрослые занялись делами: мать и бабушка возились на огороде, а отец,  мастер на все руки,   ремонтировал хату.  Я же  разместился за сараем на небольшой лужайке, заросшей высокой травой,  ел «пятачки» - маленькие круглые зеленые плоды,  и наблюдал за жизнью длинноногих солдатиков - насекомых, отдаленно напоминающих божьих коровок. Весь день прошел в изучении окружающего меня мира, казавшегося мне интересным и удивительным. 
     После окончания  работы моя гостеприимная бабушка как следует  «приветила» гостей.  Отец в полной мере  отдал должное деревенскому дару Бахуса – самогону. 
    Мать оставалась на ночь у бабушки, а отец возвращался в Губин: на следующий день ему надо было идти на работу. Я решил ехать с отцом, так как уже в раннем детстве мне нужна была постоянная смена впечатлений.   
       В сумерки отец выкатил велосипед со двора на улицу. Пьяный в стельку, он едва держался на ногах. Я понимал, что  он не такой, какой был утром, но тогда я полностью  доверял ему и ничего плохого от поездки  не ждал.  Я сказал ему, что хочу поехать с ним. К моему удивлению, он  сразу согласился и посадил меня на раму велосипеда.  Я схватился руками за руль, и отец повез меня по улице, идя рядом с велосипедом.   
      Рядом с нами шли  встревоженные  мать и бабушка. Сначала мать попыталась удержать меня уговорами.
       - Мы завтра на автобусе поедем.
       Но я не такой наивный, чтобы ей поверить.  Не  раз бывало: пообещает взять, а потом не берет. И на этот раз, как и раньше,   скажет, что на автобус нападут бандиты  и для убедительности покажет на заднее окно «Уазика», где вместо стекла, якобы выбитого бандитами,   вставлена фанера. Но даже если и возьмет,  придется целую ночь ждать, а это невыносимо. 
     - Сейчас хочу, - сказал я.
     Мать хотела силой стащить меня с велосипеда.  Она схватила меня за талию, потянула на себя. Я вцепился в руль.
     - Он поедет со мной, - прорычал отец пьяным голосом, - Это мой сын.
     Он отталкивал ее рукой, удерживая другой рукой велосипед.
   -  Куда  ты его тянешь. Ты же пьяный! – кричала мать.
     Но отец не слушал ее. В пьяном виде он был необычайно упрям.
    Мать продолжала бороться за меня, но силы были не равны: ее отталкивал отец своею длинной рукой, а мои руки мертвой хваткой вцепились в руль.   
     - Отойди от моего сына, -  твердил отец пьяным голосом. – Он поедет со мной.
     - А куда ты его завтра денешь, - пыталась урезонить отца бабушка. – Табе ж завтра на работу. 
     Отец словно не слышал их доводы.
 Мать пришла в ярость. Ее лицо побагровело.     Поединок между нами длился минут пятнадцать. Соседи с любопытством смотрели на эту драматическую  сцену.
      Наконец, нервы у матери не выдержали.
   - Ну, едь! – проговорила она с досадой и пошла назад к хате. 
     Отец  перекинул ногу через седло, и велосипед, виляя из стороны в сторону, медленно покатился по деревенской улице.         
    Сидеть на раме было неудобно. Кроме того, меня пугало нечленораздельное  бормотание отца.  Мне захотелось слезть с велосипеда, вернуться к бабушке, к матери, но я стеснялся сказать об этом отцу.   На душе у меня кошки скреблись.
     Мы выехали за село,  дорога пошла на подъем.  Скорость велосипеда падала с каждой минутой. Вдруг я увидел, как земля приближается ко мне. Я не успел вытянуть руки вперед и ударился лицом о дорогу. Я почувствовал, как кровь потекла у меня из носа, но от ужаса, охватившего меня, я даже не заплакал. 
     Отец встал, поднял меня,  снова посадил меня на раму.  Мне хотелось назад, домой.  Я бы и сам дошел до дома.  Деревня была рядом. Но я не решился сказать об этом отцу. 
     Велосипед проехал метров пятьдесят, и мы снова оказались на земле. Я снова ударился лицом о землю. Кровь текла на рубашку. 
      Дорога в Губин, широкая, наезженная,  шла прямо,   но  отец  почему-то повернул налево,  и велосипед поехал по узенькой дорожке, проходившей  вдоль свекольного поля.
     Я недоумевал: «Почему он повернул? Ведь надо ехать прямо по дороге». Но я ничего не сказал отцу, я не мог выразить мысль.
     У меня оставалась надежда, что отец знает какую-то другую дорогу, более короткую. Но вскоре осознал, что отец заблудился.
    Как я жалел, что не послушал мать и бабушку и  поехал с отцом!
   Он не мог больше ехать. Спешился. Пошел рядом с велосипедом. Я сидел на раме, держась руками за руль. 
    Солнце скрылось за лесом.  Небо полыхало.
   Дорога долго шла через пустынное поле, затем   справа выплыло  одинокое двухэтажное красное здание с черными окнами.      
     Я знал, что мы едем не туда, но ничего не говорил отцу.  Он все равно ничего бы не понял, не услышал.
     Совсем стемнело.  Одетый  только в  рубашку с короткими рукавами и шорты,  я стал замерзать. Шли долго. Вдруг вдали показались движущиеся огни, длинная полоса света. Вышли на шоссе,  по которому одна за другой мчались машины. 
    Отец не отважился сесть на велосипед. Думаю, такая попытка была бы смертельной. Он махал рукой проезжающим машинам, но те не останавливались, с ревом проносились мимо. Из уст отца вырывались пьяные нечленораздельные ругательства.
    Я  дрожал от холода. 
    Вдруг одна машина остановилась. В кузове сидели черные силуэты мужчин.  Меня подхватили сильные руки,  и я оказался в кузове.  Вслед за мной в кузов втащили   велосипед и отца.     Машина   помчалась в сторону Губина.
        Увидев меня, окровавленного,    мужчины ужаснулись. Они поругали отца:
   - Разве ж можно так…   А где ж  его  мать?
  Отец что-то пробормотал под нос нечленораздельное. 
    Взрослые (это были рабочие, возвращавшиеся со строительного объекта)    укрыли меня чем-то теплым. Я залез под брезент,  лежавший на кузове. Мне стало теплее.
   - Поросеночек завелся, - сказал кто-то. Чтобы поддержать эту версию, я включился в игру и стал хрюкать.
      Когда через полчаса я  вылез из-под брезента,  наш город уже сиял в огнях.
     Машина довезла нас прямо до самого дома.   
   - Если бы не ребенок,  то я никогда не остановил бы, -  сказал шофер отцу с осуждением.
     Зашли в дверь нашего подъезда. Настроение у меня было приподнятое. Я радовался, что мы добрались, наконец, до дома. Я полетел по лестнице на четвертый этаж, где была наша коммунальная квартира. Отец сзади медленно тащил велосипед.      Еще не протрезвевший,  он не сразу попал ключом в скважину замка. Наконец, дверь открылась. Измотанный,  я предвкушал, как сейчас лягу спать.   
   Зашли в коридор, и далее произошло такое, чего я никак не ожидал увидеть. В коридоре стояла мать.  Откуда она здесь? Она же в деревне  осталась.
    Мать увидела меня, окровавленного, на мгновение застыла, а потом, издав душераздирающий крик, бросилась на отца, впилась в него когтями. Завязалась борьба. Они переместились в нашу комнату. Я же остался стоять в коридоре.
      Из комнаты доносился истеричный крик матери,  глухой  голос  отца, грохот падающей мебели. На душе было тяжело. Мне сильно хотелось спать.
    Наконец, потасовка закончилась. Мать вышла из комнаты, отвела в ванную комнату, умыла, затем помазала раны зеленкой.  Наконец, я смог лечь в постель и быстро заснул.
    Когда утром я проснулся, отца дома уже не было.
  Я узнал от матери, как она оказалась дома раньше нас.  После нашего отъезда она пришла в себя и на рейсовом автобусе поехала вслед за нами, чтобы взять меня в автобус. Она всю дорогу смотрела в окно, но нас не было (в это время мы уже блуждали по полям). Она надеялась, что нас кто-то подобрал.  Приехала домой. Дома никого. Она не знала, что делать. С ума сходила. Мы приехали лишь часа через три после ее возвращения.
  - Сам виноват, - говорила она. – Будешь знать, как мать не слушать.
    Я мысленно соглашался с нею.
   На следующий день мы отправились с нею  в Меловое.  Бабушка, увидев мое израненное, покрытое зеленкой лицо,  сказала матери:
- Кого ты  мне привезла.  Забрали здорового, а привезли искалеченного. 
- Ну что, будешь теперь слушаться бабушку и мать? – обратилась она ко мне.
- Буду, - ответил я искренне.
      Я решил, что больше никогда не буду ездить с отцом, всегда буду слушать бабушку и мать.
     После этого случая отец навсегда потерял мое доверие. Я понял, что  на него   ни в чем нельзя положиться, что от него исходит опасность, угроза.    

                2

       Когда мне исполнилось семь лет, меня отвезли в город и отправили в школу. Вскоре я стал отличником, пристрастился к чтению.  Чтение  обогатило меня  знаниями и развило у меня аналитическое  мышление.   
     Я невольно сравнивал отца с  дядей Колей -  отцом  моего двоюродного брата Вовки, жившим в одном доме с нами. Отец  во всем проигрывал дяде.
      Дядя Коля был образованным культурным человеком. Он закончил целых четыре  класса средней школы,  почти каждый день  читал газету, часто вместе со своей женой, моей крестной,  посещал  кинотеатр, говорил на культурном городском  языке.  Был высокий, сильный,  грозный. Вряд ли у кого-нибудь появилось бы желание обидеть  Вовку.  Работал  шофером. Часто возле нашего дома стоял его самосвал. Нередко дядя брал с собой в поездку Вовку, давал ему порулить.
       Нам, детям, он  рассказывал  интересные  истории о службе в армии. Его командира – «батю» - я представлял как живого.
    Он часто играл с детьми, боролся с нами, всегда поддавался.
    Когда он возвращался домой,   Вовка   оставлял наши игры и бежал ему  навстречу, вис у отца  на шее. Тот  брал его на руки, давал ему кулек с драже.
   Дядя был уважаемым человеком. Он  никогда не совершал поступки, за которые бы его осудили люди.
   Он  берег свою жизнь, так как не хотел, чтобы его дети стали сиротами.
    Он был примерным семьянином: никогда не бил свою жену, никогда не изменял ей.   

    Отец  же   закончил всего лишь два класса сельской школы и какое-то ФЗУ,  никогда ничего не читал, никогда не ходил в кино, говорил на грубом некультурном языке,  искажал слова и отвергал мои попытки научить его говорить правильно.  Например, как-то он сказал:
  - По телевизору спектакт.
  - Не спектакт, а спектакль, - поправил я.
 - Спектакт, - повторил он упрямо.
    Как-то я сидел  в своей комнате. Из кухни до меня доносился разговор отца с матерью. Они обсуждали, как кто-то из знакомых, покрывший кому-то крышу дома, взял  с хозяина слишком крупную сумму.
- Сколупнул семьдесят  рублей, -  проговорил  отец.
      Это словечко вызвало у меня отвращение.
       Отец  работал каким-то жалким плотником. Он  никогда ничему меня не учил. 
      Он   был мелкий, тихий,  незаметный. Я не мог обратиться к нему за помощью, когда  меня преследовали хулиганы или старшие пацаны, и я чувствовал себя незащищенным. 
        Он  был молчуном.  Когда собирались гости,   отец, сидя за столом,  мог за весь вечер не проронить ни слова (он лишь пел песни).
     Дети были ему безразличны.  Он  никогда  не  играл со мной   и даже не разговаривал. Один раз, когда он возвращался  с работы, я,  подражая двоюродному брату,  с радостным криком «Папа!» бросился ему на шею, поцеловал в колючую  щетинистую щеку.  От моего взгляда не ускользнуло, что отец страшно смутился.  Мне тоже стало неловко. Мать, на глазах которой произошла эта сцена, сказала мне смущенно:
     - Ты больше так никогда не делай.
     Одной из его черт личности была скупость.   Мне было одиннадцать лет. Мы с отцом были дома одни.  Отец, в старой рубашке,  рабочих брюках, босой,  строил баню.
     К нам во двор зашла   нищенка  - сухонькая невысокая старушка в юбке, кофте и белом платке.   Одежда на ней была поношенная, старая, но чистая и опрятная.
 Увидев нас, она стала просить  Бога дать нам здоровья,  счастья и  благополучия. 
  - Если можете, дайте мне  на хлеб, - закончила она свой речитатив. 
    Мне хотелось что-нибудь дать старушке, но отец пресек мой благородный порыв. 
     - Нет у нас денег, мать.  У меня двое детей.  Дом,  сарай строим, - сказал он рассудительным тоном.   
   - Нет,  так нет, - беззлобно, с фатальной обреченностью в голосе проговорила   старушка и направилась к выходу. 
    Мне стало нестерпимо стыдно за отца.  Старушка нам добра желала. Бога за нас просила. Неужели ей нельзя было дать десять  копеек?   Из-за десяти копеек мы бы не обеднели. 
    - Лодырь. Пенсию не заработала, а теперь ходит, побирается, - презрительно сказал отец, когда старушка скрылась из виду.
     Я с ним мысленно не согласился.  Пусть даже не работала, но ведь сейчас ходит из дома в дом.  Добра людям желает. Бога за нас просит. Это тоже работа. Кроме того, она  ведь не требует много денег. Если бы мы дали ей пять копеек, она была бы рада.
 Черствость отца оставили в душе неприятный осадок. Он и раньше не был для меня образцом для подражания, а теперь еще более упал в моих глазах. 
«Дядя Коля никогда бы так не поступил», - подумал я.

      Отец не считался с правилами,  принятыми в обществе. Как-то мать набросилась на отца:
-   Борщ жграл у Пронякиных.    Опозорил нас.  Будто из голодного края.
- Да я ж выпил. Закусить надо было, - оправдывался отец. – Поставили борщ – его я и ел.
    Позже я  узнал, что произошло. Отец был в Меловом, где помогал    перестраивать бабушкину  хату, в которую переселилась семья тети Маруси.  После рабочего дня  его и дядю Ваню, мужа тети Маруси,  пригласил к себе    сосед  Иван Пронякин, угостил самогоном. Так отец  опустился до того, что  закусывал борщом.  Всю тарелку съел. Будто  его не накормили у дяди Вани, будто он был голодный. Дядя Ваня от стыда не знал, куда глаза деть.

     В другой раз  он  часа в четыре утра   стал работать в сарае.  Стук  молотка разносился по   окрестностям нашего городка.
  Утром  я слышал, как Дегтярев, наш сосед, невысокий мужик, шофер,  отчитывает отца:
   - Гаврилыч, ты  что по ночам спать людям  не даешь.
    Отец   молчал.  Мне было за него стыдно.

   Он   постоянно глупо рисковал жизнью. Брался за такие  дела, от которых умные  мужики  уклонялись. Был такой случай.
  Возле нашего дома вечером  сломался фонарь.  Отец    надел на ноги когти и по столбу залез наверх, починил фонарь. Когда слез вниз, мать набросилась на него:
   - Табе что, больше других надо? Хочешь, чтобы убило.  Другие-то не лезут. Ты что, электрик, что ли?   У тебя двое детей. Ты  хочешь, чтобы они сиротами остались?!
     Отец молчал.  Я мысленно соглашался с матерью.
    Он  был плохим семьянином. Один раз он   изменил матери.
   Когда я учился в третьем  классе, отца отправили в командировку в Сапрыкино – деревню, находившуюся в километрах пятнадцати от города.   
     Спустя несколько дней после его возвращения  к нам пришел  двоюродный брат отца дядя Ваня, который работал с отцом в одной строительной организации.  Это был нудный   невысокий  мужчина    с квадратным лицом. Отца дома не было, и он в гостиной   долго  разговаривал с матерью.  Я был  на кухне и слышал весь разговор.
   - Настя. Сергей  мне брат. Но я не могу скрывать. Ты должна знать. Он нехорошо поступил, - рассказывал дядя Ваня. – Он в Сапрыкине завел себе любовницу. 
      Этот донос  шокировал мою мать, но она поступила как женщина благоразумная.
   - Да, кум, - донесся из зала ее голос. -  Плохо он сделал... Но ведь он все несет  домой. Не к любовнице, а домой… 
   Крестный ушел. Домой вернулся отец.
   Я думал, что начнется драка. Но  мать ограничилась упреками.   
    Отец пришел в ярость, когда узнал о том, откуда мать почерпнула информацию об его измене.   
      - Вот, сволочь, - говорил он о доносчике. – Сам никому не нужен. Другим завидует.
      Измена  отца вызвала у меня  чувство гадливости. 

                3

    Я  тайно презирал отца. Он чувствовал, как я отношусь к нему, и мстил мне.
     Мне было уже девять лет. Я закончил второй класс. Мать с моим двухлетним братом на несколько дней   уехала в Меловое. Мы остались с отцом одни. На душе у меня было неспокойно. Мать всегда защищала меня от нападок отца. Теперь я был в полной его власти. Неизвестно было, что придет в его голову.
      Было теплое лето. Вечерело. Низкое солнце висело над полем. Я вышел на улицу и в посадке, напротив соседского дома, увидел отца, сидевшего  на траве вместе с двумя  мужиками.  Перед ними на газете  лежала опустошенная бутылка из-под самогона и какая-то закуска.  Отец поднял голову, увидел меня.   Что-то сказал мужикам. Видимо, обо мне, потому что их головы  повернулись в мою сторону.  До меня доходило угрожающее бормотание отца. Его взгляд, направленный на меня, был враждебным.  Наверно, отец вспомнил свои обиды.
    - Иди сюда! - проговорил мне отец угрожающим тоном.
   Опасаясь, что он решил отомстить мне за то, что я его не уважаю, я остался стоять на месте.  Он резко встал и направился ко мне. Я надеялся, что    мужики   остановят его, но те  не вмешались. Отец приближался ко мне.  Я нырнул во двор, затем на огород.  За спиной слышался  грохот калитки,  приближающиеся шаги. Я обернулся. Ужас!  С искаженным злобой лицом за мною гнался отец. Я бросился на соседский огород. Отец последовал за мною. Погоня продолжалась минут  пять.  Помощь пришла мне со стороны дяди Коли и его жены - моей крестной,  которые   в   праздничной одежде вышли из дома.  Увидев, как отец гонится за мною, они закричали на него возмущенно: 
   - Ты что делаешь? 
   Я подскочил к ним, спрятался за их спинами.
     Отец остановился. Он был похож на шакала, который, преследуя добычу,  наткнулся на льва. 
   - Ты что гоняешься за ним? Он же твой сын. Твоя кровь и плоть, - кричал дядя Коля в гневе. – Возьми, бей его. 
    Меня охватил ужас. Я подумал, что дядя решил принести меня в жертву, чтобы доказать неправоту отца, и хотел снова пуститься наутек. Но отец присмирел, пошел назад в посадку к собутыльникам.   
   «Другие плохо учатся, хулиганят, и то их отцы не трогают. А я учусь на одни пятерки, хорошо себя веду, а он меня гоняет. За что?» - думал я с обидой.
     Дядя Коля и крестная направлялись  в кино. Опасаясь, что отец снова озвереет, они  взяли меня с собой. Так я попал в Дом Культуры, посмотрел антирелигиозный фильм и стал атеистом.

                4

  Солнце опустилось за гору. Наступили сумерки. Мне было скучно. Возле дома, на улице, стоял таз со щебенкой: отец  строил  сарай.  Я, одиннадцатилетний мальчик,  решил поупражняться в меткости. Я набрал горсть камешков, отошел от тазика метров на шесть и, прицеливаясь,  стал бросать их  в тазик.  Большая часть камешков достигали цели, но некоторые из них в тазик не попадали.
   Со двора вышел отец.   
  - Прекрати, -  рыкнул он. 
  Я продолжал бросать. Мне  хотелось поиграть с отцом, даже подразнить его. Его  можно было не бояться. Мать была дома. Она не даст меня в обиду.
    Вдруг он  в ярости бросился на меня. Я развернулся и пустился наутек. Я думал, что он не погонится за мною,  но позади  слышался  топот его ног.  Он настиг  меня, когда я добежал до широкой канавы, и  со всей силы ударил меня ладонью по моему плечу.  Как подкошенный, я полетел на землю. Мое тело по инерции продолжало лететь вперед, пропахало дно канавы и остановилось.  Я встал. Отец удалялся к своему дому: я видел его спину.  Моя нога, плечо были разодраны. Я заплакал, пошел домой.
    Мать, увидев меня,  окровавленного, взревела и с кулаками бросилась   на отца.  Завязалась потасовка. 
  На душе у меня было тяжело. 

     На следующий день мать говорила отцу:
- Что ты его обижаешь! Он же ребенок. Вспомни, как тебя отец выпорол за то, что ты керосин в банке зажег.  Ты ж до сих пор на него обижаешься.  А сам ведешь себя точно так же.
     Отец помалкивал. Но продолжал меня тихо ненавидеть.
 
                5

      Была осень, октябрь. Я учился в пятом  классе.  С соседскими пацанами — Витькой Чаплинским, Борькой Казявиным, Вовкой Усачевым — я играл  на пустыре недалеко от дома.
    Предметом нашей забавы была пустая железная бочка из-под цемента с отверстием посередине.  Мы по очереди становились на  нее и, балансируя,  ногами толкали ее назад. Бочка катилась по земле, а нам оставалось только перебирать ногами.
    Человек рассеянный, я увлекся бегом и забыл об опасности.  Моя правая нога попала в отверстие бочки, провалилась в нее. Я упал. Бочка наехала на меня, и, надавив на коленный сустав ноги, остановилась. Я вытащил ногу из бочки, попытался встать: меня пронзила боль,  и я упал как подкошенный.  Ребята позвали моего отца. Он прибежал взволнованный, злой.  Поднял меня с земли,   потащил домой.  В метрах пятидесяти от дома, раздосадованный,  он вдруг  бросил меня,  пошел домой один.  Видимо, его   самолюбие сильно задела моя неуклюжесть и неловкость.  Я остался лежать на земле один.  Не знал, что делать.      
    Ко мне подошли пацаны,  удивленные поступком моего отца. Они помогли мне встать. Витька Чаплинский встал с одной стороны, Борис - с другой.  Я оперся на их плечи и, прыгая на одной ноге,  доскакал до дома.
    В то время поступок отца меня не удивил, но  года через четыре, я, вспоминая этот эпизод, думал с возмущением: «Как он мог   оставить на земле травмированного сына?»


                6
 
     Как-то поздно вечером мать послала меня за чем-то в кладовку, где хранились всякие хозяйственные вещи.  Я поспешил выполнить ее просьбу, чтобы поскорее вернуться к  чтению повести. В коридоре было темно: лампочка перегорела.  Открываю дверь в кладовку - там тоже кромешная тьма.  Нога торопливо ступает  дальше,   и вдруг я  проваливаюсь в погреб.  Лечу вниз головой. Из горла вырывается крик ужаса.  Мое тело ударяется о лестницу, падает на землю, утыканную железными штырями.   Казалось, я должен был разбиться насмерть или, по крайней мере, сильно  покалечиться. Но нет,   я успел подставить руки,  приземлился вполне удачно... Сам встал.  Вылез наверх.   Нога разодрана. Есть ушибы.  Но переломов нет.
     На грохот прибежала мать.  Увидев меня, окровавленного, она сразу  поняла,  из-за чего  произошло мое падение:  отец  открыл люк, чтобы проветрить погреб,  но по  безалаберности   никого не предупредил.  Она пришла в ярость, схватила вилку и, издав душераздирающий крик: «Дурак!»,  - бросилась на него  кулаками. Между ними завязалась  настоящая драка.
   Отец схватил ее за руку, а она пыталась вырвать ее и ударить его вилкой в пах. Я стоял и не знал, что делать. Было страшно и гадко на душе.
    «Хорошо, что в кладовку пошел я, - подумал я. -  Если бы мать пошла сама, то разбилась бы на смерть».   
 
                7

     Мне было одиннадцать лет. Мы всей семьей пришли на вечеринку к дяде Коле и его жене. Взрослые  восседали за большим столом в гостиной. Мы, дети, ютились за маленьким столиком в спальне. 
    Когда отец напился самогона, у него на уголках век, возле носа,  появился гной (его глаза были поражены какой-то инфекционной болезнью, видимо конъюнктивитом).  Внешний вид отца вывел мать из себя. 
    - Вытри! - истерично завизжала она в присутствии всех гостей.  - На тебя противно глядеть.
   - Ты сама вытри.  Это ты должна вытирать! - отвечал пьяный отец.
   После возвращения домой скандал продолжился. Когда отец зашел в гостиную,  мать,  с криком «Дурак!» - бросилась на него с кулаками.
- Падаль вонючая! – кричал отец, отбивая ее атаку. – Паскуда!    
   Во время скандалов он всегда находил страшные зековские словечки (во время службы в армии он охранял заключенных).   
    Он затолкал ее в спальню, схватил ее за шею, стал душить. По дому разнесся ее отчаянный крик. Чтобы спасти мать, я бесстрашно бросился на отца сзади.  Я обеими руками  схватил его за бока, стал оттаскивать от матери. Тогда его правая рука обвила мою шею, потянула вниз, передавила мне горло.  Моя попытка освободиться не удалась.  Я задыхался. Мелькнула отчаянная мысль, что мне приходит конец. Мать издала истошный крик. Отец выпустил меня. Потасовка снова переместилась в гостиную комнату.
   На отчаянные крики матери прибежал дядя Коля.  Сильными руками он схватил отца за грудь и толкнул. Отец грохнулся на пол. Дядя Коля придавил его своей тушей  к полу. Отец отключился.   Я был рад, что хищный зверь обезврежен.   
     Его бесчувственное тело перетащили в постель. На следующий день он пожаловался, что  у него болит все тело.  Он не знал почему.  О ночном  вторжении дяди Коли он совершенно не помнил. 
     Когда он ушел на работу, мать проговорила покаянно:
     - Это я виновата.
      - Он же вчера нас чуть было не задушил, - напомнил я ей.   
       Отец не вызывал у меня жалости. В дяде Коле я видел нашего спасителя.

 
                8

    Отец боготворил моего  брата  Юрку, который был на семь лет моложе меня. Он возился с ним, катал на велосипеде и  постоянно подчеркивал, что его  он любит, а ко мне равнодушен.
   Как-то раз мы всей семьей сидели за столом на кухне.
    - Это мой сын! – сказал  отец,  посмотрев на Юрку  влюбленными глазами, -   а этот  не мой.
    Когда он перевел взгляд на меня, на его лице появилась злоба. Я  почувствовал, как от стыда загорелись мои уши и щеки. Неприятно было,  что от меня публично отреклись. «Ну и пусть, - думал я. – Зато у меня бабушка есть».
   Мать набросилась на отца:
  - Что ты ерунду несешь!
  - Юрку я в деревню не пущу, - сказал отец матери. – Пусть дома живет.
    Он понимал, что разобщение между нами произошло отчасти из-за того, что на меня сильнейшее влияние оказывала бабушка.
   Любовь отца была опасна.  Один раз он накормил своего любимца вареной колбасой, не сняв с нее целлофановую обертку. Брата потом долго рвало.   
               
                9

     После пионерского лагеря меня отправили в Меловое. Вскоре к нам в деревню на велосипеде приехал отец. Он стал плотничать (в это время продолжалась  перестройка хаты). Я же пошел на выгон играть с ребятами в футбол.  В игре  участвовали парни всех возрастов. Мне было двенадцать, но на футбольном поле были и мужики лет  тридцати.
    Меня поставили на ворота.  В тот день я играл великолепно.     Во время этой игры я поймал десятки мячей. В мою память врезался такой эпизод. К воротам несется  Коля Кретихин, колхозный тракторист, настоящая горилла. Страшно: если такой засветит ногой по лицу, вряд ли встанешь. Но надо отбирать у него  мяч. Чувствую  себя солдатом, бросающимся с гранатой под гусеницы вражеского танка. Приближается. «Пора!» Выскакиваю из ворот, бросаюсь под ноги Николаю, хватаю мяч обеими руками,  прикрываю его своим телом.  Детина, потеряв мяч, смотрит на меня с удивлением.
    Таких мячей за игру я перехватил десятки.         
    Игра закончилась. Мы выиграли. Я легко отделался: мне лишь ушибли мизинец на правой ноге.
     Когда я пришел домой, палец распух. Ко мне подошел отец.
  - Болит? – спросил он сочувственно.
  - Да, - ответил я.
   Раньше отец никогда не проявлял ко мне интереса, а на этот раз его словно подменили. Он не отходил от меня ни на шаг.  Нагрел воды, налил ее в алюминиевую миску. По его совету, я поставил ногу в миску и стал  распаривать ушибленный палец  (конечно,  эта процедура безграмотна с медицинской точки зрения). Он говорил мне ласковые слова, даже погладил меня  по голове. В первый раз  за последние восемь лет  мы провели с ним вместе несколько часов. Его забота обо мне растрогала меня до слез. Я почувствовал, что у меня есть отец, и простил ему все несправедливости.
  Это была наша последняя встреча.
    Вечером он оседлал велосипед и покатил   в Губин. Мне стало нестерпимо жаль его.   На глаза навернулись слезы.  Скорбное чувство не покидало меня и на следующий день. 
   - Что ты такой грустный? – спросила меня бабушка озабоченно.
   - Папку жалко, - ответил я.
   - Чего его жалеть? – удивилась бабушка. Я и сам не знал, почему он вызывал у меня щемящую жалость.
    Дня через три после нашего расставания он погиб (его убило током в подвале нашего дома).  Бабушка была поражена моим  пророческим даром.
  - Коля чувствовал, что  он  погибнет, - говорила она всем.
 Сказать по правде, я не  предвидел  гибели отца.  Просто меня растрогала его непривычная забота обо мне.