Город моих воспоминаний. Часть 2

Мое детство было весьма мобильным. Мама рассказывала, что первый свой авиаперелет я совершил в шесть  месяцев, мы летели на «супер авиатакси», эдакой чешской «Сесне», которые вместе со знаменитыми «кукурузниками» Ан-2 курсировали между малыми и немалыми городами. Тот полет, естественно я не помню. Но младенческие впечатления  оставили свой след в подсознании, ибо ничего в нашей жизни не бывает бессмысленно и ничего в нашей памяти не проходит бесследно. И с тех пор, я продолжаю летать и летать, и даже начинаю просто болеть, если хотя бы пару раз в год я не лечу куда-нибудь, все равно куда, только бы выше, дальше, быстрее.

От воспоминаний же своего раннедетского периода, примерно с года жизни, остались фрагменты. Очень хорошо помню, когда в возрасте примерно полутора лет мы с мамой, как всегда летели в Самарканд, с посадкой в Янгиюле, Джизаке и еще где-то прежде, чем наконец долетели до Самарканда. Это был Ан-2, песочно-грязного цвета, без внутренней обивки, с железными, жесткими выкрашенными в зеленый цвет откидывающимися сиденьями и, что удивительно, с открывающимся окошком-иллюминатором. В самолете летели люди, пару баранов, и лежали какие-то тюки из брезента, скорее всего почтовые мешки. Трясло так, что в руках у пассажиров были бумажные пакеты на известный случай. Заполненные остатками обеда пассажиров пакеты бросали в обычное грязное ведро стоявшее в хвосте салона. Был жаркий и очень яркий день, самолет летел достаточно низко, и все хорошо можно было рассмотреть, что происходило внизу. Люди копошились на полях, по дорогам толщиной со шнурок ползли машины и трактора с белоснежными от хлопка тележками. В самолете было нестерпимо жарко, а единственный вентилятор жужжал у летчиков, которые сидели практически рядом с нами, чуть выше в носу самолета, отгораживающая нас занавеска была сдвинута в сторону и можно было встать и подойти к кабине, а там было видно через многогранное лобовое стекло огромное светло-голубое, как будто выгоревшее на солнце,  небо накрывавшее нас спереди. Детская память удивительна своей избранностью и странной детализацией.  Запомнилась смешная маленькая дырочка в синих хлопчатобумажных носках командира, через которую пробивались черные волоски щиколотки. Посадки и взлеты были жестки и сказывались на нас, то было отнюдь не приятное и комфортное путешествие, но оно было интересным. После того полета были сотни других в тот же Самарканд, я летал и на американском Дугласе времен войны, и на комфортабельном красавце  Ил-14 в котором уже был приличный салон и разносили напитки и конфеты; и на крохе Як-40 который более напоминал маршрутку, чем самолет и на современном Аirbus… Но вот тот перелет в пыльном и бешено стрекочущим «кукурузнике» я помню вот уже полвека. Почему? Наверное, не только потому, что это было приключение, и не потому, что это было тяжело. Оно запомнилось своей колоритностью, остротой чувств, буйством бегущих из-под крыла красок, красок моего детства.

А еще тот полет запомнился ощущением полной и безграничной защищенности и бесстрашия потому, что  мамина ласковая рука у меня была на колене. Это детство, так и бродит по закоулкам моей памяти, как автобус с уличным народным узбекским цирком – старенький, но бодро пыхтящий и чадящий , яркий, даже аляповатый, умильный своей чрезмерностью и переполненностью, почти как старый кукурузник заплутавший и потерявшийся … Увы, уже нет былой детской уверенности, что ничего с нами не случиться пока рядом мама. Эта чувство, тянущееся из моего детства,  разом прервалось и потерялось навсегда в тот момент, когда, молодой врач, мой родственник, подойдя ко мне в вестибюле Склифа,  просто сказал: «Держись…». Детство закончилось… И началось одиночество. И начались воспоминания, когда стали всплывать казалось бы, утерянные навсегда, картины, лица, запахи, звуки… Они  вырывались  из пучины лет и забвения,  без всякой очереди, а просто так, девятым  валом, налетая с ревом, а отступая затягивали меня в бездну именуемая памятью. А там, в этой пучине стояли все также, как и давным-давно шумные и жаркие восточные города, далекие и близкие, малые и больше, на улицах и в домах которых все также жили  люди, точнее  уже их контуры, лица, просто обрывки фраз («сыночка, мууусинька!», «пупусь мой!» «бойвотчам!» ….),  мимолетные ароматы (любимых папой маминых духов  «Белая сирень» или сочетание запаха сигарет «Варна» и «Красной Москвы» - так пахла моя бабушка), звуки (жужжание шмелья бьющегося в затянутую марлей форточку, крики продавца воздушной кукурузы «пааааакупайм бутилька, прааадаёмь кукуруз!», шипение янтарных кусочков курдючного сала в шашлыке и потрескивание угольков от падающих на них капель бараньего сала)…

Роль и место родителей в городе моих воспоминаний неоценима и велика. Впрочем, если у вас были или есть родители, если у вас было детство, то вы со мной согласитесь,  что это самое бесценное достояние наших воспоминаний. Знание, что они есть, правда с годами все в меньшем количестве, помогало жить и осуществлять  многие вещи, не задумываясь ни об их последствиях, ни о возможных рисках. Родители, пожалуй, то единственное, что не поддается интерпретации лет и меняющихся взглядов на историю, на себя, на прожитую жизнь. Их роль в нашей жизни с годами, как вино, только еще более дорожает, эта оценка приходит к нам с накоплением собственных знаний, опыта, особенно опыта общения с собственными детьми. Их место, как бы заранее выделенное в памяти и обнесенное хрустальной стеной пиететного отношения, всегда в самом центре. Из этого центра, чрез годы и память, источается невероятная сила предыдущих поколений и мудрость пращуров, что спасает нас в самые тяжелые минуты. Пожалуй, только воспоминания о родителях и детстве есть самые чистые и эмоционально светлые средь всего остального, в основном, хлама прошедших лет, средь «пыльных закоулков нашей памяти». Я довольно рано лишился счастья общаться с большинством своих самых любимых и родных. Но, тем не менее, у меня никогда не было чувства одиночества долгие годы только потому, что почти полвека со мной была мама. Она меня, уже взрослого и самостоятельного человека, вела, как ребенка, за руку по ухабистой тропе жизни и всегда я знал, что пока она со мной ничего со мной не случиться. 
Помниться, имея уже довольно взрослого сына, я услышал удивленно-ехидный вопрос своего коллеги, с которым мы встретились в Женеве на совещании. Он прилетел туда с красавицей-дочерью, весьма избалованной и пресыщенной девицей. Увидев, что я прилетел туда с мамой, он спросил, почему я везде вожу с собой мать, а не любовницу, или жену, или ребенка, в конце концов. Что я мог ему сказать? Я просто спросил его о его родителях, на что он мне ответил, что они стары и сидят с внуками. А для меня мама была вне возраста и потому я одевал ее согласно последним модным веяниям,  привозя чемоданы шмотья из всех командировок. А еще, помня нашу очень скромную жизнь в Самарканде и ее вечно шевелящиеся губы потому, что она постоянно считала деньги, которых катастрофически не хватало, я как то сказал себе, что пока она жива я ее буду возить в те страны, куда мне лежит дорога. Это была мизерная часть возвращаемого  долга своим родителям. Я очень сожалел, что отец не дожил до того времени, но старался не показывать вида, и потому, казалось бы не реагировал на мамины одни и те же слова, которые она произносила  приезжая со мной в новый город, в новую страну: «Жаль, что отец до этого дня не дожил!». Я просто не показывал ей своих эмоций, что также очень сожалею. То была моя самая заветная мечта показать ему, каким взрослым и самостоятельным стал его сын, который привез за тридевять земель своих обожаемых родителей. И торопился свои долги, во время не отданные отцу, возвращать  той, кто еще была жива, как бы надеясь, что этим мне  воздастся, и на том свете зачтется. Но, поверьте, все хорошее должно быть  адресно и все ценное должно быть подарено  во время. Нет, никогда ничего не зачитывается, ибо нет того, для кого бы было предназначена  поздно пришедшая доброта, или возможность вернуть свой долг. Да, все сделанное нами делается в большей степени для себя, такова природа эгоизма человеческого, но именно поэтому и надо спешить делать добро каждую минуту, каждый раз каждому, кто нуждается в ней, т.к. тем, кто  не нуждается более ни в чем ничего уже и не нужно. Поздно, но понял, что делая добро, мы становимся иными и только это делает нас людьми, а вовсе не биологическое происхождение. Так же, как и дифференцированность в добрых  деяниях – нельзя быть сегодня хорошим, а завтра, на день, и не очень, сегодня любить своих родителей, а завтра не очень, только потому, что именно сегодня они вам не понравились своим ответом на ваше требование или замечанием на ваше поведение. Господи, прости меня грешного, который столько раз позволял себе слова жестокосердные в адрес отца и матери, мысли свои непотребные из-за жестокости юношеской, эгоцентризма своего пещерного! А ведь это были маленькие предательства по отношению к ним, к тем, кто беззаветно и преданно любил меня и прощал все и более. Но и была эта безнаказанность потому, что присутствовало ощущение своей полной безнаказанности и защищенности! Мама, уже одна, долгих 28 лет держала на себе целый небосвод моей жизни…   
         
А когда ее вдруг не стало, то исчезло и это ощущение защищенности. Вдруг оказалось, что это была целая атмосфера в которой я жил дыша иным, много чище и здоровее, воздухом  детства. В тот момент я ощутил, что мой вечно голубой и хрустально чистый небосвод детского счастья рухнул.  Я до сих пор помню тот момент, это было в большом и не уютном холе приемного покоя института им.Склифософского, когда разом стало тяжело дышать ибо небо моей жизни оказалось уже на моих плечах. Я стал ниже ростом и с каждым часом становился все ниже и ниже потому, что оно меня  буквально вбивало, вколачивало в землю огромной кувалдой. Увы, как выяснилось, я не оказался Атлантом, и сил у меня не было столько, сколько в хрупком теле моей матери. Слезы набегали редкими и обильными волнами - вновь вдруг из детства вернулся ночной кошмар, страх брошенности и одиночества…
И вот уже спустя годы, вспоминая свою полувековую жизнь и своих родителей, я испытываю чувство невероятной любви и благодарности за то, что у меня было все -  была любовь моих любимых, было детство наполненное запахами и красками, было счастье семейной жизни.  И  жизнь была уютной от теплоты безвозмездно и бескорыстно любящих сердец и радости нашего совместного существования.