Из романа Последний мирный год-1913

Олма М 2010
ЦАРЬ

     Великий князь все еще пребывал в раздумье, как ему передать свои ночные видения Никки. Он все еще сомневался.  Слышишь о мистическом опыте других, а когда такое происходит с тобой,  не веришь.  Не веришь, что избран именно ты. Никогда не придет тебе в голову вознести себя так высоко, чтобы счесть себя достойным быть отмеченным Божеством. Но если все действительно так, если  небо отметило его и ему  открылось окутанное тысячью тайн,  желанное столь многими, то, что называют, Оком Ума, которому, и только ему одному, позволено увидеть скрытое ото всех? Для чего? Оставить это… Да, это пророчество, а что же еще? в тайне от того, кому больше других надо знать о нем?  Нет, нет, прочь колебания. Непременно расскажу обо всем Никки... Пусть он услышит... Даже, если сочтет все, что я скажу, моей фантазией... Фантазии тоже нельзя сбрасывать со счета. В жизни, все связано. 
    Решив,   как ему должно поступит, он, успокоившись, засыпал. Но стоило розовым лучам зари заиграть на арфе пробуждающегося дня,  решимость исчезала. Свет дня,  ворвавшись   сквозь  раздвинутые шторы,  гнал  прочь все мрачные мысли.  Тем более теперь, когда шли праздники, каких в России еще не бывало -Трехсотлетие династии. В свете дня  великому князю Константину было нелегко заставить себя вернуться к ночному. Но что поделаешь, если судьба явила ему  внуку Николая Первого  то, что выпало  на долю Николая Второго? Поистине многотрудный жребий выпал мне, повторял он. От него не уйти.

  Торжества, начавшиеся 21 - го февраля в день, когда триста лет назад шестнадцатилетний Михаил Романов был призван на царство, явились приятным событием для нынешнего государя, семнадцатого монарха правящего дом.  Несмотря на все плохие предзнаменования, он все-таки дожил до такого дня.  Когда он размышлял об этом, ему представлялось огромное дерево, с глубоким корнями,  и он сам еще один отросток его.  И сегодня, отправившись с детьми разгребать снег, а такая работа на свежем воздухе, всегда доставляла ему большое удовольствие, он попытался определить какое - же из высившихся вокруг деревьев самое старое. Ищи, не ищи - трехсотлетнего,  все равно не найдешь... Три века и не все деревья выживают... А мы выжили. И перед глазами его один за другим вставали портреты его предшественников, какими он впервые их увидел  в детстве на картинках. Теперь на них, как на рисунок, сделанной поверх старинной парсуны, его воображение накладывало свой, созданный им самим, образ Романовых, сидевших до него на российском престоле.
     Своим внутренним взором он видел и плачущего, не желавшего расставаться с матерью юного Михаила, и  Алексея, больше, чем правление любившего охоту, и слабоумного сына его Ивана, и другого сына его Петра, так опрометчиво перевернувшего всю русскую жизнь и оставившего трон бывшей солдатской девке, ставшей императрицей под именем Екатерины Первой, которой унаследовал развращенный  сластена мальчишка Петр Второй, в потом почти весь ХУ111 трон под юбками: то Анны, то любвеобильных Елизаветы и Екатерины, в промежутке между которыми придушили Петра 111 и уморили законного наследника Иоанна Антоновича. А взойди на престол Иоанн У1... Не он, Николай Второй, а кто-то другой сейчас сидел бы на троне  Романовых. Романовых? Или Салтыковых? Поди, разбери, что произошло в спальне Екатерины... Может Павел и не сын Петра, а -Салтыкова? Тогда праздновать надо не Трехсотлетие Романовых, а в будущем году -сто шестидесятилетие дома Салтыковых...Так кто же он? Романов или Салтыков? Загадка... Столько написано о династии, а ясного ответа не найти. Да и вообще на вопрос кто он - Император и Самодержец Всероссийский, Царь Великая, Малая и Белая Руси и пр. и пр. ответить было нелегко. Русский или немец? Если взять, к примеру, человека с улицы, у которого мать датчанка, а отец немец, то разве его назовут русским? Правда, можно  не родиться русским, а стать им. Все равно  от той крови, что в тебе никуда не денешься. Ее зов напоминает о себе, даже, когда ты и не подозреваешь. И ее ведь не выжмешь из себя... Она может только вытечь... По капле. Как из моего сына... О Боже! Несчастный Алексей. Никогда нам  не вообразить, что творится в его в душе... Живет со смертью с того момента, как стал понимать, что с ним происходит...
 Он бросил нежный взгляд на перекидывающегося с сестрами снежками сына. Такой же, как и все мальчишки его возраста, да только кто же из них скажет: "Папа, когда я умру, поставь мне на моем любимом месте в саду маленький памятник." Как вынести это, когда тебе такое говорит твой сын?
Николай воткнул в снег лопату и вытащил портсигар.
Может от того все мои беды от той, крови, что течет во мне? Хоть и рожден я на этой земле, связан с ней, чувствую и поступаю не так, как истинно русские? А что такое "истинно русские"?  Есть ли такие? Не выдумка ли это? Или, как у нас привыкли твердить, только мужик истинно русский? Почему же он больше русский, чем живущий рядом с ним помещик? Оттого,  что больше дик?
Сунув сигарету в длинный мундштук с золотым кольцом, Николай, закурив,  наблюдал, как, громоздясь один на другой, отлетали клубы синеватого дыма.
 Что же, выходит, на российском престоле почти двести лет немцы.  Живущему в нем немцу следовало бы этим гордиться, но тут же дало о себе знать  уязвленное русское самолюбие. И точно так же, как одни клубы сизого дыма, таяли, уступая место другим, так таяла его немецкая гордость, уступая место гордости русской. Родился он на этой, русской земле. Первые  вымолвленные им  слова были русскими. Молился он тем же самым русским иконам,  что висят в каждой избе и через них, как бы срастался с народом.  Их, устремленный на него вопрошающий, порой суровый и требовательный, но всегда  все понимающий и всепрощающий  взгляд, наполнял его русскостью. Оттого и чувствовал себя так свободно  среди простых мужиков и солдат, так легко находил верный тон и слова.
 Он  приналег на лопату и, подцепив пласт снега, подбросил его вверх и тот разлетелся, покрыв радующихся этому детей, мелкими снежинками.
Когда Константин Константинович приехал в  Царское село,  близилось к полудню. Солнечные блики  весело бегали по снегу, который  теперь, на исходе зимы, покрытый  блестящей лазурью казался  театральной декорацией. Хрустальные сосульки на деревьях  висели как украшения на елках.  Такая картина уносила в романтическую сказку. Все выглядело лучезарным, праздничным. До рассказов ли о снах, которые, каким бы они не казались тяжкими, отлетали тут, как сдутые ветром  снежинки. А вид оживленного,  раскрасневшегося от работы на свежем воздухе, Никки гнал даже намек на разговор о чем-то серьезном. Было бы просто преступлением омрачить его в такой радостный день. И великий князь тоже поспешил придать своему лицу безмятежное выражение.
- А Котя!  Ну, здравствуй-  здравствуй ! - Приветствовал государь своего кузена.  - Пойдем, покажу, какую бабу мы с детьми  слепили... Надо торопиться, весна наступает... Наверное, последняя баба в этом  сезоне!
Дети шумливой гурьбой под заливистый лай, пустившегося за ними следом,  пушистого  коли Имана, побежали в парк, где на снежной опушке высилась баба, слепленная по всем правилам. Нос морковкой, глаза- угли. И на голове соломенная шляпа с красным колпаком, да еще с метлой. Взявшись за руки  девочки, заботливо держа маленького Алексея, устроили  хоровод и с песнями и смехом закружились вокруг снежной куклы.
- Хватит, -крикнул Николай детям. - Время отдыха вышло. Пора за дело!
И, увлекая гостя,  он свернул в ближайшую аллею.
- Слушай, давно собирался тебе сказать...   Читаю Аликс и детям  по вечерам   " Гамлета" в твоем переводе ... Очень удобно, что ты рядом даешь оригинал. Мы сравниваем и получаем большое удовольствие.
- Спасибо, нелегко он мне дался... Десять лет ушло...
Какой-то резвый снежок, которым перебрасывались сзади дети, угодил государю в спину, на что он немедленно отозвался, запустив обратно сбитый в руках ком снега. И  глядя на его невысокую фигуру в круглой меховой шапке, в короткой военной тужурке защитного цвета с полковничьими погонами, такого же цвета штанах, заправленных  в сапоги  Константин Константинович в который раз подумал, что Никки гораздо лучше бы себя чувствовал  просто помещиком в своей усадьбе, чем несущим тяжкую ношу императором Всероссийским. Тем более что ношу свою он воспринимал, как святой, возложенный на него Господом, долг, что не позволяло ему ни малейшего к себе снисхождения.  Какая  тяжкая участь... Принять на себя то к чему душа  не лежит,  и тащить это и тащить всю жизнь. Быть рабом трона. Какая разница? Раб короны- все равно раб, если она ему в тягость и если  долг не позволяет избавиться от нее, если он не свободен, избавиться от нее.
По расчищенной меж деревьев аллее они вышли к желто-белому Александровскому дворцу. Не такой большой, как находящийся неподалеку  грандиозный Екатерининский, который теперь использовали только в торжественных случаях, окруженный парком с прудом, Александровский, возведенный Екатериной Второй, для своего старшего внука, отличала строгая красота ампирных форм. С тех пор как восемь лет  назад  царская семья оставила Зимний дворец, она все зимы проводила здесь. Занимали они только одно крыло. Кабинет царя располагался на первом этаже, а личные апартаменты на первом и втором, где находились и комнаты детей.
Взяв на руки резво подбежавшего к нему Алексея, обнявшего его за шею, Николай поднялся по лестнице. Мимо молодцевато отдавших честь, стоявших у входа на посту казаков, они вошли  в вестибюль и тут, потрепав сына по кудрям, император передал своего наследника приставленному к нему матросу Нагорному. Константину Константиновичу навсегда запал в душу взгляд, каким отец провожал уносимого сына. В нем была и огромная любовь, и  невыразимая боль, и искра надежды. 
По длинному коридору, через украшенную большими портретами Петра Первого, держащего на руках будущего Людовика ХУ и государыни в белом платье, приемную, где их приветствовал дежурный флигель-адъютанта, они прошли в рабочий кабинет императора. Небольшой он всегда поражал великого князя своим педантичным порядком. На просторном письменном столе ни соринки, каждая ручка и карандаш на своем месте. Реестр с собранными сегодня утром у  пришедших к дворцовым воротам ходоков прошениями. Тут же большой календарь, где собственной рукой государя записано все, что  запланировано на тот или иной день. Во всем образцовый порядок и на книжных полках и на уставленном фотографиями, невысоком книжном шкафу. Ни складки на покрывающем софу персидском ковре.
Усадив гостя в кожаное кресло у письменного стола, и, предложив ему папиросы и сигары и сам, выбрав папиросу, тщательно размяв ее и закурив, Никки  спросил.
- Как твой " Царь Иудейский"? Скоро увидим? Эрмитажная сцена в твоем распоряжении... Как двигается постановка?  Или это творческая тайна...- голос у него был ясный, четко произносящий  каждую букву, того языка, на котором он предпочел в данный момент изъясняться, будь то английский, французский, немецкий или русский.
-Как сказать... Творчество всегда трудно... Всегда сомнения... Никогда нет уверенности, что выбрал лучший вариант... Вечные терзания.
- Не только в творчестве, - подняв голову вверх и  выпуская  струйку дыма, отозвался государь. - Особенно, когда имеешь дело с живыми, а не выдуманными людьми.
- Конечно... Конечно... Твоя ноша несравнима с моей...Ты, ломаешь голову над грандиозными делами, - Константин Константинович указал на кипу бумаг на письменным столе. -  А я ... Я пытаюсь пронзить толщу веков и вникнуть в душу Иосифа Аримафейского... Понять его мысли... Увидеть то, что он видел, его глазами... Вызвать перед собой его видения, его сны, - исподволь подбирался он к тому, о чем собирался сказать, -пережить его страхи, ощутить боль его страданий, когда он должен был осуждать Христа, которым в  тайне восхищался... 
 Он встал и как тогда, когда на ум приходили строки стихов, заходил по кабинету. Николай, следя за  его ладной фигурой в генеральском измайловском мундире, тихо, точно боясь спугнуть птицу на охоте, сидел в углу стоящего вдоль стены дивана.
- А его предчувствия... Этот взлет души... Куда-то туда, ввысь...-   Взгляд поэта устремился в окно. Он летел над верхушками деревьев, к облакам и еще выше... Выше...-  Где возникает пред тобой такое, что уж  и не знаешь твое ли это воображение или нисходит... - взволновано говорил он.- Дух Святой... И  являет Себя тебе...- Выпрямившись во весь свой немалый рост и вытянув руку вверх, он провел ею из стороны в сторону , будто отодвигая занавес.- И открывается тебе вдруг  нечто...
Он бросил взгляд на Никки. Лицо того выражало ожидание. Казалось, оно говорило: Догадываюсь, что ты это все не с проста... Все это предисловие, ты Костя, не за тем приехал, что же ты, на самом деле, хочешь мне сказать? Его лучистый взор, казалось, проникал в самую душу. Чего же я молчу? Я, человек творчества,  придаю  большое значение снам, потому что верю, что они вещие, а  Никки император... Он, как   все, несущие на своих плечах судьбы своих народов, видят свои сны. Но и о моих я молчать не могу...
Константин Константинович сделал несколько шагов и остановился перед висящим за письменным столом государя большим, во весь рост Серовским портретом Александра 111. С ним он вряд ли стал бы делиться своими ночными видениями. Тот бы этого не понял... Отец Никки не склонен был к мистике. А  Никки склонен... Он верит в чудесное...
 Свет из окна падал прямо на лицо покойного императора,  и оттого глаза его казались ожившими. Более того, они будто поощряли. Давай, Костя,  слышал он немного грубоватый голос своего двоюродного брата, выкладывай все начистоту. Моему Никки это только на пользу.
 Великий князь решительно повернулся к Государю и, отбросив  колебания, рассказал ему о том, что явилось ему во сне. Закончив, он провел рукой по  бороде, пригладил волосы. Это его всегда успокаивало, а, передавая сон, он, словно это была пьеса, вошел в роль и, конечно, опять разволновался.
   Дымок  над мундштуком Никки взвивался вверх тонкой струйкой, точно был это дымок давно погасшего очага. Сам он, забыв о папиросе, смотрел в окно. И когда повернулся, по выражению его лица угадать ничего было нельзя. Оно оставалось таким же, как и прежде мягким, доброжелательным.  Затем медленно, точно вернувшись, от туда, куда унесли его думы,  он  тихо произнес.
- Все в руке Божьей...
Он хотел что-то еще добавить, но раздался стук в дверь. Дежурный адъютант доложил: Генерал Мосолов просит срочно принять его. Император кивнул.   Извинившись за то , что позволяет себе беспокоить Его величество  в не урочный час, генерал объяснил в чем дело. Граф Фредерикс отбыл, а пришла телеграмма с просьбой о помиловании...
- Не будем терять времени, Александр Александрович, - прервал его император. - А то можем и опоздать... С бюрократией никогда не угадаешь. Когда не нужно  возьмет, и четко сработает.
 Ознакомившись с бумагами, он повернулся к Мосолову  и спросил.
- Надеюсь, что на месте внимательно изучили дело, и мы не спасаем недостойного?
 Никак нет, Ваше величество, - ответил начальник канцелярии двора.
 Император взялся за перо.
-Да, но как нам быть? Нужна  подпись  Фредерикса, - вспомнил он о том, что без подтверждения  министра двора помилование силы не имеет - Смогли бы вы подписать за него?
- Да, я пошлю телеграмму за моей подписью, а завтра  граф заменит ее своей.
- Отлично. Только проверьте, чтобы ушла немедленно. Телеграммы с моими повелениями идут вне очереди, как мои личные, не так ли?
- Так точно.
- Ну, вот и хорошо. Спасибо, что  доложили. В таких случаях  откладывать нельзя.
 Он одарен чисто русскою, православною душой, думает, чувствует и верит по-русски, отмечал великий князь, с  восхищением наблюдавший за этой сценой.  “Вовремя проявить справедливость и силу- достоинство правителя", говорил Еврипид. Справедливость Никки проявил, вот так бы ему почаще  настаивать на своей воле. Построже бы ему быть.  "Мягкосердие тогда  добродетель Венценосца, когда он умеет превозмогать оное долгом благоразумной строгости", пришли ему на память слова Карамзина. К сожалению, настойчивость и строгость не есть отличительные свойства  Никки.
Генерал ушел, и они опять остались одни.
- Вот она, Костя, моя ноша... Быть милостивым и тем приблизиться к Господу.  Как говорил наш с тобой предок-царь Алексей: " Бог нас поставил на это место для того, чтобы помогать тем, у кого нет другой помощи."
Об этом будущий государь услыхал позже, а прежде, когда ему минуло шестнадцать, отец позвал его в кабинет. Он вошел разгоряченный какой-то возней с младшими- братом и сестрой. Он не чувствовал никакой разницы между ними и собой. Несмотря на совершеннолетие для него ничего не изменилось. Слова отца подводили черту  под тем, что   было.
- Детство, братец, кончилось, - услыхал Никки, только теперь сознавая , что это действительно так и что рано или поздно придет то, чего он больше всего боялся- ему заступать на престол вместо отца.  Хорошо, что будет это еще не скоро, успокоил он себя.
- Пришла пора тебе служить... Служить, до гробовой доски...- наставлял его отец. - Имей в виду, отныне многие станут  к тебе подлаживаться... А когда заменишь меня...
Господи, продли дни его, мысленно взмолился Никки.
-Еще больше... И все под предлогом облегчить твою ношу... Как подлаживались ко мне... А мне не нужно...
Отец ухмыльнулся, добродушный он, тем не менее, не забывал об обидах. Поведя своими могучими плечами Александр Третий перевел взгляд на сына. Мишка в меня, а этот в мать пошел. Тут уж ничего не поделаешь.
- Ты послабее меня. Но дело, братец, не столько в телесной крепости, сколько в крепости духовной... А она целиком зависит от тебя, от твоего желания быть крепким.
 Он вытащил письмо, которое Победоносцев написал своему воспитаннику, брату отца  Сергею.
- Вот слушай...
"Жизнь есть великий долг, налагаемый Богом на человека. Истинное богатство взрослого человека вот в чем состоит. Он должен сознавать в себе внутреннюю силу- разумения, умения и воли. Он должен всегда знать, чего хочет и что делает. Кто умеет и делает, тот спасен на этом свете. Он должен стоять на своих ногах и держаться крепко своей силой, чтобы на него можно было опереться, а не опирался бы он на других, и не искал бы, как слепец вождя. Он должен чувствовать, что нужен и недаром живет на свете."
 Прочитав это, отец добавил
- У тебя будет много соблазнов  жить  легко, перекладывать то, что положено решать тебе, на других, - он сжал пальцы в кулаки и покачал головой. - Нет, братец, как бы трудно ни было, сам решай, стремись познать то, о чем вынесешь свое суждение. И запомни, запомни навсегда... Жизнь это долг, а наш с тобой тяжелейший из всех.
Давно это было. Но ничего не изменилось с тех пор. Николай опять вернулся в сегодняшний день.
-Все вершится по Божьей воле, Котя. Верю...И эта просьба о помилование от Него, - Император поднял чуть повлажневшие глаза вверх. - Мне в испытание, - при этом его рука все время поглаживала усы, что для тех, кто хорошо его знал, служило признаком его взволнованности. - Как я отвечу... Возгоржусь ли и забуду о ценности человеческой жизни, мне вверенной, забуду о том, что сила, дарованная мне должна причинять, как можно меньше зла или помню, что помазан Господом и потому во всем должен брать пример с Него? Все, Котя, мне в испытание... Все...- рука его еще чаще заскользила по усам.
 Николай рос с сознанием того, что  пробьет его час, на него будет возложена имперская корона, но не представлял, что это на самом деле значит. Когда пришел тот день там, в Успенском соборе, у него перехватило дыхание, и он вдруг почувствовал себя таким хрупким, таким слабым. Он всей своей трепещущей душой взмолил Господа даровать ему силы и, когда корона коснулась его головы, на него снизошло такое чувство, будто это сама длань Господня возложила ее на него. Бог связывал его с Собой неразрывными узами. Он требовал от него нести бремя, каким бы тяжким оно не было. Отныне он не имел права переложить или даже разделить свою ответственность пред Господом ни с кем. С годами сознание этого только окрепло. Он был уверен, что мужицкая еще в основном Россия, видящая в нем, Божьем помазаннике, своего заступника, не примет умаления царской власти. Для нее это нарушение Божьей воли. Поэтому как отступление от нее, укором возникал в его памяти злосчастный апрельский день семь лет назад, когда на обращенный к нему вопрос статс-секретаря Сольского: Как изволите приказать- сохранить  или исключить  слово "неограниченный"?  Во всеобщей тишине он услышал свой, ставший ему вдруг чужим и незнакомым, голос: "Исключить". Власть его в тот день из "самодержавной и неограниченной" стала только самодержавной. Согласившись на это сам, Николай и по сей день, не мог решить: Правильно ли поступил, имел ли право ограничить на все будущие века царскую власть, власть, переданную ему предками? И, тем не менее, он бы и минуты не поколебался и не только бы поступился своей властью, целиком бы ее отдал, если бы был  уверен, что от этого будет лучше  России. А было бы ей лучше без меня?
-Вот говорят о  войне... И сон твой о том...- Не докурив папиросу, царь бросил ее в пепельницу и тут же начал новую. - И если она суждена, то ведь это отнюдь не значит, что мы не добьемся победы... Пути Господни неисповедимы и может Он,  проведя нас через горнило войны,  огнем ее очистит Россию от скверны...
Говорил он ровным голосом, что порой принимали за проявление безразличия. Но так могли считать только не знавшие, что воспитанная в нем выдержка не позволяет ему выражать своих чувств.
- Ведь скверна засела глубоко... Порой я...- он поднял руку к горлу. - Я, Котя, прямо задыхаюсь ото лжи, сплетен  и злобы, - рука с папиросой его чуть подрагивала. Это был один из редчайших моментов, когда он, о котором говорили, что он не умеет повелевать другими, но отлично повелевает собой,  вышел из себя. Длилось это только мгновение, и он прежним размеренным голосом сказал, что уверен, скверна исходит не от простых людей, чьи нужды ему известны и которые и есть его первая  забота.
-Все, что нужно для них, делается и будет сделано... С этим мы справимся... - он крепко стиснул кулак. Он был небольшим, но кузен знал, что Никки силы не занимать.
 Император встал и прошелся по кабинету.
-Справляемся  мы, Котя, и с бомбистами-террористами... Ты знаешь меня, я незлобив. Да что ж  поделаешь...- он развел руками. -  Больно и тяжко, а к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвращает потоки крови. И ведь - таки предотвратила!  Не страшны нам и поверившие проповедям графа Толстого.  Я глубоко сожалею, что он потратил на них время и не порадовал нас новым проявлением своего великолепного писательского  таланта.
 У Никки ясный ум, думал его кузен, он быстро все схватывает. И то, что он четко видит всю картину, опровергает тех, кто утверждает, что он только накапливает факты в своей великолепной памяти, не связывая их воедино. Другое дело: Известны ли ему все факты? Не преподносят ли ему только избранные факты?
Словно отбрасывая что-то, Николай взмахнул ладонью.
- Не страшен нам и князь Кропоткин, который, как, мне докладывали, шлет нам свои анархистские проклятья из своего отнюдь не безбедного житья в Лондоне...
Тон голоса его не менялся, оставаясь ровным спокойным. На лице его вроде бы застыла маска уверенного в себе, снисходительно, как отец к детям, относящегося ко всем своим подданным доброжелательного монарха. Все это так... А за маской поэту виделись сомнения Никки, его терзания, та затаенная боль души, которая мелькнула в его брошенном на сына взгляде и ощущение не посильности павшей на него ноши, которую ему никогда не сбросить, а  нести и нести, несмотря ни на что.
 Поэту казалось, что вот наконец-то ему раскрылся подлинный характер Никки. Но через минуту его вновь одолели сомнения... Так ли? Не принял ли он за характер свое воображение о нем? Ведь так и не разгадал же, как расценить желание  Никки вопреки всему жениться на Алекс, его поведение  в пятом, недавно во время войны на Балканах? Было ли это все проявление упрямства или   воли? В то же время есть немало примеров, показывающих, что в для него важном,  его не сдвинешь. Но это же и называется волей. Нет, совсем это не упрямство, если он, не обращая внимания ни на что, правит, полагаясь на свою совесть и принципы, которые он верит, соответствуют коренным, народным... Перед  верностью принципам следует преклоняться... Беда в том, что мужики наши - наиболее отсталая часть населения и вот нежелание признать это – самое настоящее упрямство, а не воля.  Государь наш  создал себе мужицкий миф. Как бы ему не стать его  жертвой. И нам всем вместе с ним. Что у него, в самом деле, на уме? Даже для нас, его близких, это тайна. Мы рисуем себе его характер по тому представлению, какое у нас сложилось о нем. Да еще в тот или иной момент. А царь наш - сфинкс и характер его остается загадкой. Нечего строить себе иллюзий. Ничего, из того, что мне хотелось бы в нем разгадать,  мне и  сегодня разгадать не удалось.
-Не боимся мы и разных психопатических дамочек  с револьверами... Со всем этим мы справимся, - царь помолчал. - Но вот как, скажи, дорогой мой Котя, справиться с теми, вечно недовольными, думающими только о своей карьере, министрами, с теми, кто, подав в отставку, становится твоим смертельным врагом, как справиться с плетущей интриги знатью, записанной в родословные книги наших лучших фамилий... А мы, наша семья...
Поэт понурил голову. Что и говорить... Разбились на кланы... Даже старая традиция воскресных семейных обедов и та отошла в область преданий... Наушничают друг на друга. Тут и  уму посильнее Никкиного не разобраться, кто говорит правду, кто искренно ему советует, а кто лукавит...  Борются за места, за почести, да, наконец, за близость к тому самому двору, в который мечут свои язвительные стрелы. Все друг против друга. Вся семья на ножах!   Каждый пользуется моментом. Ищет выгоды для себя. Николаевичи вот протолкнули в Царское знахаря Филиппа, а теперь Распутина.  Боже мой, как мы  все грешны.
- Банкиры, промышленники, издатели...
  И это для великого князя  новостью не было. Подставить ножку власти, бравировать своей связью с подпольщиками, давать деньги на призывающие к революции издания, даже укрывать террористов было по нынешним временам модно. Из памяти еще не изгладилась скандальная история с князем Урусовым. Куда уж больше! Товарищ министра внутренних дел одной рукой давит революционные беспорядки, а другой - скрывает у себя в московском доме своих родственниц участниц  этих беспорядков. Сколько среди наших дворян таких сумасбродов... Не думающих о последствиях,  взбредшей им в голову, очередной  блажи! Весь наш правящий слой... Такой тонкий, да еще  пронизан теми, кто вдохнул бунтарского духа на студенческой скамье, кто   по сей день, наверное, не изменил своих юношеских убеждений, кто дружил и по сей день дружит, или в родстве с теми, кто  им угрожает... Так в том то все и дело, что они и не верят, что им угрожают. Их послушать - угрожают только Никки.
- Все! Все до единого! - продолжал государь, - зависят от твердости власти и эту власть постоянно, распускаемыми слухами и своими действиями  подрывают. Как прикажешь поступить с ними? Это, знаешь, - он помолчал, подыскивая сравнение. - Это как мыши, как насекомые, которые разносят болезнь... Их всех не прихлопнешь... Они проникают во все поры...Вот почитай.
Он подошел к письменному столу и, вытащив из ящика, протянул кузену лист бумаги. Это было донесение начальника Петербургского охранного отделения. Великий князь не поверил своим глазам. В донесении говорилось о том, что одно из самых высокопоставленных лиц передает революционерам все, что происходит при дворе, вплоть до маршрута следования государя и его семьи. Схватившись за сердце, кузен в недоумении взглянул на Никки.
- Да, Костя, это так, - с горечью молвил царь. - Это обласканные нашими милостями люди... Эх! Какой позор!
Взгляд его на увешанной иконами стене отыскал ту, псковскую, со Св. Георгием Победоносцем. Ярко алел его плащ, высоко подняв копыта, вздыбился под ним горячий конь, а серебряное копье его упиралось в шею поверженного дракона... Где ему, русскому царю, раздобыть нынче такое чудодейственное копье, чтобы победить  подступающих со всех сторон к трону драконов?
- Вот кто, Котя, наши враги, - Николай вскинул руки и, упав, они, бессильно повисли.
Такими руками Россию не удержишь. Это не его отец с пудовым кулаками и ручищами, которыми он кочергу жгутом закручивал. Ему и Россию в узде удержать ничего бы не стоило. Никки больше похож не на отца, а на Александра Первого. Тоже тих, так же нерешителен...
- С такими справиться невозможно. Они червь разъедающий нас изнутри.   Вот, он тверд, -  император хлопнул ладонью  по  большому шкафу красного дерева. - А влезь в него жучок и разъест, одна оболочка останется- ткнешь и все рассыпалось в прах. Так и империя... Но я вот, что тебе скажу,  рухнет империя,   и жучки тоже погибнут...- он потер левый глаз, что тоже служило признаком волнения. - По человечески их жалко, да это их же вина... - еще задумчивей продолжал Никки.- Жаль, что погибнет и Россия, - голубой бархат его глаз поддернула поволока. - А чем она виновата? Я вот, что скажу тебе... - порывисто произнес он. - Я имею непоколебимую веру в то, что судьба России, моя собственная и моей семьи, в руках Господа, Который поставил меня на то место, где я нахожусь. Чтобы не случилось, я склонюсь пред Его волей, потому, что никогда не имел иной мысли, как служить той стране, которую Он мне вручил. Путь Божий- ежедневный крест.  - Николай резко затянулся папиросой. - Народ, которым выпало править, Котя, не выбирают. Отречься от него я не могу, и он отречься от меня не может. Он может меня только убить...
Какой безнадежный фатализм, пронеслось в голове гостя, взгляд которого остановился на висящем среди фотографий искусно сделанном кресте, увитом терновыми ветвями, присланном Никки в подарок при его вступлении на престол какой-то американской религиозной организацией. Похоже они уже тогда предвидели, что царствие его ждут тернии.
- Я, Котя дорогой, - с подкупающей теплотой говорил Никки.- Всегда помню, что родился в день Иова Многострадального... Вот мне и страдать...
Отвернув голову  и пригнув, ее он негромко произнес.
- " Ибо ужасное чего я ужасался, то и постигло  меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне". Коли сбудется, значит, так Богу угодно. Я в Его руке. - Царь опять бросил папиросу и тут же  зажег новую. - У тебя, Костя, предчувствия... Есть они  и у меня... Как-то я сказал об этом покойному Петру Аркадьевичу ... Да он, по-моему, всерьез не принял. Я себя не обманываю... Я обречен, Костя, обречен... Меня ждут страшные испытания...  Я знаю это...  Но скажу тебе...- глаза его загорелись. - Я не устану благодарить Господа, если без меня Россия будет счастлива... А я... - он взмахнул рукой и едва слышно молвил. - Могилу мою не ищите...
  Поэт похолодел, согнувшись, он крепко сжал между коленями дрожащие руки и резко замахал головой.
А Никки  его и не видел. Будто внезапно осененный каким-то виденьем, он отвернулся к окну и уставился вдаль.
- Знаешь, - совершенно иным голосом произнес он через минуту другую. - Каждый раз, когда я любуюсь каким-нибудь красивым видом, мне не хочется отрываться, хочется забрать его с собой. Мне кажется, что я вижу его в последний раз.
 Кузен попытался, было возразить, Никки жестом остановил его и, продолжая смотреть в даль за окном,  долго молча курил.
Великому князю оставалось  только догадываться, что сейчас происходит в его душе.
- В небо вглядись, отрешись от забот
 К Вечности душу готовь...-  медленно, так что каждое слово летело, как трепещущая птица, неожиданно произнес император и у поэта, услыхавшего свои стихи, здесь после всего, что было сказано, навернулись  слезы. - На все воля Господня...- опять повторил царь.
- Прости, но как нам, грешным, знать, что такова Его воля? – дрожа от волнения, горячо возразил кузен. - Не сопротивляться? А что если... Что если Господня воля как раз в том, чтобы сопротивляться? Вспомни Святого Александра  Невского… Не убоялся  псов- рыцарей поднялся на них… И победил!
- Я верю, что ему была на то явлена Божья воля и, если она будет явлена мне, я пойду на бой. А если пойму, что победа моя Господу не угодна, тогда я отдам все сразу, нежели быть вынужденным уступать по мелочам и прийти к тому же, после потоков крови... Я не хочу крови, Котя, я уйду, обреченный моими палачами на смерть, они же навеки останутся приговоренными к учиненному ими злодейству.
Глаза его лучились таким светом, который не оставлял равнодушным никого на кого он падал. 
 Мысленно осенив его крестом, Константин Константинович поднялся. Выходя из царского кабинета, он старался держаться подчеркнуто прямо.
 Мы свято совесть соблюдем ,
Как небо утреннее, чистой,
И радостно тропой тернистой
К последней пристани придем,
Повторяя свои строчки, тем, поддерживая свой дух, шагал он направляясь к выходу. И хотя в стихах его было  слово  "радостно", на душе его, когда он было тяжко. Можно найти много объяснений.  Но не нужны они... Объяснить можно все!  А Никки забывает, продолжал поэт свой спор с ним,  в сопротивлении злу тоже проявляется Божья воля. Господь шлет нам испытания, чтобы в них мы боролись за себя и с собой. В этом наша миссия на земле. Только нам и никому, кроме нас, вменено вступать в схватку со злом на этом крохотном  участочке Божьей вселенной. Если не здесь, то где? И если не при жизни, то когда? Другой возможности, как показать себя на Земле, нам не дано. Вне Земли  человека или призовут к ответу за то, что он своей жизнью, своими делами не сумел уменьшить зла во Вселенной, или ему скажут спасибо за то, что он не знал страха, не убоялся вступить в борьбу со злом.
Течение его мыслей нарушил неслышно приблизившийся камер - фурьер, пригласивший его пожаловать к государыне. Следуя за ним  по длинным коридорам, спускаясь и поднимаясь по лестницам хорошо знакомого ему дворца, он отправился в  покои императорской семьи.  Вход в них охраняли   них  два рослых мускулистых арапа в белых тюрбанах, красных шароварах, черных расшитых золотом жилетках в желтых с загнутыми верх носками чувяках. При виде великого князя они бесшумно распахнул перед ним  высокие двустворчатые двери. 
 Государыня приняла его в своем розово-сиреневом будуаре. Все здесь : занавес, ковры, подушки, даже хеппле-вайтовская мебель, было выдержано в розово-сиреневых тонах. Если бы не иконы, покрывавшие стены, то будуар русской царицы можно было принять за комнату в английском буржуазном доме викторианской эпохи. Это сходство усиливалось еще и портретами матери хозяйки - принцессы Алисы и ее бабушки- королевы Виктории. На другой стене висела большая картина Нестерова "Сон Пресвятой Богородицы" и акварели с английскими  и дармштадскими видами. На столиках то тут, то там среди множества ваз с источавшими аромат свежими, лилиями, орхидеями, особенно любимой государыней сиренью, были разбросаны книги, письма, всевозможные безделушки, иные ничем не примечательные, которые берегли лишь за хранимые ими воспоминания.
Вот, пожалуйста, немка или англичанка и беспорядок, а у русского Никки -немецкая педантичность,  машинально отметил много раз бывавший здесь  гость. Аликс называют "немкой на троне". Да и всех нас Романовых, хотя открыто и не говорят, тоже считают немцами... Верно, много в нас разных кровей намешано. Ну, а у считающих себя исконно русскими?  Куда девались ижора, весь, мурома, мещеряки, пловцы, печенеги и другие племена, чьих имен никто не помнит? А сколько  в русских татарского...
Как все чаще с ней случалось, и сегодня государыне нездоровилось и она, не вставая с кушетки с высоким верхом, устало, протянув  кузену  руку, которую он почтительно поцеловал, участливо осведомилась о его болеющей супруге.
- Такова наша материнская участь...-
Великий князь уловил в ее голосе ту же самую покорность  судьбе, что и у венценосного ее супруга.
- Давать жизнь, отдавая свою. Такую плату берет с нас Господь за то, что мы продолжаем себя в наших детях...
Говорила она негромко, будто размышляя, сама с собой, оттого заметнее, чем всегда становился ее англо- немецкий акцент. А все еще находившийся под впечатлением беседы с Никки, поэт рассеянно молчал. Сиреневый цвет будуара, отчего и самый воздух в нем становился сумрачно сиреневым, уносил его  к Сиреневой лиге Марии- Антуанетты, а поднимая глаза он встречался взглядом с несчастной французской королевой, взиравшей на него с гобелена, подаренного царской чете.  Царивший в будуаре полумрак стер с прекрасного лица Туанетты все краски и  сейчас оно казалось пепельным, неживым и  вместо лукавой, даже игривой усмешки, поэт видел отрешенность и,  заговори она вдруг, то в голосе ее, наверное, прозвучала бы та же покорность судьбе, что и в голосе Аликс. Стоило ему об этом подумать, и он увидел,  он готов был поклясться в этом, как губы королевы на гобелене зашевелились, и до него донеслось шуршание произнесенных по-французски с легким немецким акцентом слов.  Он даже отпрянул в кресле. Дух той, для кого немецкий язык, как и для русской царицы, тоже был родным, той, что на свое несчастье стала французской королевой, витал, отлетая то вверх, то, спускаясь ниже, и голос ее то затухал, то приближался. Разобрать бы, что она хочет сказать... Но слова сливались. Значит не в них дело, а в том, что дух, дух ее явился. 
 Теперь поэт уже по иному отнесся к доходившим до него слухам о том, что с тех пор как повесили этот гобелен по дворцу бродит женский призрак. Одна фрейлина клялась, что видела его, склонившимся над спящей Аликс и, будто плача, закрывавшим  лицо руками.
Неужели наши друзья французы не нашли лучшего подарка? Зачем они подарили нам этот гобелен с казненной королевой и ее детьми? Зачем поселили ее в покоях несчастной королевы во время ее французского визита? Чтобы еще раз так напомнить нам, что, если мы отойдем от союза с их республикой, они поддержат у нас революцию, которая приведет к республике и у нас, и царскую чету постигнет участь четы королевской?
 Будто издалека он услышал, что Аликс зовет его.   
- Ах, уж эти поэты... Вечно задумчивы, всегда в своем...- шутливо выговаривала ему царица.
  Извинившись, он натянуто улыбнулся.
- Не извиняйся, я тебя хорошо понимаю... Со мной такое тоже часто происходит...Так приятно парить в мечтах, - печально молвила она.
 Поговорив еще немного о том, о сем, великий князь откланялся. Возвращался он еще более удрученным, чем пришел. В Александровском дворце натянули на себя черный плащ глубокого мистицизма, и Никки окончательно смирился с тем, что ему выпало нести тяжкий крест и что, если такова его судьба, на кресте он и погибнет.  Только вот ведь вопрос... Если такова судьба, куда убежишь от нее?