Мое основное достижение Ч. 2

   
               9
     Чутье меня не обмануло.  На следующий день Петин   под давлением Толстова  назначил новое заседание профкома, посвященное квартирному вопросу.
     Мне импонирует жизненное кредо Михаила Булгакова ничего ни у кого  не просить,   но, не разделяя иллюзий писателя относительно того, что люди сами дадут тебе нужное,  я решил руководствоваться библейским наставлением: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».
     Перед   заседанием я   нашел каждого члена профкома (за исключением моих   откровенных врагов) и каждому рассказал о квартирных махинациях администрации, ее несправедливых и незаконных решениях и  просил проголосовать за меня.
      На втором заседании снова победил я. Простые смертные во имя высшей справедливости отдали мне свои голоса, рискуя попасть в немилость к начальству.
     Я, атеист (или лучше сказать, светский гуманист), пообещал Всевышнему: «Если получу квартиру, буду творить добро».
      Разумеется, результаты голосования не устроили администрацию, и Петин назначил очередное заседание.

 
     На третьем заседании администрация изменила тактику. Повторив аргументы в пользу  Николаевых, Дворникова и мне бросила кость:
 - Конечно, мы должны дать  Гашкину  большую четырехместную комнату в общежитии. У него недавно родился ребенок. Его можно понять...

       Получи  я большую комнату год назад, я был бы на седьмом небе от счастья, но теперь уровень моих притязаний вырос, меня волновал запах живой крови. Я без колебаний отверг  коварное предложение ректората.

    - Дело не только во мне, - объяснил я свой отказ. –  Если бы я принял ваше предложение, то пострадали бы  интересы десятков людей, которые стоят за мной в очереди.
      Я порадовался, что год назад администрация наплевала мне в душу. Поистине: нет худа без добра.  Жестокость ректора, грубо накричавшего на беременную Ксюшу,  освобождала меня от моральных обязательств перед администрацией и развязывала мне руки. Теперь с чистой совестью  я мог драться с ректоратом не на жизнь, а на смерть. Былая неудача  расчищала  путь к победе.
      Я победил со счетом 6-4.


         10

    Я шел на занятия в лицей.  Возле входа во двор у открытых ворот  в черной куртке, норковой шапке меня поджидал  мужчина лет сорока двух,  высокого роста, косая сажень в плечах,  с крупными чертами лица,  с водянистыми глазами.  Я знал, что он преподаватель, я не раз видел его в коридорах нашего института, но не был с ним знаком и даже не знал, как его зовут. Он протянул мне руку, представился:
 - Карабанов.  Владимир. –  Его огромная лапа сдавила мою аристократическую руку.
 Я испытал небольшое потрясение: «Карабанов?! Так вот он, какой Карабанов».
 - Много слышал о вас и часто видел вас, - сказал я, вытащив руку из его медвежьей лапы. - Но не знал, что  тот, тот, о ком я слышал, и тот, кого я видел  – одно лицо. Наконец, имя и зрительный образ соединились.
    
    В нашем институте Карабанов был притчей во языцех. Историк по специальности, кандидат наук, лет десять назад он вместе с молодой женой Снежаной,  прелестной  брюнеткой  лет двадцати пяти,  приехал к нам из Томска.   Стало известно, что ради нее он оставил семью – жену и дочь. Года два они жили мирно, но когда выяснилось, что у Снежаны не может быть детей, он  стал ей открыто изменять. Его любовницей стала студентка-заочница -  красивая белокурая бестия.  Измученная ревностью и одиночеством,  Снежана нашла утешение в объятиях моего приятеля Паши Рощина, с которым она страстно занималась любовью в комнате общежития, когда Карабанов уходил на ночь к любовнице.
       Когда студентка-заочница забеременела, Карабанов развелся со Снежаной и женился на своей пассии. У них родился сын
     - Ну что, дерешься за квартиру? – спросил он.
     Я догадался, что сведения о нашей борьбе он получает от Калашникова, с которым он работал на одной кафедре.
   Я  оседлал любимого конька и эмоционально  рассказал новому знакомому о перипетиях борьбы, постаравшись подспудно настроить его в свою пользу. Лишний сторонник не помешает. Его мнение могло повлиять (пусть в незначительной степени) на общественное мнение, а общественное мнение – великая сила.
 - Не уступай. По-другому нельзя, - учил он. -  Мне тоже пришлось драться.
 - И вам тоже?
 - Да, даже в министерство писал.
 - Получается, что без борьбы, без драки, по очереди  у нас никто еще не получил квартиру?
 - Никто.
 «Лишь тот достоин жизни и квартиры, кто каждый день за них вступает в бой», - подумал я.   
 Прозвенел звонок, и я как дисциплинированный преподаватель поспешил на урок.
     Разговор с Карабановым  навел меня на  мысль,  что надо расширить плацдарм для нападения.  Я написал  жалобы на незаконные действия нашей администрации и стал разносить их  в разные высокие инстанции. Эти жалобы  я называл минами замедленного действия.
            

 11
   Шла подготовка к генеральному сражению – расширенному заседанию профкома. Было известно, что на него придут не только сами претенденты на квартиру, но и их «лоббисты» с ходатайствами. Мне тоже нужна была поддержка. Я обратился за помощью к Суворовой. Она отказала.

    Перед решающим сражением я зашел в кабинет к Петину и  попросил у него список  членов расширенного состава профкома. Тот  поморщился, что-то пробормотал себе под нос. Ему явно не хотелось делиться со мной ценными сведениями. Несомненно, он давно догадался, что между заседаниями я влияю на членов профкома, и не хотел, чтобы Толстов, узнав об утечке информации, заподозрил его в нелояльности к ректорату.  Но и открыто защищать интересы администрации он, председатель профкома, тоже не мог. Ему приходилось балансировать. После  минутного колебания он достал из ящика стола папку и протянул  мне нужный список.    
     Я переписал фамилии в свою записную книжку и отправился на поиски людей, от чьей позиции на заседании зависел исход борьбы.

    Сначала я пришел пришел к Тоне Филипповой,    чтобы  попросить ее прийти на расширенное заседание профкома. Дверь открыл  ее гражданский муж Сережа Митич,  одетый в синий спортивный костюм. После возвращения из аспирантуры он, мой бывший однокурсник,  резко дистанцировался от меня, но я не обижался на него. Он со всеми вел себя точно так же.   
         Тони дома не оказалось, и я решил поговорить с Сережей. Ведь он тоже был лицом заинтересованным.   
    Я понимал, что Сергей,  эгоист, не станет бороться за кого-то. Я решил убедить его в том, что, поддерживая меня, он будет защищать собственные  интересы.
    - Мы, очередники, должны демонстрировать единство. Нам надо добиться, чтобы распределение квартир не зависело от произвола ректората,  а проходило строго по очереди, - говорил я убежденно. -   Сегодня обойдут меня, завтра вас. Ведь всегда найдется человек, о котором администрация может сказать: крупный специалист, нужен институту. Сейчас крупный специалист - Николаев, через год объявят другого. А мы будем оставаться с носом.
     Эмоциональный выкрик собеседника прервал мою речь:
 - А мы что, не специалисты? Ты считаешь себя специалистом?
   Я скромно потупил взор.
   - Я себя считаю! – воскликнул Митич.
   Я не стал  подвергать сомнению высокую самооценку товарища. Меня не интересовала объективная истина.
   - Конечно, мы не хуже Николаева, - воскликнул я. - Почему они решили, что он крупный, а мы мелкие? Какие критерии?   Они на занятиях у нас были?  Мнение студентов о нашей работе  учитывают?  Ведь данные доступны: проводилось анкетирование…
      Я не случайно вспомнил  анкетирование студентов, проводившееся года два назад. Высокий балл, который я  тогда получил,  был предметом моей гордости. Мне особенно льстил тот факт,  что многие маститые преподаватели и начальники,  например Толстов, получили очень низкие оценки.
        Митич пообещал прийти на заседание вместе с Тоней.

     Я нашел члена профкома Моляеву, преподавателя исторического факультета,  интеллигентную женщину лет сорока, жену известного историка Моляева. Я был хорошо знаком с нею: в 70-е  годы мы жили  в одном общежитии, ходили по одному и тому же длинному коридору. Она была среднего роста,  легкая как перышко,  хрупкая, с изможденным лицом.  Ее худоба наводила на мысль, что она страдает какой-то   неизлечимой болезнью (к счастью, этот «диагноз» оказался ошибочным).
 Попросив ее поддержать меня на заседании профкома, я  начал перечислять фамилии людей, получивших квартиру вне очереди. Когда прозвучала фамилия «Волошенко», она встрепенулась, помрачнела.
 - Ее не надо трогать, - с досадой проговорила Моляева. - Она столько мучилась… Она заслужила квартиру…
       Слова Моляевой  не соответствовали истине. Всем было известно,  что Волошенко получила квартиру по блату. Она жила с матерью в двухкомнатной квартире и по закону не имела права на расширение. Но друзья ее умершего отца, работники горисполкома, решили помочь ей. Года три назад  ее незаконно прописали в общежитии (куда она, кстати, так и не поселилась), а год назад  ей вне очереди  выделили однокомнатную квартиру. Она сразу же обменяла две квартиры на одну четырехкомнатную.

        Мне хотелось возмутиться, опровергнуть Моляеву, но внутренний голос сказал мне: «Не смей». Чтобы не потерять потенциального сторонника,  я пожертвовал ценным фактом.   
    -  Волошенко  заслужила,  она много страдала, - проговорил я, смягчая тон, -  чего не скажешь о других. – Я назвал еще несколько фамилий (слава богу, и без фамилии Волошенко список был внушительным).
      Наталья Константиновна успокоилась, одобрительно кивнула головой и обещала проголосовать за меня.
      Этот компромисс, на который я пошел впервые в жизни, стал вершиной моего дипломатического искусства.   

    В расширенный состав профкома входил Эдуард Георгиевич Эстис, жена которого когда-то была  куратором нашей студенческой группы и которая относилась ко мне благосклонно.  Всем было известно, что  он  боготворит  ее  (ходили разговоры, что он  даже  не позволяет ей заниматься домашним хозяйством,  даже еду готовит сам).  Я всегда  считал, что ему крупно  повезло (между прочим, выражение «крупно повезло» я заимствовал именно у нее). Она была привлекательна и   умна.  У нее было  худощавое,  продолговатое лицо, высокий открытый лоб,  длинные рыжеватые волосы, аккуратно уложенные на голове. На всем ее облике стояла печать интеллигентности, но она не была беззащитным существом.   Если возникала какая-нибудь угроза для нее,  она ощетинивалась, как кошка, и выпускала острые коготки -  как правило, агрессор трусливо отступал.

     Я решил обратиться к ней за помощью. Я   встретил ее   в коридоре института.  Изложил  свою просьбу.
 - Хорошо, я поговорю с Эдуардом Георгиевич,  - пообещала  она.
   Через день она сказала мне:
    - Поговорила. Он будет голосовать за вас.



        12

      Расширенное заседание профкома («Курская битва»), на котором присутствовало человек пятьдесят,  проходило в огромном кабинете ректора (самого  ректора не было, он еще пребывал в отпуске).
        В кабинет я пришел  заблаговременно. Чтобы обезопасить тыл, я расположился в самом углу кабинета, у стены, и стал вести наблюдение.
 В кабинет врывалась одна человеческая лавина за лавиной: кафедры, факультеты прислали делегации, чтобы поддержать своих претендентов. Не было только представителей моего факультета, моей кафедры. Правда,  пришли очередники - Калашников, Митич,  Тоня Филиппова и Козлов с великолепной козлиной бородой. Они образовали мою группу поддержки.
      Я впервые увидел Попцову. Она оказалась женщиной  лет пятидесяти, высокой, худой, некрасивой, с плохими зубами.
     Меня удивило появление Тихоновича, ассистента кафедры английского языка,  невысокого, коренастого,  молчаливого мужчины лет тридцати шести, с черной, пышной, как у Карла Маркса, бородой. Его претензии на квартиру не имели никаких оснований. Во-первых, он не был кандидатом наук, а в нашем институте квартиры давали только остепененным преподавателям. Во-вторых, он встал в очередь на месяц позже меня (этот факт документально был установлен  месяц назад).
   
       Сами Николаевы не пришли. Но их интересы представляла самая мощная группа поддержки, которую возглавлял   проректор Толстов.
      
     На аудиторию обрушился шквал выступлений  моих противников:
    - Николаевы – крупные специалисты! Они заслужили квартиру.
     - Попцова прославила наш институт, наш город. Квартиру нужно отжать именно ей.
    - Тихонович – прекрасный преподаватель, у него жена, ребенок!

       Я чувствовал себя песчинкой, букашкой. У меня было чувство, что вот-вот меня накроет цунами. Очередники, мои соратники, поеживались от страха. Я был уверен, что никто не рискнет выступить в мою поддержку.
       Неожиданно слово взял Эстис -  высокий широкоплечий мужчина лет шестидесяти пяти, с большой седой головой,   овальным вытянутым лицом, крупным прямым носом. Его  бас звучал громко, эмоционально, благородно:
 -  Гашкин стоит в очереди с восьмидесятого года. Он работает в институте раньше других претендентов. Значит, он и должен получить квартиру.   

      Выступление Эдуарда Георгиевича было для меня сюрпризом. Я рассчитывал лишь на то, что тайно проголосует за меня.   
 
       После него выступило еще несколько «адвокатов» Николаевых.
 Собрание уже шло к завершению, а я не проронил ни слова. Мои товарищи-очередники думали, что я  струсил. Митич бросал на меня презрительные взгляды. Но они ошибались. Я ждал своего часа, своей минуты, своей секунды. Я чувствовал себя солдатом, который готовится прыгнуть с гранатой под вражеский танк, и ждет, когда противник израсходует все боеприпасы.
       Чтобы повлиять на решение членов профкома, в которых я видел своего рода присяжных заседателей, я решил выступить самым последним: последние слова лучше запоминаются, производят более сильное впечатление.
     Все желающие выступили. Возникла пауза. Петин бросил на меня недоумевающий взгляд.  Видимо, он тоже решил, что  меня парализовал страх. «Все. Пора. Еще секунда, и будет поздно, - подумал я.  Моя рука взметнулась вверх.
 - Разрешите мне сказать...
 - Пожалуйста.
     Я выскочил из окопа и с гранатой в руке бесстрашно побежал навстречу вражескому танку.
 - Уважаемые коллеги! – сказал я. - Я не ставлю под сомнение достоинства претендентов  на получение квартиры, которых вы сегодня восхваляли, но вынужден напомнить вам  закон, в соответствии с которым распределяются квартиры.  Закон требует распределять квартиры в соответствии с очередью. Заслуги сотрудников  при  распределении квартир не учитываются. Ни администрация, ни коллектив, ни профком  не имеют полномочий давать квартиры по своему усмотрению.   
 В нашем же институте преподавателей разделили на две категорий: высшая каста и низшая каста. Представители  высшей расы получают квартиры без очереди. Рядовые преподаватели, черная кость, квартир вообще не получают и должны жить в общежитии до конца…

      Моя речь звучала твердо, эмоционально, возмущенно, с искренним пафосом.   
      Среди очередников послышался ропот благородного негодования. Остальные  присутствующие впали в оцепенение.  Я видел, как преподавательница математики, высокая, худая,  с искривленным позвоночником женщина с физико-математического факультета, которая  еще недавно горячо выступала в защиту Николаевых, теперь смущенно опустила голову  и покраснела.
     Я продолжал выступление:
    - Посмотрим, кто получил квартиры за последние пять лет. Бывший ректор Шаповалов – четырехкомнатную. Где он сейчас?  В Горьком. Вы думаете,  он вернул квартиру университету? Отнюдь. Второй - ректор Поляков.  Где он сейчас? В другой организации…
      Я назвал еще три-четыре  фамилии счастливчиков.  Лишь фамилию «Волошенко»  я по тактическим соображениям пропустил и был награжден понимающим благодарным взглядом Моляевой.
     - А кто из очередников  получил? Ни одного. А между тем  это  тоже достойные люди -  кандидаты наук, которые добросовестно выполняют свои обязанности. Они стоят в очереди  годами. Например, Филиппова стоит с 81-го  года. Козлов – с 83-го. Калашников с 84-го года.
 
       Я назвал еще пять-шесть фамилий.
 - Не пора ли покончить с порочной практикой? Пришло время распределять квартиры по закону. Я стою в очереди с восьмидесятого года. Прошу членов профкома  проголосовать за меня.
    Голосование было тайным. Я снова победил!
 Пока я боролся за квартиру, многие люди отдавали за меня голоса (за что я им благодарен), но открыто  меня поддержал  только один  человек – Эстис, еврей по национальности.  В тот драматический день я поклялся, что, как бы ни сложилась моя жизнь,  я никогда  не стану  антисемитом.

                13

      Казалось бы,  администрация должна была бы, наконец,  смириться с моей победой и отдать мне квартиру. Но ректорат  не привык проигрывать. Толстов назначил очередное заседание профкома. Его интриги приводили меня в отчаяние.
 Понимая, что первую линию обороны  - голоса членов профкома -  противник рано или поздно прорвет, я приступил к сооружению второй линии. Я  установил еще несколько «мин» на пути продвижения вражеских войск и нанес визит  прокурору нашего района.
     Прокурором оказалась роскошная,  привлекательная женщина лет сорока с пышной грудью. Она мне сразу понравилась, что меня чрезвычайно обрадовало. С человеком, который тебе нравится, легче найти общий язык.  Видимо, симпатия заразительна. Рискну высказать дилетантскую мысль: когда общаешься с понравившимся человеком, то твои глаза излучают мощный поток энергии, под воздействием которой в мозгу  собеседника вырабатывается серотонин, вызывающий ощущение радости.
 - Профком уже четыре раза  голосовал за меня. Но проректор назначает все новые и новые заседания. Он выкручивает руки членам профкома. Пытается силой вырвать нужное ему решение. Рано или поздно люди  не выдержат административного давления и проголосуют так, как требует  Толстов, - жаловался я.

      Прокурор с сочувствием выслушала мой взволнованный рассказ о борьбе. Поведение администрации возмутило ее до глубины души.
 -  Это беззаконие, - сказала она о действиях Толстова. – Они не имеют права… При распределении квартир решающее значение имеет очередь.
 Она обещала взять меня под защиту.
 - Я боюсь только, что после того, как в квартиру заселится другой претендент, эту проблему решить будет труднее.
 - Вы правы. Я позвоню им.
 Прежде чем уйти, я передал ей   заявление - жалобу на действия администрации (очередную мину).
 Она сдержала свое обещание. Вскоре я узнал, что в ректорат был звонок из прокуратуры.   

      День был сырой, промозглый. Снег мокрый. Я вернулся домой часов в шесть вечера. Меня знобило. Я напился горячего чая, лег в постель. Стук в дверь. В гости ко мне пришел мой соратник Калашников.
 Я «отчитался» перед ним о проделанной работе.
 -  Мины везде расставил, - сказал я. – Больше не знаю, где поставить. Кажется, все инстанции заминированы.

     Калашников восхищенно улыбнулся.
 Когда он узнал, что я заболел, он сходил домой, принес мне лекарство от простуды.
    Его забота растрогала меня до слез. «Даже если получу квартиру, останусь в команде очередников. Буду бороться, пока последний член нашей команды не получит квартиру», - поклялся я. – Если не сдержу клятву, то буду последним негодяем».
       На следующий день я был  полностью здоров.
   Было хмурое декабрьское утро. Я вышел из института и застыл на ступеньках крыльца, не зная, что делать, куда идти дальше. Сырой воздух проникал в мои легкие.  Под ногами -  рыхлый подтаявший снег.  Домой идти не хотелось. Меня страшили одиночество и бездеятельность.  Я задумался: что же еще  можно сделать для победы?  К очередному заседанию профкома все вроде бы сделано. Со всеми членами профкома уже переговорил,  «мины»    уже везде установлены.
 Я стоял в глубоком  раздумье.  К институту подошел мой приятель Басаргин, преподаватель  двадцати семи лет.
   - Что ты здесь стоишь? -  спросил он.
 - Не знаю, что бы еще сделать.  Может,  увижу какого-нибудь  нужного человека…
 - Ну молодец! – проговорил Игорь, восхищенно улыбнувшись.